История с романом «Санин» хорошо показывает двойственность в восприятии порнографии, существовавшую в начале ХХ века. Если юридическое описание правонарушения основывается на присутствии в тексте непристойных или непечатных элементов, практика показывает, что даже в глазах администрации отнесение к разряду порнографии не зависит напрямую от объективного содержания текста. Так, чтобы оправдать столь позднюю реакцию цензуры по поводу «Санина» в ответ на замечание прокурора, чиновники санкт-петербургского управления заявляют, что «правильную оценку этого романа, с уголовной точки зрения, возможно было сделать только по его окончании, ибо весьма часто случается, что цель романа искупает отдельные неудобные места в сочинении»[5][9]. Непристойность публикации связывалась с ее популярностью не в меньшей степени, чем с характером содержащихся в ней информации и описаний. Эта сложность в оценке позволяет судить о субъективности работы цензора и несоответствии, которое могло возникнуть между восприятием произведения им и реакцией со стороны общественного мнения.
Эволюция отношения к изображению сексуальности в литературе зависела от восприятия литературных жанров общественным мнением.
Дискуссии, происходившие в комиссии Кобеко, которая в течение 1905 года занималась проектом пересмотра устава о печати, хорошо показывают различную степень терпимости в вопросе сексуальности в зависимости от типа публикации. Так, юрист А.Ф. Кони считал приемлемой эротику «в полупорнографических произведениях беллетристики», как, например, у Октава Мирбо, так как эти тексты позволяют противопоставить непристойное поведение социальным нормам и поэтому, вопреки их сюжету, имеют поучительное значение. Что касается псевдомедицинских трактатов, посвященных сексу, то к ним он относится, наоборот, резко отрицательно, так как «в таких сочинениях […] научение дается в полной мере и со всеми подробностями, очень часто даже с рисунками и снимками с фотографий»[6][10]. В его глазах преступление порнографии заключается в том, что само по себе не заслуживающее уголовного наказания медицинское описание сексуальности, будучи предоставлено для ознакомления широкой публике, превращается в самоцель и становится единственным моментом притяжения для читателя.
Для сравнения приемлемых и неприемлемых публикаций Кони опирается также на другой критерий: он отмечает, что в названиях эротических рассказов «нет никакого прямого указания на их возбуждающее больное любопытство содержание, они не бросаются в глаза своими обложками, виньетками, не сторожат молодежь, вместе с двусмысленными фотографиями, в соблазнительных витринах специальных магазинов издательских фирм»[7][11]. Кони использует здесь часто встречающийся аргумент: книги, посвященные половому вопросу, с более чем ясными названиями, выставленные в витринах магазинов, бросаются в глаза прохожим, и в частности молодежи, гимназистам и студентам. Если бы такие названия терялись среди других, они оставались бы в рамках приличий, но, выставленные напоказ в витринах магазинов, своим количеством и разнообразием они создают новый литературный жанр, вторгающийся в городское пространство, вне всякого контекста, вне повествовательной рамки, которые могли бы смягчить долю непристойности, - и, таким образом, они являются порнографией.
В качестве одной из составляющих морализирующих высказываний и осуждения непристойных публикаций постоянно присутствует вопрос защиты молодежи. Но этот аргумент подтверждает тот факт, что преступление заключается не в содержании произведения, а в его доступности для тех, кому оно может повредить. Цензурой учитывались цена продажи и тираж журнала или книги, позволяющий оценить предполагаемую широту его распространения. Кони обличает тот факт, что медицинские издания продаются по очень низкой цене, что делает их доступными даже для лицеиста. Требуя конфискации тиража второго издания романа «Санин», цензоры выражали беспокойство также по поводу количества проданных экземпляров: «Роман этот читается молодежью обоих полов с захватывающим интересом (10 000 экземпляров разошлись в течение двух месяцев, и ныне вышло в том же числе экземпляров второе издание)»[8][12].
Анализ поведения цензуры позволяет частично разрешить парадокс, о котором говорит Изгоев. Строгость в отношении изданий, кажущихся совсем безобидными, не должна противопоставляться тому, что параллельно открыто существовали эротические публикации. Решающую роль играло то, к какому разряду относилось издание, обвиненное в порнографии, на какую публику оно было рассчитано и как широко распространялось. Цензоры стремились бороться прежде всего с опошлением сексуальности.
