Присутствие Грибоедова рядом с Пушкиным было признаком устойчивого развития русской классики, а грибоедовские слова "я как живу, так и пишу свободно и свободно" могут быть общим творческим девизом для русских великих художников.
В ранних своих водевилях Грибоедов вращается в рамках сложившегося жанра, смеховые положения создаются словно по готовому трафарету, хотя и тоже с определенным авторским своеобразием – в сюжетах, в игре стихом и проч.: "Кто брат, кто сестра", "Притворная неверность" - какие легкие и банальные названия… Но только стоит вдуматься в звучание "Г о р е от у м а", и поражает глубина и мудрость этих слов. Знаток Библии, а это почти каждый читатель золотого века, определенно чувствовал здесь и отголосок священных текстов: Горе миру от соблазнов, горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит (Матфея, 18, 8); Горе строющему город на крови и созидающему крепости неправдою! (Пророка Аввакума, 2, 12) и др. Вдумываясь в грибоедовское "Горе...", надо всегда помнить, что поэт создавал его одновременно с глубокой работой над текстами Библии, даже с созданием стихотворных переложений Писания… Да, видимый контраст с жанром комедии, но – не так ли и Гоголь будет толковать своего "Ревизора"?..
И.А.Гончаров назвал "Горе от ума" комедией жизни – в статье "Мильон терзаний", и это глубоко верное определение: жизнь представлена здесь необычайно широко, гораздо шире скромных замыслов сатиры. Это такая же энциклопедия бытовой, общественной и духовной жизни русского человека, как и "Евгений Онегин" Пушкина.
Написанная легким, живым языком, комедия свободно сплетает смешное и трагическое, толкует о любви и смерти, родительском и сыновнем долге, о становлении личности и о служении Отечеству… Комедия касается всех сторон бытия, которые вовсе и не подлежат насмешке! Оттого и такое глубокое, некомическое название. Это мудрое, образно-философское изображение переломной эпохи, и верно заметил тот же Гончаров, что каждая эпоха перемен имеет своего Чацкого: это вечный человеческий тип, явившийся и в декабристскую, и в народовольческую, и в большевистскую пору, и – недавний переломный 1991 год…
Грибоедов раскрыл всю горечь незрелой революционности и ее внутренний трагизм, тонко показал зарождение, первые признаки крушения сложившихся укладов жизни, пророчески увидел начатки нигилизма… Было ли это смешно? Не будем забывать, что Чацкий – герой именно комедии и несет в себе зерно комичности. П.А.Вяземский считал его единственным смешным героем "Горя…". Так оно и есть…
Да, "Горе от ума" несет такой массив жизненной мудрости, что всякая постановка пьесы – вплоть до ХХI-го века – раскрывает вечно живые черты русского гения классики. Смех Грибоедова – классический русский смех: умный, многогранный, свободный. Грибоедов – классик русского смеха…
Михаил Юрьевич Лермонтов (1814-1841)
С удивительной поэтической мощью начал свое творчество Лермонтов - первые стихи его мы знаем относящиеся к 1828 году: это не робкое, маловыразительное ученичество, а энергическое, уверенное самоутверждение. "Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник", - скажет он в стихах 1830 года с дерзкой уверенностью в своей поэтической судьбе.
И, кажется, только ради поэзии он прожил такую короткую и в основном мрачную жизнь: несчастливое детство с расколом в семье, ранняя смерть матери и вражда с отцом; нет удовлетворения ни в дружбе, ни в любви, ни в службе и полученном образовании… Муки от собственного тяжкого характера и темперамента и гнет от властей и условностей общества. Превратности военной службы – без всякой жажды воинских достижений, кроме того, что касается выражения его личных достоинств – чести, храбрости, ловкости… И безвременная гибель на вздорной дуэли – в нижнем офицерском чине провинциального полка, без великого опыта отцовства и супружества… Зато с только что обретенной великой литературной славой!
Рядом с Пушкиным и Грибоедовым поражает эта несложившаяся биография Лермонтова: "Не для людей я жил на свете", "На жизнь надеяться страшась, // Живу как камень меж камней" - словно подтверждается его ранний стих…
Но сколь велико его значение в русской поэзии!
Пушкин воплотил в слове всю полноту гармонии – Лермонтов всю мощь мятежной энергии, против покоя, против равновесия: "А он, мятежный, просит бури, // Как будто в бурях есть покой" ("Парус"). Редкое лирическое состояние не отражено в творчестве Пушкина – и потеря веры, и разочарование, даже отвращение к самому себе, и игра бесовских сил, и непримиримые конфликты с миром, но – примиряющиеся со временем под эгидой высшей, Божественной гармонии.
Да, в Пушкине мы видим полноту бытия, но в Лермонтове – какую-то роковую односторонность, сосредоточенность на своем Я, жажду конфликтов и отвращение к равновесию. Все сосредоточено на личности, которая становится подлинным соперником Бога: "Я – или Бог, или никто…"; "Я на творца роптал, страшась молиться" ("Ночь")…
Вот без этого мятежа, ставшего доминантой лермонтовского творчества была бы неполна и наша классическая литература. Лермонтов стал едва ли не первым русским певцом мрака, демонизма…
И тем дороже в его творчестве удивительные по живой пластике, кристально чистые образы гармонии – такие редкие просветы среди мятежного мрака: "Когда волнуется желтеющая нива, И свежий лес шумит при звуке ветерка… Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога!.." (1837).
