Смекни!
smekni.com

Журналистика и культ личности Сталина (стр. 3 из 6)

Уже в первых публицистических письмах, а вслед за ними и в первых поэтических сформировался своеобразный эпистолярный канон, когда чувства народов, какими бы они искренними и сильными не были, транслировались в рамках строго определенной художественной заданности, фундированной господствующей идеологической системой и политикой партии в области искусства, нацеленная на тиражирование готовых схем и клише, тиражировала их и здесь: композиционная и содержательная структура всех писем была практически одна и та же. Казалось, что письма, писал один автор, один народ, и это неудивительно, поскольку социальная инженерия Страны Советов имела перед собой внятную и вполне достижимую цель объединения многонационального контингента страны в "советский народ", управляемый из центра, Кремля.

Каждое письмо народов начиналось со своеобразного зачина, включавшего этикетные формулы приветствия вождя. "Дорогой и родной наш товарищ Сталин!", - писали грузины, предваряя свой стихотворный текст прозаическим обращением, "Дорогой Иосиф Виссарионович!"[6] - белорусы и джигиты Туркмении, "Дорогой наш вождь, учитель, друг, Иосиф Виссарионович!"[7] - коми-пермяки. Чаще всего сами строфы начинались именно с приветствия, отчетливо граничащего с хвалой и панегириком: "Прими, великий вождь, наш письменный привет, / Сыновий, пламенный наш, искренний привет. // Глава счастливых всех народов, наш отец, / Ты солнце мудрости, ты - радости венец. // Жить на земле, творить, быть человеком - честь. / В тебе - все лучшее, что в человеке есть. // Редчайший на земле, ярчайший наш алмаз, / Мир изумляешь ты и украшаешь нас"[8]. "Великий Сталин, дорогой отец, / Любимый вождь, учитель благородный! / Ты светишь нам звездою путеводной, / Ты - солнце родины многонародной, / Ты - мужества и мудрости венец! / Прими, наш вождь, наш пламенный привет!"[9]. "Великий вождь, отец наш и учитель, / Победы небывалой вдохновитель, / Путь нам открывший к свету и свободе! / Сегодня мы - на празднике своем - / Тебе привет удмуртского народа, / Слова любви сыновней шлем!"[10].

Тексты писем были написаны от первого лица множественного числа: в обращении коллективного "мы" к вождю на "ты", иногда, что показательно, на "Ты", подчеркивалась особая степень близости к нему. Вождь расценивался как Учитель, Друг и Отец, народ - как его сын и последователь, равноправный в группе других народов страны, что в письмах, конечно, не прописывалось, но подразумевалось самим фактом множества народных посланий в 1930-1940-х гг., идущих чередой друг за другом.

При этом сквозь гремучую смесь публицистических и литературных клише в письмах различалась эволюция образа Сталина, произошедшая в сознании народов: от создателя всенародной Конституции до Освободителя страны от фашизма. Друг, Учитель, Отец, Вождь - эти архетипы существовали и до Сталина и были закреплены в культуре за рядом других исторических деятелей, например, за Лениным, но Сталин стал еще и Генералиссимусом СССР, единственным в стране человеком, ради которого сразу после войны Указом Президиума Верховного Совета от 26 июня 1945 г. было введено это звание в Вооруженных Силах СССР. Культ Сталина, таким образом, достиг апогея: "Великий Сталин! Вождь, отец любимый! / Ты - наша сила, и тепло, и свет! / В день праздника земли своей родимой / Народ марийский шлет тебе привет. <... > Ты светлый праздник дал народам снова, / Ты нас от смерти и неволи спас, / И потому приветственное слово / Тебе с любовью сложено у нас. <... > Народ марийский - смел и беспечален / Идет навстречу солнечной судьбе. / Тебе спасибо, наш великий Сталин! / Хвала, Генералиссимус, тебе!"[11].