Но таким способом цензура не могла достичь своей цели, так как преследование произведения из-за обвинения в порнографии, наоборот, только повышало значимость эротического подтекста в глазах общественности. Процессы над авторами и издателями, обвиняемыми в порнографии, служили лучшей рекламой произведения, несмотря на то что с 1909 года процессы по делам печати стали закрытыми. Действие цензуры способствовало тому, что половой вопрос превратился в основную причину пересмотра границ жанров самими авторами, пересмотра традиционного разделения между высокой литературой и бульварными публикациями. Целый пласт критики направлен против такого смешения жанров, и известнейший пример тому - критика Г.С. Новополина[9][13], который осуждает то значение, которое в русской литературе занял порнографический элемент. Но порнографичность эксплуатируется артистическим авангардом: так, футуристический сборник «Рыкающий Парнас» в 1914 году преследовался как непристойное издание из-за иллюстраций Филонова и Бурлюка, что придало намеренной художественной провокации еще более скандальный характер.
Можно сказать, что в начале ХХ века порнография превратилась в главную тему конфронтации между цензурой и издательскими инициативами бульварной печати и художественных изданий, так как преступление барьеров пристойности было связано с нарушением существовавших и признанных границ между разными типами публикаций и разными публичными сферами, к которым они были обращены. Развитие городской культуры, появление различных издательских систем, увеличение круга читающей публики, которая все меньше вписывалась в установленные рамки и осуществляла свободный выбор публикуемой литературы, динамичная и постоянно обновляющаяся художественная и литературная среда способствовали тому, что понятие порнографии в том виде, в котором оно закладывалось уголовным уложением и цензурой, все больше размывалось и теряло смысл.
Список литературы
[10][1] Буле О. «Из достаточно компетентного источника…». Миф о лигах свободной любви в годы безвременья (1905-1917) // Новое литературное обозрение. 2002. №57. C. 144-162; Кон И.С. Сексуальная культура в России. Клубничка на березке. М.: ОГИ, 1997; Энгельштейн Л. Ключи счастья. Секс и поиски обновления на рубеже XIX-XХ веков. М.: Terra, 1996; Эрос и порнография в русской культуре / Сборник статей под ред. М. Левитта и А.Л. Топоркова. М.: Ладомир, 1999.
[11][2] Изгоев А.С. По ст. 1001 // Русская мысль. 1908. №9. С. 188.
[12][3] Goldschmidt Paul W. Pornography and Democratization. Legislating Obscenity in Post-Communist Russia. Boulder: Westview Press, 1999.
[13][4] Списки преследуемых изданий, передававшиеся каждый год этими комитетами Главному управлению по делам печати, хранятся в Российском государственном историческом архиве (РГИА), фонд 776.
[14][5] В частности, такая операция не раз проделывалась для публикации «Анекдотов всех времен и народов» за 1907 год. РГИА. 777/25/401.
[15][6] Подробнее об этом см.: Берштейн Е. «Psychopathia sexualis» в России начала века: политика и жанр // Эрос и порнография в русской культуре. Под ред. М. Левитта и А. Топоркова. М., 1999. С. 414-440.
[16][7] Реакция на роман подробно изучена Лорой Энгельштейн (op. cit.), а также: Boele O. The pornographic Roman a Thèse: Mikhail Artsybashev’s Sanin // Эрос и порнография в русской культуре. Под ред. М. Левитта и А. Топоркова. М, 1999. С. 300-337.
[17][8] РГИА. 776/9/1496.
[18][9] РГИА. 776/9/1496/18.
[19][10] Протоколы высочайшего учрежденного под представительством Действительного Тайного Советника Кобеко Особого Совещания для составления нового устава о печати (10 февр. - 4 дек. 1905 г.). СПб.: Тип. МВД, 1913. С. 219.
[20][11] Там же. С. 218.
[21][12] РГИА. 776/9/1496/1.
[22][13] Новополин Г.С. Порнографический элемент в русской литературе. СПб.: Книжный склад М.М. Стасюлевича, [1909].