Как бы то ни было, но начатый Владимиром Святославичем процесс имел свои плоды. Доказательства тому — ряд косвенных и прямых данных. Например, летописи свидетельствуют об усилиях Ярослава Мудрого распространить просвещение: в 1030 г. он собрал в Новгороде "детей 300 учити книгам" [26], а затем уже в Киеве при Софийском соборе организовал дружину грамотников и знатоков греческого языка, которые перевели и скопировали "книгы многы, ими же поучащеся верни людье наслажаются ученья божественаго" [27]. Надписи на разных обиходных предметах (посуда, придорожные кресты, пряслицы) [28], записи, нацарапанные на стенах храмов (граффити) [29], и особенно берестяные грамоты, найденные в Новгороде, Смоленске, Пскове, Витебске, Твери, Москве и других городах [30], недавно обнаруженная в новгородской земле цера начала XI в. [31], — все эти источники указывают не только на географическую, но и на социальную, гендерную [32], возрастную широту распространения, по крайней мере, тривиальной грамотности в древнерусском обществе конца X-XIII вв., разумеется, прежде всего, городском (которое, по гипотетическим подсчетам, к началу XIII столетия составляло порядка 400000 человек при общем примерном населении Киевской Руси в 7 миллионов [33]). Однако некоторые желающие, несомненно, имели возможность получить и более глубокое образование. "Послание" митрополита Киевского Климента Смолятича (1147-1155) Фоме "прозвитеру Смоленскому" позволяет предполагать, что на Руси в XII в. применялись византийские школьные методы углубленного изучения конкретно греческой грамматики: "Григорей знал алфу, яко же и ты [Фома. — В. К.], и виту подобно, и всю 20 и 4 словес грамоту. А слышишь ты, ю [есть. — В. К.] у мене [Климента. — В. К.] мужи, им же есмь самовидец, иже может един рещи алфу, не реку на сто или двесте, или триста, или 4-ста, а виту — тако же" [34]. Здесь, вероятно, речь идет о так называемой схедографии (от греч. σχίζω разделяю), то есть об обучении посредством заучивания выписанных в алфавитном порядке отдельных слов (до четырехсот и, может быть, более на каждую букву) с парадигмами склонения и спряжения и с лексикологическими, орфоэпическими и орфографическими пояснениями [35]. Трактат Кирика Новгородца "Учение, им же ведати человеку числа всех лет" (1136 г.) [36] указывает на основательную осведомленность автора относительно сложных, основанных на математических знаниях, хронологических и пасхальных расчетов [37]. Корпус известной в Киевской Руси переводной книжности являет удивительно многообразие русских читательских интересов [38]. Здесь достаточно упомянуть знаменитый "Изборник", переписанный с болгарского оригинала в 1073 г. по заказу великого Киевского князя Святослава Ярославича [39], — несомненно, красноречивейшее отражение этого многообразия. Более 380 статей книги были созданы 25 христианскими писателями II-IX вв. (свв. Дионисием Ареопагитом, Василием Великим, Августином Блаженным, Иоанном Дамаскиным и др.) и касались самых разных областей знания: библейской экзегетики, богословия, философии, истории, зоологии и ботаники, медицины и антропологии, астрономии и астрологии, календаря, литературных приемов художественной выразительности, грамматики. Но особенно показательно то, что означенный энциклопедический сборник был весьма популярен в мире Slavia Ortodoxa: его переписывали вплоть до XVIII в. В частности, в России копии сборника имелись, например, в библиотеках Новгородского Софийского собора, Кирилло-Белозерского и Волоколамского монастырей [40]. Иными словами, среди русских читателей были ценители, образованность которых позволяла им понимать весьма сложное содержание книги. К числу подобных ученых мужей, несомненно, принадлежали уже первые собственно русские писатели, — митрополит Илларион ("Слово о Законе и Благодати"), насельник Киево-Печерского монастыря Иаков ("Память и похвала русскому князю Владимиру"), преподобный Нестор Летописец (ПВЛ, жизнеописания благоверных князей Бориса и Глеба и преподобного Феодосия Печерского), великий Киевский князь Владимир Мономах ("Поучение к детям"), святитель Кирилл Туровский (гимнографические, экзегетические и гомилетические сочинения), упомянутый уже Климент Смолятич ("Послание к Фоме Смоленскому"), игумен Выдубицкого Михайловского монастыря Моисей ("Киевская летопись"), неизвестный составитель Галицко-Волынской летописи. Их литературная работа есть, бесспорно, результат по-настоящему просвещенного интеллекта и отточенного образованием мастерства. Надо полагать, среди русичей находились и светски образованные люди. Это, во всяком случае, подтверждается блистательными литературными памятниками — "Словом о полку Игореве" и "Молением Даниила Заточника", а также несколькими древнейшими законодательными актами — "Русской правдой", княжескими "Уставами" и "Уставными грамотами", новгородской и псковской "Судными грамотами" [41]. Да и по здравому смыслу понятно, что успешное развитие какого бы то ни было государства (а Киевская Русь среди современных ей европейских государств была далеко не последней) вряд ли возможно без разного рода мужей совета и дела.
