Картина потрясала и потрясает удивительным, почти парадоксальным взглядом художника на сущность войны – смерть мальчика посреди мирной красоты природы. Тысячи загубленных невинных жизней стали платой за высокомерные амбиции вершителей новой истории.
Именно в военные годы, в это страшное время потерь и неопределенности человеческих судеб, крушений надежд на мирную, счастливую жизнь, любовь, Аркадий Пластов создает первые эскизы будущей "Весны" - сияющие, перламутровые, полные животворящей силы фигуры. Дать надежду и веру, жизнью разрушить смерть - вот сокровенный смысл этих поздних военных картин. Отсутствие "развернутого сюжета", принципы "бессобытийного жанра", как отмечала еще прижизненная критика, становятся действительной основой его художественного метод в поздний картинах: "Весна", "Юность", "Лето", "Смерть дерева", "Солнышко", иконоцветных композиций "Мама", "Из прошлого". Содержание из бытового, событийного плана сразу, минуя формальную сторону построения композиции, переходит в план духовный, рассчитанный не на рассудочное постижение, но на постижение сердцем. Это и было задачей художника.
"Надо, чтобы человек непреходящую, невероятную красоту мира чувствовал ежечасно, ежеминутно. И когда поймет он эту удивительность, громоподобность бытия, - на все его тогда хватит: и на подвиг в работе, и на защиту Отечества, на любовь к детям к человечеству всему…".
Долгие годы скрытой от посторонних глаз, сокровенной стороной его творчества были эскизы картин на православные, евангельские, библейские сюжеты. В гуашах и акварелях Пластов сделал таинство церковной службы предметом живописи. В самых искренних своих переживаниях он оставался художником. Живописная и пластическая драматургия службы, осознание ее многовекового постоянства, неизменности рождали поистине эпические картинные композиции. Закрытый в тридцатые годы, а в пятидесятые варварски разрушенный на глазах у художника и его семьи храм в Прислонихе, построенный и расписанный его дедом, продолжал жить в его картинах и акварелях. Живя зимами в Москве он неизменно, каждую субботу и по праздникам стоял среди верующих в Богоявленском соборе в Елохове или в храмах Сергиева Посада.
"В воскресенье зашел около полшестого на Дмитровку. Пели что-то, потом священник сказал проповедь, а потом говорит: "Ну, братие, будем сейчас прощаться по христианскому обычаю, а в это время споем Пасхальный канон". И запели, правда, нестройно "Воскресения день…", а потом взялся за это дело хор и на два клироса с одного на другой запорхал канон Светлого Христова Воскресения. С начала до "Светися, светися Новый Иерусалиме" включительно. Я стоял и чуть не плакал. Ты поймешь, какое было невыразимое от этого на душе чувство печали и радости. Больше, конечно, печали, так как этот торопливый перекат, бесконечную ласковость, ангельское веселье, весеннюю голубизну и светозарность этих стихир просто нельзя было даже с усилием воспринять как что-то реальное, осязаемое, что вот взял бы и унес с собой. Все казалось сном, неявью; ежеминутно и ежесекундно просыпался в ужасающую рядом с этой действительность, и опять, и опять, увлекаемый нежным порханьем и благоуханьем, не знал, что лучше – продолжить это слушать, не отрываясь, или скорее, скорее умереть и ничего, ничего не чувствовать. В конце концов воспоминания и ассоциации стали душить невыносимо, и я, когда последняя стихира с певучим шелестом замерла в воздухе, вздохнул свободнее. Запели потом что-то длинное, торжественное. Люди молча нагибались, кланялись друг другу, и так же молчаливо целовались, - и все это тихо, медленно, степенно и печально невыразимо".
Не делая на богослужении зарисовок с натуры, художник, как правило, в тот же вечер садился за акварель. Наполненное трепетными словами молитв и песнопений пространство храма передавалось легкими акварельными касаниями, чередующимися с густыми сочными заливками теней. Священники с праздничных облачениях, возвышающиеся над толпой предстоящих, сверкающие лики икон – все это стремительно и свободно являлось на больших листах – "В Успенском соборе", "У древней иконы", "Троице Сергиева Лавра. Трапезная", "У Николы". Крестные ходы, моленья о дожде, праздник Флора и Лавра становились для него неиссякаемыми источниками вдохновенного творчества.
"Конечно, я не успел еще толком собраться с мыслями, но тот процесс, который рождает то, что называется произведением искусства, ужу начался, набирает, как говорится скорость... Все уже в брожении, в смутном говоре, в том торжественном, непонятном для непосвященных передвижении отдельных лиц и предметов, после чего начинается от века установленное рождение ... пасхальной службы ... Еще миг, и в тени весенней прозрачной ночи, где-то далеко-далеко над тысячами голов, над все разрастающимся пламенем бесчисленных огней багряных свеч, разнесется, щемя сердце, "Христос Воскресе!".