Столь длительный экскурс в историческую этнографию потребовался нам для того, чтобы убедиться в “разборчивости” армянского историка, который, хотя и применял по отношению к кочевой орде общий этноним “турки”, тем не менее, противопоставил в ней хазароболгарские племена завоевавшим их тюркютам.
Для многих историков государственные традиции Хазарского каганата являются отражением тюркютского наследия. В отечественной и зарубежной историографии широко распространена версия, согласно которой хазарская государственность формировалась по древнетюркскому образцу [19]. На первый взгляд, это подтверждают обряды интронизации и низложения (“жертвоприношения”) каганов, а также придворный этикет и обычное для тюркютов почитание священного числа “4”. Не вызывает сомнений, что каганы Хазарии, подобно своим тюркским предшественникам, считались проводниками божественной воли, посредниками между высшими сверхъестественными силами и повседневной реальностью. Именно каганам приписывалось обладание “кутом” – “жизненной силой”, “небесным счастьем”, которое и давало им право на связь с потусторонним миром. Таким образом, каган превращался в залог процветания и благополучия управляемого им народа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Военные поражения и стихийные бедствия могли привести к потере каганом этого статуса и повлечь за собой его низложение либо убийство. Потеря “кута” была равнозначна десакрализации, низведению до уровня простого смертного, пусть и благородного происхождения.
Однако полярность на этот раз была несколько иная: лишившийся возможности осуществлять божественную волю каган отныне являлся источником непоправимого зла для своих подданных – избавиться от него было первостепенной и жизненно необходимой задачей [20].
Сакрализация правителя, равно как и существовавший в Хазарии институт двоевластия с разделением функций между двумя владыками – церемониальной фигурой кагана и управляющим заместителем (беком), были широко распространенными социальными явлениями в племенных обществах. Эти феномены в той или иной степени наблюдались у тюркютов и родственных им уйгуров, праболгар и гуннов. Однако столь жесткое сакральное разделение власти, каковое существовало в Хазарии IX – X в.в., не было знакомо ни одному тюркоязычному народу. Во всех случаях верховный правитель сохранял активный, деятельный статус. Очевидно, эта древнетюркская модель двоевластия была поначалу воспринята и хазарами. Однако затем, по мнению Ц. Степанова, хазары “все больше и больше сакрализовывали своего верховного правителя, превращая его в символ государственного единства, но не в реального господствующего сюзерена” [21]. Если принять во внимание, что дуализм верховной власти существовал не только в Хазарии, но также у болгар, мадьяров (о наличии у последних сразу двух правителей с титулами кенде и джыла говорят Ибн Русте и Гардизи [22]) и самих тюркютов, это наведет нас на мысль, что данный феномен в системе государственного устройства опирается на общетюркскую почву и сам по себе не является следствием каких-то значительных инноваций, реформ, переворотов и даже вопреки мнению некоторых специалистов крупномасштабной иудаизации [23]. Традиция эта, очевидно, следовала модели двоевластия, характерной для многих кочевых и полукочевых империй Евразийской степи.
По мнению П.Б. Голдена, данная модель проистекает из необходимости некоторых племенных обществ сохранять правителя, олицетворяющего закон.
Такой правитель обязан оставаться спокойным, чистым, не оскверненным кровопролитием. Его физическое присутствие считают необходимым для дальнейшего благосостояния племенной территории. Его противоположностью становится “младший” правитель (бек, шад), в руках которого концентрируется вся полнота исполнительной власти. Именно он в действительности решает дела государства, командует армией, а потому не обязан сохранять ритуальную чистоту [24].
Другое объяснение предлагает В.С.
Флерова: каган и бек в Хазарии являли собой воплощение разделенного между двумя периодами дионисийского культа.
Однако разделение это было выражено не в чередовании времени правления, а в разделении сакральных функций между каганом и беком. Бек являлся “олицетворением верхнего, правого мира, светлого, белого начала, летнего периода вегетации растений, сияющего солнечного света, горящего огня, жизненной активности и ее высшей формы проявления – войны”, в то время как каган “символизировал нижний, левый, черный мир, сокрытый от глаз, зиму, ночь и покой”, в общем, то состояние природы, которому в мифологии всегда придавалось решающее значение в процессе плодородия.
Отсюда ответственность верховных правителей за плохой урожай и обрушивающиеся на страну стихийные бедствия [25].