Этим светлым, жизнелюбивым чувством насыщены стихи, с которыми обычно мы впервые встречаем Лермонтова в нашем детстве, – великое "Бородино", и память об этой полноте жизни, воплощенной в образе воина-патриота остается незабываемой на всю жизнь, даже при знакомстве с искушающими своим демонизмом стихами…
Конечно, Лермонтов в поэзии шел за Пушкиным – по достоинству и зрелости стиха – но и часто вступая в спор со своим кумиром, которому посвящено стихотворение, открывшее Лермонтова России – "На смерть поэта" (1837).
Так же и в прозе: "Герой нашего времени" возрос на пушкинском опыте, с внешней простотой рисунка, живописной сдержанностью, точностью в создании характеров. Но и здесь Лермонтов дал нашей классике нечто существенно новое – жанр психологического романа, в котором все построение подчинено "законам", а точнее – причудам нашей психики: когда смещаются разные точки зрения на один и тот же предмет, когда личность накладывает свой властный отпечаток на все течение событий - даже на само течение времени. В романе и продолжается лирическая тема демонической личности, и – неожиданно светло преодолевается: в образе человека простого сердцем – Максим Максимыч, и так до конца не ясно, Печорин или этот скромный штабс-капитан явится подлинным героем своего времени…
С Лермонтовым наша классика словно получила подтверждение своей грядущей судьбы: это уже не неожиданное явление гения Пушкина, а продолжение и накопление традиции. Накопление духовных сокровищ, где сохранено каждое проявление русских судеб…
Николай Васильевич Гоголь (1809-1852)
Гоголь вошел в литературу с яркими, колоритными повестями из украинского быта: "Вечер накануне Ивана Купалы", "Вечера на хуторе близ Диканьки" (1830-32)… Да, гений русской классики – выходец из дворян Полтавской губернии – принес нечто глубоко неповторимое со своими героями-парубками и дивчинами, со своим особенным слогом, в котором так силен украинский колорит – в сплетении слов, в неповторимом юморе, в полноте цветущей жизни. Гоголя сразу заметили в столичной литературной среде – в Петербурге: столице, о которой так взыскательно и глубоко позже будет писать этот хохол, как его тут же прозвали в писательском кругу. И невозможно будет представить русскую литературу без хохла, проездившегося по всей России (его выражение) и давшего так много для развития русского духа.
Гоголь словно раздвинул географию русской классики, показав, что именно вся Русь явится как единый поэтический образ в литературе – от столиц до отдаленных краев. Именно после Гоголя русская литература стала восприниматься как литература всех населяющих Россию народов, а уж тем более – как литература славянского единства…
Всякий, кто помнит "Ночь перед Рождеством" и "Тараса Бульбу", скажет, что для Гоголя нет никакой отдельной от русского мира Украины: это все большая, как космос, единая, скрепленная одной кровью и верой, Родина. Единство, заложенное при гетмане Богдане Хмельницком и царе Алексее Михайловиче, так укрепляло великий корень Киевской Руси, что, конечно, явление Гоголя в северной столице было самым естественным, как и вечное упокоение писателя в другой столице – Москве, в древнейшем Даниловом монастыре (позже перенесен прах на Новодевичье кладбище).
Так уж русская духовность переплетала африканские корни Пушкина, шотландские – Лермонтова, татарские – у Карамзина и Тургенева, немецкие – у Фонвизина, Герцена, турецкие – у Жуковского, польские – у Достоевского. Какая же Русь – без Гоголя?..
Сам Гоголь видел себя продолжателем духовного пути Пушкина, с восторгом встретившего в Петербурге хохла: в "Авторской исповеди" Гоголь скажет, что сюжеты двух великих произведений подарены ему Пушкиным – речь шла о "Ревизоре" и "Мертвых душах". Возможно, не столько облик Пушкина в жизни, сколько именно его духовное завещание – поэзия и труды последних лет – так вдохновили Гоголя. Вскоре после смерти Пушкина Гоголь явился словно в новом, неожиданном обличье: уходит местный колорит и красочность придуманного прежде рассказчика Рудого Панька, и все сильнее проявляется глубоко трагическая скорбь о судьбе России и русского человека.
Это видно было уже и в "Миргороде" (1836) и в "Петербургских повестях", которые Гоголь начал печатать еще при Пушкине, в его журнале "Современник": о былых героях напомнит "Тарас Бульба" и, как символ, укажет путь русского человека, его цели и его врагов, но вокруг уже нелепые и пошлые майоры Ковалевы, Пироговы, Поприщины… Ломается судьба художника Чарткова, словно в полунебытии проживает свою жизнь-шинель Акакий Акакиевич Башмачкин. И Гоголь словно ведет к прорыву из этого жалкого круга жизни, ему все видится богатырство – в духе козачества.