Народы, которые таким образом приветствовали своего вождя, без сомнения, рассчитывали на то, что он получит и прочитает их послание. Как мы могли убедиться на примере удмуртского и марийского писем, часто после слов приветствия или непосредственно в нем, народ указывал повод для написания письма, как бы оправдывающий его посягательство на драгоценное время вождя. "Ваше время дорого не только Вам, но и всем нам"[12], - писал Сталину И. Эренбург 13 сентября 1934 г. в частном письме, тем не менее озвучивая общее мнение в стране.15-летие Грузинский ССР, годовщина встречи джигитов Туркмении со Сталиным, 20-летие Крымской АССР, 20-летие республики Северная Осетия, 25-летие комсомола Белоруссии, освобождение Украины и Молдавии от фашистских захватчиков и т.д. - все это давало право "счастливым народам" обращаться к их кумиру, а по сути, напоминать о себе на всесоюзном уровне. Письма без видимого повода тоже создавались, но за их появлением и публикацией всегда стояла национальная политика государства. И, порой, даже внешняя политика, направленная на экспансию "народного счастья" за пределы Союза, иначе откуда бы в письме строителей Большого Ферганского канала появился такой пассаж: "Иран, Афганистан и Индустан! / Ваш брат вам говорит - Узбекистан: // "Канал наш - символ нашей всей судьбы. / Угнетены мы были и слабы. // И вот, чем стали мы теперь, и вот - / Как ваш Восток, как наш Восток живет! <... > // И говорит батыр узбекский так: / Всем угнетенным - лишь Москва маяк... ""[13] Очерчивая функциональный потенциал писем, мы обратили внимание на то, что они стали своеобразной формой репрезентации народом себя и своего региона в рамках геополитической парадигмы Союза. Как отмечает Г.Д. Гачев, "первое, что определяет "лицо народа", - это природа"[14]. Письма народов были предсказуемо насыщены краевой топонимикой. При этом географические ориентиры и топонимы в большинстве случаев не просто обозначали конкретные населенные пункты, горы, реки, леса, степи и т.д., но имели вполне определенную смысловую нагрузку: это были культурные символы, мифологемы, геопоэтические элементы регионов. "Отчизны гордость и любовь, сверкает Бухта Ильича, / И звонкую тебе хвалу играют саз и кяманча. / Землянки брошены давно, гудят антенны на домах. / Цветет Нагорный Карабах, Мугань - в цветах, Ширван - в садах. <... > / Шербет, а не вода, течет в ручьях, прозрачных, как алмаз. / Раскрылся хлопок по степям, пустыни зацвели у нас... "[15]. "От тех краев, где омывает Кама / Бескрайние таежные леса, / Где бьют волной в крутой прибрежный камень / Сплавные реки Иньва и Коса, // Где наш Урал, отчизны самородок, / Камнями-самоцветами горит... "[16] "Поля с виноградниками шелестели: / "Неужто румыны нас будут топтать? / И в ярости Днестр бушевал: Неужели / Сквернить меня будут румыны опять?"[17], - олицетворяли свои географические реалии молдаване. "Как первенца, лелеять Солнцестан / В ладонях рук - тебе клянемся, вождь"[18]. Своеобразные перечни геокультурных элементов вносили мощный вклад в формирование образа каждого конкретного региона в общественном сознании страны. Народы в письмах преподносили, дарили свой драгоценный край и его образ Сталину и всем остальным народам СССР.

Знаки природы сопровождали культурные реалии текстового порядка: предания, легенды, мифы. Например, грузины, говоря о прошлом страны, вспоминали легендарных поэтов Руставели и И. Чавчавадзе, бакинцы - Низами, Фисули, Вагифа, Сабира, революционеров Бабека, Кер-оглу, Ханлара, узбеки (строители канала) не могли не вспомнить Улугбека, Навои, Хаким-Заде, а также пересказывали легенду о Фархаде и Ширин, коми-пермяки приводили пример Пилы и Сысойки и т.д. Однако все легенды и мифы в текстах были важны не сами по себе, они были встроены в более обширную мифологическую конструкцию, которая, по законам эпохи, являлась для всех писем универсальной. "Авторитарная художественная культура - это культура исполнительства. Здесь супертекст предшествует квазитворческому изготовлению текстов как своих эпифеноменов"[19]. И далее: "Авторитарную пирамиду всей дискурсивной деятельности тоталитарного общества венчает политический сверхтекст"[20]. Супертекстом или сверхтекстом в данном случае явилась уже не единожды озвученная сталинской риторикой мифологическая модель истории в русле "Капитала" и "Краткого курса ВКП (б)". Описания темного прошлого, страданий народов под игом царей и различных правителей, а также во время фашистской оккупации, согласно этой модели, сменялось в текстах описаниями светлого настоящего и мечтами о еще более светлом будущем. Перекраивая историю регионов на советский манер, письма, вслед за наводнившими прессу союза творчеством народных сказителей, акынов, бакши и т.д., в действительности, переписывали народный эпос, отчетливо советизируя его.

Итак, письма были полны рассказов о народных страданиях. Например, крымские татары с одинаковой печалью вспоминали и Золотую Орду, и шейхов, и Екатерину Великую, которые собирали с Крыма огромные поборы, а грузины вели свое горестное повествование с античности: "Кто не терзал отчизны нашей своими хищными руками! / Османы, персы и монголы опустошали нас веками. / И покоряли нас тираны, кровавой жаждой пламенея. / Гнал Александр нас Македонский, мы помним римский меч Помпея. / Жилища наши разоряли, лились кровавые потоки, / Порабощали нашу землю султан, паша и шах жестокий. / Топтали нас коней копыта, мы под угрозой вечной жили, / Враги огню поля предали, страну в руины превратили / И пленников-грузин в Стамбуле, в Алжире часто продавали. / Была неведома нам радость, и начинался день в печали"[21]. Но вот начиналась национальная борьба, которая плавно перетекала в революцию и гражданскую войну: "Мечты и надежды мы в песнях своих храним. / За счастье народа бился храбрый джигит Алим. <... > / На севере солнце всходило, - Ленин рассеял тьму, / И друг его Сталин с юга поднялся навстречу ему. <... > Шумели над степью знамена, как соколы, тучи летели, / Шел Фрунзе-батыр к Перекопу в крылатой походной шинели"[22]. Старые и новые герои, согласно модели советской истории, боролись за народное счастье, и счастье это наступало.