С картиной "Аполлон и Марсий" Тициана перекликается знаменитое стихотворение Пушкина "Пророк", в котором поэт также изображает мучительное духовное преображение творца. Чтобы стать глашатаем божественных истин, божьим пророком, нужно освободиться от телесного, плотского, духовно очиститься и преобразиться.
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей".
В XVII веке художники, обращаясь к сюжету "Аполлон и Марсий", дополнили его толкование новыми идеями.
Художник в своём творчестве всегда как бы соревнуется с Богом, создавая свой мир, подобный тому божьему миру, в котором мы живём. При этом он неизбежно обнажает перед зрителем или читателем свои мысли, чувства, пристрастия. Знакомясь с творениями великих мастеров, мы узнаём, что они в мире любят, чего гнушаются, что ненавидят; узнаём, как они относятся к людям, что в них ценят и что осуждают. Словом, творя, художник обнажает себя, как бы выворачивает себя наизнанку. Недаром говорится, что в творении непременно отражается его творец 2. И если творец духовно беден, пошл, одержим низменными страстями, то такими же будут и его творения. Поэтому, для того, чтобы творчество выражало божественные истины, возвышало человека, творец должен пройти мучительный процесс духовного очищения и совершенствования.
И сам творческий процесс представляет собой не одну радость, не одно наслаждение, но и много огорчений, терзаний. Это закон творчества, установленный Богом. Недаром же есть всем известное выражение — "муки творчества".
Этот процесс нравственного преображения творца, его "муки творчества" и изображали художники XVII века, обращаясь к сюжету "Аполлон и Марсий". Словом, в живописи XVII века этот сюжет является аллегорией творческого процесса в искусстве, который включает и муки духовного преображения, и "муки творчества".
На сюжет "Аполлон и Марсий" в XVII веке писали картины Иоганн Лисс, Хусепе Рибера, Лука Джордано, Гверчино и другие.
В отличие от Тициана, их композиции более лаконичны и строятся на противопоставлении карающего бога Аполлона и страдающего сатира Марсия, нет в них и такой сложной, многообразной тициановской символики. В отличие от Тициана, эти художники стараются прежде всего обратить внимание зрителя на страдания Марсия. Но у каждого большого мастера композиция, а значит и смысл произведения несколько отличаются друг от друга.
У немецкого художника Иоганна Лисса Марсий изображён привязанным к дереву, но не вниз головой — как у Тициана. Его страдальческое лицо повёрнуто к зрителю. У ног Аполлона мы видим снятую с сатира Марсия шкуру — символ его освобождения от низкого животного начала. Его уже очеловеченное лицо выражает страдание от мук, которые продолжает причинять ему символизирующий само искусство Аполлон. Поэтому Аполлон показан явно с большой долей иронии. Дюжий, мускулистый, лишённый какого-либо изящества мужчина напоминает скорее немецкого мясника, чем утончённого бога искусства. Он изображён со спины, художник больше всего уделяет внимание его могучей мускулатуре.
Страдания Марсия — это те муки, которые неизбежно сопутствуют художественному творчеству, способствующему возвышению души.
На картине великого испанского художника Хусепе Риберы сатир Марсий привязан к дереву верх ногами и, распростершись на земле, запрокинув голову, корчится и вопит от боли. Златокудрый, с утончёнными чертами лица, красавец бог Аполлон, хладнокровно наблюдая страдания Марсия, сдирает звериную шкуру с мохнатых ног сатира. Это символ его мучительного освобождения от низменной животной природы. Символично и расположение музыкальных инструментов на этой картине. Сиринга, инструмент сатира, подвешена на дереве у его звериных ног, а скрипка Аполлона — символ возвышенного, благородного искусства, лежит у самой головы Марсия. Тело сатира вместе с музыкальными инструментами составляет одну диагональную линию, что указывает, в каком направлении должно меняться искусство Марсия по мере его духовного очищения: от низменного, пошлого к благородному, возвышающему души людей.
Итак, в обеих рассмотренных картинах говорится о неизбежности нравственных и творческих страданий для большого художника.
