Никита Сироткин
Работа была напечатана в журнале Вестник Челябинского университета. Серия 2. Филология. 1999. № 2 (9). С. 119-128
Авангардизм совершил переворот в мировом искусстве и в культуре в целом. Главный вопрос эстетики - отношение искусства и действительности - был решён в искусстве авангарда совершенно иначе, нежели в искусстве предшествовавших эпох. Один из теоретиков футуризма [1] Николай Чужак так сформулировал это фундаментальное отличие: "Искусство, как метод познания жизни (отсюда - пассивная созерцательность), - вот наивысшее… содержание старой, буржуазной эстетики.
Искусство, как метод строения жизни (отсюда - преодоление материи), - вот лозунг, под которым идёт… представление о науке искусства" [2] .
Такое понимание искусства выходит за границы традиционной эстетики, это эстетика особого рода, так как понятия "прекрасного" и "безобразного" здесь впервые не являются ключевыми, не функционируют или функционируют не всегда. Задача искусства мыслится в том, чтобы переструктурировать пространство культуры, создать новые (или воплотить в жизнь уже известные) нормы, ценности и идеалы не только в сфере искусства, но и, шире, в сфере личной и общественной жизни, создать новую модель личности, нового человека. Такого рода устремления стали осознанной тенденцией не в первые годы существования российского и немецкого авангардизма (первая половина 1910-х годов), а позднее, в конце 1910-х - начале 1920-х гг., хотя, например, положительная программа зауми формировалась уже в 1913 г., а первые выступления дадаизма относятся к 1916 г. Тем не менее, эту общую направленность искусства авангардизма можно проследить от времени его зарождения до периода упадка.
Для художников-авангардистов принцип художественного моделирования, лежащий в основе любого литературного творчества[3] , важен как выражение их осознанного творческого отношения к действительности. Новая культура, а значит, и новый мир должны быть построены по тем же законам, по каким строятся их произведения; смысл художественного произведения - в том, чтобы показать, как должен строиться и каким должен быть новый мир.
В одном из своих докладов Велимир Хлебников провозгласил тезис "Мир как стихотворение": это означает, в частности, что "самый мир основан на тех же структурных принципах, что и стихотворение"[4] . Херварт Вальден (Walden), издававший один из наиболее значительных экспрессионистических журналов, "Der Sturm", писал в 1913 г.: "Не жизнь есть искусство. Но искусство есть жизнь"[5] .
Разрушение старого
Апокалиптические мотивы и образы, занимающие значительное место в поэзии футуристов и экспрессионистов, составляют необходимую часть этой программы: созданию нового мира предшествует разрушение старого.
Образы тотального разрушения и распада характерны главным образом для первого, начального этапа истории футуризма в России и экспрессионизма в Германии; в дадаизме они практически не нашли воплощения. Одно из первых и наиболее известных экспрессионистических стихотворений - "Weltende" ("Конец света") Якоба ван Годдиса (Hoddis). В сборниках поэзии экспрессионистов традиционно выделяется раздел, называющийся "Конец света"; в ставшей программной антологии экспрессионистической лирики "Menschheitsdammerung" один из разделов носил название "Sturz und Schrei" ("Крушение и крик"). В качестве примера можно привести созданное до начала мировой войны стихотворение Альфреда Лихтенштайна (Lichtenstein) "Пророчество" (1912/1913):
Einmal kommt - ich habe Zeichen -
Sterbesturm aus fernem Norden.
Uberall stinkt es nach Leichen.
Es beginnt das gro?e Morden[6] .
В поэзии российского футуризма апокалиптические темы также играют важную роль, особенно в первые годы существования течения, хотя и не у всех футуристов (главным образом в творчестве В. В. Маяковского и А. Кручёных). Кроме широко известных текстов В. В. Маяковского 1913 года ("Адище города", цикл "Я" и др.), здесь можно назвать стихотворение В. Хлебникова "Змей поезда" (1910); в 1913 году было опубликовано стихотворение А. Кручёных "Мир гибнет…":
мир гибнет
и нам ли останавливать
мы ли остановим оползень
И далее Алексей Кручёных пишет:
гибнет прекрасный мир
и ни единым словом не оплачем
погибели его
<…>
гибнет мир и нет нам погибели[7]
Последняя строка цитированного стихотворения в высшей степени показательна для эсхатологической проблематики в произведениях футуристов: разрушение мира осмысляется в тесной связи с его грядущим обновлением. В этом отличие футуризма от экспрессионизма; положительная программа экспрессионистов начинает складываться позднее, в 1915-1916 гг.