Таким образом, ни сакрализация верховного правителя, ни наблюдавшееся в Хазарии двоевластие не могут служить надежными доказательствами развития хазарской государственности по тюркютскому образцу. Тем не менее, данного вывода явно недостаточно для того, чтобы категорически отвергнуть гипотезу М.И. Артамонова и Л.Н. Гумилева об утверждении в Хазарском каганате тюркской династии Ашина и заявить о полной самостоятельности хазар в деле государственного строительства [26]. В период завоевания Ирана арабами (спустя несколько десятков лет после распада Западно-тюркского каганата) подавляющее большинство персидских авторов продолжали видеть в Хазарии государство тюркютов под руководством хазарских царей, единственных законных наследников древнего Вавилона. Последний считался средоточием всемирной власти и связывался с парфяносасанидской столицей Ктесифоном. Данные представления базировались на идее династического союза тюркского государства с домусульманским Ираном. Такими методами персидские историки доказывали особое положение туркменских и иранских племен в ближайшем окружении хазарского царя. Как считает А.Н.
Поляк, “связь хазар с Вавилоном породила убежденность, что между Хорезмом и славянами находится “вавилонская долина”, где протекает река “Тигр” (т.е. “Волга”), и что хазары – “халдеи”, а Дербент – это ”Ур Халдейский”, город библейского Авраама” [27]. На этой основе в покоренном арабами Иране возник своеобразный хазарский мессианизм. Так, в X в. арабоязычный еврей и караим Йефет Ибн `Али из Басры нашел в пророчествах Библии указания, что Арабский халифат “заберет у царя севера Ирак и Хорасанскую землю и (другие места вплоть) до границы Баб ал-Абваба (Дербента – примеч. авт.)”, но настанет момент, когда ”царь севера придет из мест, близких к Баб ал-Абвабу”, снова покорит Ирак, потом Сирию, Палестину и затем Египет [28]. Йефет не раз писал о библейских свидетельствах грядущего хазарского похода через Дербент и взятия Багдада. В этом отношении неудивительным становится тот факт, что у двух других восточных авторов Ибн Халдуна и Ибн Са`ида хазары наряду с персами и курдами называются “детьми Ирана”, а династия хазарских каганов, благодаря своим иранским корням, становится конкурентной Саманидам, Караханидам и Газневидам, господствовавшим на территории Персии во время упадка халифата [29]. Приведенные выше факты позволяют выдвинуть два предположения: либо представители тюркютского рода Ашина действительно осели в Хазарии и стали там правящей династией, что подтверждается сходством в обрядах интронизации, придворном этикете и сакральных функциях хазарского и тюркютского каганов, либо же Хазария получила статус воспреемницы тюркютских традиций вследствие своего географического и геополитического положения: после крушения Западно-тюркютского каганата она оставалась единственным сильным тюркоязычным государством, образовавшимся на его обломках.
Все выше сказанное приводит нас к выводу об абсолютной бесплодности и безрезультатности попыток некоторых российских ученых (в первую очередь, Л.Н.Гумилева) обосновать хазарский этногенез при решающей роли генофонда тюркютов. В этом нас убеждают следующие факты: 1.) Религиозные представления хазар сформировались еще до появления тюркютов на территории Восточной Европы и базировались на единых для тюркской языковой семьи мифолого-религиозных образах и сюжетах; 2.) Погребальный обряд в хазарских курганах с ровиками своими корнями уходит больше в скифо-сарматскую этносреду, нежели опирается на культуру центральноазиатских кочевников; 3.) Сакрализацию верховного правителя у хазар, равно как и сопутствовавший ей дуализм власти, также нельзя рассматривать как явления, заимствованные у тюркютов. И то, и другое опирается на общетюркский фундамент, а потому находит отражение в истории других тюркоязычных этносов (гуннов, уйгуров, праболгар и мадьяр).
Тем не менее, в глазах восточных историков Хазария являлась полноправной наследницей тюркютских обычаев и традиций. Кажущееся парадоксальным положение вполне объяснимо, если согласиться с гипотезой о бегстве в Хазарию династии Ашина и принять во внимание географическое и геополитическое положение Хазарского каганата, единственной действительно могущественной державы, возникшей на руинах древнетюркской государственности.
Список литературы
1. См. Амброз А.К. О Вознесенском комплексе VIII в. на Днепре: вопрос интерпретации // Древности эпохи великого переселения народов V VIII веков. М., 1982; Семенов А.И. К выявлению центральноазиатских элементов в культуре раннесредневековых кочевников восточной Европы // Археологический сборник Государственного Эрмитажа. Л., 1988. Вып. 29.
2. См. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 2001; Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия // Сочинения Л.Н. Гумилева. Т. 11. М.: Институт ДИ-ДИК, 1998.
3. Куник А., Розен В. Известия ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах. СПб., 1878. Ч.1. С. 60, Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе // Мир Гумилева. Вып. 6. Открытие Хазарии. М., 1996. С. 358 4. Гумилев Л.Н. Открытие Хазарии // Мир Гумилева. Вып. 6. Открытие Хазарии. М., 1996. С. 122-125.