Насколько трудно осуществлять призвание художника-творца, выразил и Рембрандт в своей картине "Похищение Ганимеда". Творчество Рембрандта очень личностное. Е. И. Ротенберг в книге "Западноевропейская живопись 17 века" отмечает, что личность самого художника "…становится одним из главных объектов его искусства в самом прямом её воплощении — в беспримерных по многочисленности живописных и графических автопортретах Рембрандта, которых насчитывается около ста, и в ином, трансформированном виде, когда облик автора, угадываемый в действующих лицах его сюжетных полотен, вводит в их образное решение свою определённую ноту или когда в самом замысле картины мы улавливаем особый, личный момент, ибо в него вложен собственный жизненный и душевный опыт художника. Но индивидуальность Рембрандта постоянно ощущается зрителем также и в повышенной творческой активности мастера-созидателя, который не останавливается перед смелым перетолкованием общепринятых тематических концепций…".
Похожие на Рембрандта персонажи есть, например, в картинах "Избиение святого Стефана" из Лионского музея изящных искусств (в ней 4 персонажа похожи на Рембрандта), "Возведение креста" из Мюнхенской пинакотеки. И в рассматриваемой нами картине лицо Ганимеда похоже на лицо Рембрандта. Вопреки содержанию мифа Ганимед изображён не юношей, а младенцем. Младенец — символ души. Связь картины с мифом о Ганимеде лишь в изображении вознесения в небеса, к божественному. В этой картине орёл "олицетворяет духовное начало в человеке, которое в состоянии взмыть к небесам" 3. В христианской символике некоторые из значений орла — дух, вознесение, вдохновение, духовное усилие. Рембрандт осознавал своё высокое творческое призвание: дар живописца, данный ему Богом, направить на служение высоким, божественным идеалам. Об этом свидетельствует молния, изображённая на картине, — символ духовного озарения и непосредственного присутствия Бога. Вишня в руках младенца (символ райского плода) означает, что душа должна вознестись к христианским идеалам. Но человек, в силу своей телесной природы, привычками, образом жизни, привязан к земному, мирскому. И Рембрандт показывает, как страшно и трудно душе человека, в том числе и душе художника, совершать духовные усилия, отрываться от приземлённого, обыденного, чтобы вознестись духом к высокому и вдохновенно исполнять своё божественное призвание.
Изобразив возносимого орлом младенца похожим на себя, Рембрандт показал муки творческого призвания. И трудность осуществлять это призвание он изобразил в иронической, шутливой форме: младенец (душа) плачет и писает со страху.
Теперь приведём свидетельства других деятелей искусства о "муках творчества" и о том, как они проявляются.
Именно о том, что художник в творчестве обнажает себя до сокровенных глубин души, словно снимая с себя свою кожу, читаем у Есенина:
Быть поэтом — это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
А в другом стихотворении Есенин говорит о себе:
Засосал меня песенный плен.
Осуждён я на каторге чувств
Вертеть жернова поэм.
Есть и другие проявления "мук творчества". Прежде всего это неудовлетворённость сделанным, когда результат оказывается, по мнению самого художника, ниже того художественного образа, который был создан воображением.
Поэты, например, жалуются порой на то, что не находят в языке слов для точного выражения переполняющих их душу чувств. Об этом А. А. Фет написал дивное стихотворение:
Как мошки зарёю,
Крылатые звуки толпятся;
С любимой мечтою
Не хочется сердцу расстаться.
Но цвет вдохновенья
Печален средь буднишних терний;
Былое стремленье
Далёко, как отблеск вечерний.
Но память былого
Всё крадется в сердце тревожно…
О, если б без слова
Сказаться душой было можно!
Даже гениальному Шаляпину не всегда удавалось воплотить образ в том виде, как он его представлял. Вот что он пишет в книге "Маска и душа" (глава 18): "Роль Мефистофеля как будто считается одной из моих лучших ролей. Я пел её сорок лет подряд во всех театрах мира. Она, таким образом, в некотором смысле освящена традицией в том виде, в каком я её представляю. Я должен сделать признание, что Мефистофель — одна из самых горьких неудовлетворённостей всей моей артистической карьеры. В своей душе я ношу образ Мефистофеля, который мне так и не удалось воплотить. В сравнении с этим мечтаемым образом — тот, который я создаю, для меня не больше, чем зубная боль".
Всегда имевший успех у современников Рубенс тоже иногда был недоволен результатами своего труда. 28 октября 1608 года он пишет из Рима Аннибале Кьеппио: "Моя римская работа (три большие картины в Кьеза Нуова) закончена, и, если я не ошибаюсь, это наименее удачное из всего, что я когда-нибудь сделал".