Система ценностей в идеологическом пространстве футуризма распадается на два полюса. На одном, отрицательном - прошлое, застывшее, неподвижное, буржуазное; на другом - настоящее и будущее, активное, развивающееся, общенародное или коллективное; и эти противопоставляемые признаки двух миров вступают в отношения бинарных оппозиций, так что в итоге старый и новый мир оказываются неразрывно связанными: один всегда, неизбежно предполагает отрицание другого и определяется как отрицание (подобно антонимическим парам абстрактных понятий типа "правый-левый", "большой-маленький"). В стихотворении Давида Бурлюка "Приказ" разрушение старого и созидание нового представляют собой единый акт:
Заколите всех телят
аппетиты утолять
изрубите дерева
на колючие дрова
иссушите речек воды
под рукой и далеке[8]
требушите неба своды
разъярённом гопаке
загасите все огни
ясным радостям сродни
потрошите неба своды
озверевшие народы![9]
Показательно название стихотворения - "Приказ": новые художники, а в терминологии футуристов - "новые люди" (ср.: "Мы новые люди новой жизни" - предисловие к сборнику "Садок Судей II"; также "Новые" в "Победе над солнцем") непосредственным образом причастны к желанному обновлению мира, руководят им. "Приказ" - самостоятельный жанр в поэзии футуристов, к которому они обращались на втором этапе существования течения, во второй половине 1910-х - начале 1920?х гг. ("Приказ по армии искусства" (1918) и "Приказ № 2 по армии искусства" (1921) В. Маяковского, "Декрет О заборной литературе- О росписи улиц - О балконах с музыкой - О карнавалах искусств" (1918) В. Каменского, "Воззвание Председателей земного шара" (1917) В. Хлебникова и другие).
Экспрессионисты в это же время широко используют особый жанр политико-художественного манифеста[10] . Можно говорить и об экспрессионистических "приказах", например, "An die Dichter" ("Поэтам") Эрнста Толлера (Toller), "Der Mensch steh auf!" ("Восстань, человек!") И. Р. Бехера (Becher).
Язык нового мира
Другая существенная черта авангардизма - в том, что великое обновление мира осуществлялось, в частности, в языке их произведений. В листовке "Пощечина общественному вкусу" (1913) футуристы "приказывали" "чтить права поэтов" "на непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку"[11] . Эта "ненависть" реализовалась различными способами: в практике заумного языка, в экспериментировании над графикой стиха (В. Каменский, Д. Бурлюк, В. Маяковский), в произвольном словообразовании, в членении слов на более или менее самостоятельные элементы стихотворения (напр., В. Маяковский, "Из улицы в улицу", 1913), в использовании "разрубленных слов и их сочетаний" и т. д.
В сфере языка немецкий экспрессионизм в сравнении с российским футуризмом был весьма консервативен. Задача разрушения языка экспрессионистами не ставилась. Наиболее радикальными в этом отношении можно считать стихотворения Августа Штрамма (Stramm), где поэт экспериментирует преимущественно над синтаксисом, и его последователей - Вильгельма Рунге (Runge), Франца Беренса (Behrens). Тем не менее, по словам немецкого исследователя, в произведениях экспрессионистов "трансцендентность веры в Бога заменяется самим языком". "В языковом пространстве немецкого литературного экспрессионизма, - пишет Х. Хайсенбюттель, - в его семантике, синтаксисе, поэтике следует видеть последний импульс к освобождению от предустановленного мифологически-христианского словоупотребления. Сохранявшиеся до сих пор теологические и философские понятия в нём высвобождаются, а затем отмирают; после этого они могут быть только ре конструированы"[12] .
Сознательное языковое экспериментирование, языковое экспериментирование как одна из главных задач творчества в большей мере характерно для дадаизма[13] . Дадаизм был связан с экспрессионизмом генетически: в сборники экспрессионистической поэзии, как правило, включаются произведения таких известных поэтов-дадаистов, как Курт Швиттерс (Schwitters), Рихард Хюльзенбек (Huelsenbeck), Ханс Арп (Arp), Хуго Балль (Ball), близких к экспрессионизму (как Швиттерс) или участвовавших в экспрессионистическом движении. Известны опыты Швиттерса по созданию графических стихотворений, а также его "звуковые сонаты", сопоставимые с образцами русской "заумной поэзии"; в этот же ряд можно поставить "Lautgedichte", или "Klanggedichte" ("звуковые стихотворения"), Хуго Балля - "стихи без слов"[14] , как называл их сам автор:
jolifanto bambla o falli bambla
gro?giga m'pfa habla horem
egiga goramen[15]
- это строки из его стихотворения "Karawane" ("Караван").
"Я читаю стихи, - говорил Хуго Балль, - которые ставят целью ни много ни мало, как отказ от языка. <…> Стих - это повод по возможности обойтись без слов и языка"[16] . Здесь интересно отметить встреченное у футуристов единство негативной и положительной программы: цель творчества - отказ от языка.
Разрушая старый - "устаревший" - язык, а значит, расшатывая рамки "нормально-усталого" сознания (М. Матюшин), авангардисты тем самым содействовали разрушению "старого" мира и становлению нового. Наиболее отчётливо эта позиция прослеживается в теории и практике российского футуризма: "Мы даём мир с новым содержанием… <…> Новое содержание тогда лишь выявлено, когда достигнуты новые приёмы выражения, новая форма.