Таким образом, что бы ни думать о деталях, бесспорным оказывается сам вывод, что важнейшим следствием христианизации восточного славянства стала возможность учиться, открывшаяся для желающих. При этом люди либо удовлетворяли свою потребность малым, либо — в исключительных случаях — стремились умножить свои знания, стать "преизлиха насытившимися сладости книжныя" (именно к таковым во второй четверти XI в. обращал свою блистательную речь знаменитый Иларион). Об очевидной успешности этого процесса самообразования можно положительно судить по многочисленным сохранившимся рефлексам, — причем являемым не только литературой, но и другими сферами древнерусской культурной деятельности (градостроительной, храмоздательской, иконописной) [42]. Весьма красноречив также факт наличия древнерусских книголюбов (новгородский посадник Остромир [43], ростовский князь Константин Всеволодович [44] и др.) и, соответственно, библиотек (монастырских, приходских, владычных, княжеских, боярских, купеческих и т. д.) [45]. Между прочим, предпринятые подсчеты относительно вероятного общего числа книг, имевшихся в домонгольской Руси — как церковного обихода (богослужебных и четьих), так и внелитургической предназначенности (религиозных и светских), — привели к примерному итогу в 140000 томов [46]. Правда, в данном случае учитывались только церковнославянские тексты и совсем без внимания остались, несомненно, востребованные какой-то частью древнерусского общества произведения на греческом и даже на латинском языках. Да и вообще означенная цифра весьма условна. Ибо — при лучшей сохранности собственно церковной литературы и при понятной логике выведения ее возможного объема (по предполагаемому числу храмов) — книг, появление и распространение которых не было предопределено Уставом Церкви, осталось (особенно от киевского периода древнерусской письменности) ничтожно мало [47] и их былое количество даже гипотетически нельзя представить.
Зато, к счастью, имеются данные (хоть и поздние) о ходе самообразования. В частности, согласно свидетельству Епифания Премудрого (конец XIV в.), святитель Стефан, епископ Пермский, еще будучи простым иноком Ростовского Григорьевско-Богословского монастыря [48], "прилежно же имяше обычай почитати почитание книжное и не бедно учениа ради умедливая во ученьи, но дондеже до конца поистине уразумеет о коемждо стисе словеса: о чем глаголет, ти тако протолковаше… И аще видяше мужа мудра и книжна и старца разумична и духовна, то ему совопросник и сбеседник беаше. И с ним соводворяшеся и обнощеваше, и утреневаше, распытая ищемых скоропытне… Желая же большаго разума, яко образом любомудрия изучеся и греческой грамоте, и книги греческия извыче, и добре почиташе я, и присно имеаше я у себе…" [49]. Этот рассказ побуждает, по крайней мере, к двум выводам: лучшим местом на Руси для обретения книжной мудрости был, несомненно, монастырь и в подобных университетах, таким именно способом — через чтение и собеседничество — свое высшее образование получали преимущественно все те, кто склонен был к умственному труду.
Что же касается начального уровня образования, то на эту тему вполне можно говорить более основательно. Как уже отмечалось, учили и учились на Руси частным образом. Государственных школ не было. Были грамотники из духовных (священнослужители, дьячки, монахи) и из мирян (вольные мастера или служилые — княжеские, владычные — люди), бравшиеся учить по договору за определенное вознаграждение. Обучение — групповое или индивидуальное — осуществлялось либо при дворе князя, архиерея, боярина, купца, либо непосредственно в доме учителя, но преобладающую образовательную роль играли, бесспорно, монастыри и приходские церкви. И в любом случае характер обучения был церковно-религиозным, направленным на укрепление христианской веры и воспитание нравственности [50]. Об этом красноречиво свидетельствует созданная еще в кирилло-мефодиевскую эпоху толковая азбука, или "Азбучная молитва" (Аз словом сим молю ся Богу. / Боже всеa твари и зиждителю / видимыим и невидимыим! / Господа Духа посли живущааго, / да вдъхнет в срьдце ми слово, / еже будет на успех всем, / живущиим в заповедьх ти… [51]). Учиться начинали с детства, по достижении "возраста смысла", согласно, например, "Житиям" преподобных Феодосия Печерского и Авраамия Смоленского [52], и учеба, в зависимости от конкретных задач, складывалась поэтапно. На порядок освоения букв, чтения, письма и счета указывают, в частности, берестяные грамоты второй четверти XIII и XIV в. (№№ 46, 199-208, 287, 342) и цера XIV в. [53]. А вот тайну того, чем овладевали дальше, раскрывают только поздние известия. В самом конце XV столетия, например, святитель Геннадий, архиепископ Новгородский, в "Послании" к митрополиту Московскому и всея Руси Симону, ходатайствуя об учреждении школ для духовенства, так отзывался об известном ему обычае. Многих претендентов, приходивших к нему рукополагаться в священники или дьяконы, оказывается, учили "мужики невежи" — сначала "вечерне", затем "завтрене" и отдельно "часам", но при этом лишь портили "робят", ибо ученик "от мастера отъидет" и "толко-то бредет по книге, а церковного постатия ничего не знает". По убеждению заботящегося о распространении настоящей грамотности владыки, этот порядок должен быть изменен: "А мой совет о том, что учити во училище первое азбука граница, истолкована совсем (алфавит с иллюстрирующими примерами — причем на самые разные темы — для запоминания [54]), да и подтительные слова (то есть такие, которые традиционно употреблялись под титлами), да псалтыря с следованием накрепко. И коли то изучат, может после этого проучивая и конархати и чести всякыя книги". Вместе с тем архиепископ Геннадий признает, что среди ставленников попадались ему и достаточно образованные ("грамоте горазды"), которых перед рукоположением оставалось только научить ектеньям и уставу богослужения [55]. Но, как верно замечено, таковые среди желающих священнодействовать встречались крайне редко [56], то есть в большинстве претенденты были все-таки чрезвычайно малограмотны. Главное, однако, в данном свидетельстве, что оно ясно раскрывает основу, характер, цели и уровень практиковавшегося на Руси обучения: вслед за азбукой усваивали богослужебные тексты, последования и правила, причем, видимо, вовсе не обязательно вместе с навыками письма. И несомненно, такое направление, будучи установлено при самом начале русской образованности сохранялось веками. В широкой народной среде даже в новое время так — по Букварю, Часослову и Псалтири — учили и учились вплоть до XIX столетия, а в древности, еще в XVII в., этот курс (разве что с разным тщанием и полнотой) проходили и крестьянские, и купеческие, и поповские, и боярские, и княжеские, и царские дети [57]. Важно также отметить, что святитель Геннадий, явно неудовлетворенный плачевным состоянием школьного дела в его время, ратует за создание и более организованной и более эффективной школы, рассчитывая при этом не на частную инициативу, а на волю и попечение со стороны либо государственной, либо церковной власти, и заботясь все-таки не вообще о школе, а конкретно о школе на потребу Церкви.