Техническое перевооружение производства носило неоднозначный характер. Принято считать, что любое усовершенствование техники призвано облегчать труд людей, давая им все необходимое в большем количестве. В данном случае этого не произошло. Конечно, газеты были правы в том, что для обслуживания машин не нужна выучка или знания, поэтому постепенно исчезла надобность в работниках высокой квалификации, какими были мастера старой мануфактуры. В мануфактуре предполагалось, что цеховой мастер вместе со своими подмастерьями последовательно производит все операции — от нулевого цикла до готового продукта. Теперь появилась возможность разделить операции и делать их параллельно. В старой цеховой организации было невозможно повышение производительности труда, в ней все оговаривалось строгими цеховыми уставами и соблюдалось, как священный обряд, но каждый работник чувствовал себя ответственным за общее дело. Новое производство привело к возникновению наемного труда, при котором работник становится практически частью машинного производства. Это требует от него лишь одного, часто самого примитивного навыка, он перестает быть создателем вещей, а имеет дело лишь с одной операцией в сложном цикле производства и на за что не отвечает.
Были здесь и позитивные моменты. Ни одна предыдущая эпоха не смогла преодолеть вассальной зависимости людей в европейском обществе. Краткие периоды борьбы за личную свободу сменялись длительными временами еще большего закабаления, например, крестьян. Ремесленный люд имел другие формы зависимости, но свободен не был никогда. Новое производство требовало личной свободы работника, дававшей ему возможность продавать свою рабочую силу. Конечно, это скоро породило новую форму закабаления, но на фоне лучезарных надежд разумное будущее вписывается в общий дух времени.
Парадокс времени заключался и в том, что носителем прогресса выступал чаще всего человек третьего сословия, буржуа, работник же медленно, но верно становился придатком машины, теряя даже те малые крохи самостоятельности, которые ему предлагало его новое положение в обществе. Именно в XVIII веке наметился следующий виток социального противостояния, в котором переплетается прежний антагонизм короля (или другого властителя) со своими подданными, старой и новой аристократии, аристократии и буржуазии, аристократии и крестьян и, наконец, буржуазии и нового социального слоя — рабочих.
Промышленный переворот XVIII века не прибавил оптимизма и не вызвал восторга, не только потому, что, как и всякое новое, был довольно болезненным процессом, но и потому, что, давая одной рукой, он отбирал другой. Такова судьба любого технического прогресса. Большая часть работного люда оказалась обездоленной: прежнее ремесло уже не кормило их, они испытали на себе не только новые формы труда, но и новые способы порабощения, при котором работник — не мастер, а часть общего производства. Машина, вместо того, чтобы облегчить труд, сделала его монотонным, отняв у человека его человеческое начало. Это прежде всех отметил Руссо, воспринявший цивилизацию как разрушительную для человеческого в человеке и противопоставивший природное культурному. Совершенно иначе рассматривал человека Ламетри, полагавший, что человек сам является машиной, подобной механизму часов, только часы заводит часовщик, а человек принимает пищу, чтобы действовать. Ламетри считал, что внешний мир отражается на “мозговом экране” человека, что человек стоит ниже животного по своей приспособленности к внешним обстоятельствам, и только воспитание способно поднять его над природным уровнем.
Многообразие этих и иных причин подвигнуло лучшие умы общества к поиску причин и смысла отношений между его членами. Великие философские системы прошлого так или иначе рассматривали проблему человека. Нам известны гуманистические взгляды прежних эпох, но наиболее мощно проблема человека прозвучала именно в эпоху Просвещения.
Англия, Франция и Германия — основные действующие страны европейской культуры, им принадлежат главные достижения эпохи Просвещения, но их вклад в культуру различен и по значению, и по глубине. Они пережили настоящие социальные потрясения и вышли из этих потрясений также с различными результатами. Но для всех государств, пожалуй, главным пафосом времени было стремление к уничтожению феодализма. Как будто весь прежний путь развития истории вдруг обнаружил свои законы, которые переплелись друг с другом и потребовали принципиально иного взгляда на них. Осмысление времени, его новых целей, поиск путей для их осуществления, новые и новые попытки понять мир как систему — все это концентрирует в себе философия, не менее революционная, чем общественная жизнь. Просвещение как направление философской мысли начало формироваться еще в прошлом веке в дискуссии сенсуалистов и рационалистов. Декарт, представитель рационализма, утверждал, что существуют врожденные идеи, составляющие основу научных теорий. Ему возражал английский философ Джон Локк (1632—1704) в своем труде “Опыт о человеческом разуме”, где главное место в познании отводил чувственному опыту. Именно опыт, по Локку, пишет свои письмена на “чистой доске” (tabularasa) человеческого разума. Эта мысль Локка привела затем к другой: воспитание, просвещение — вот способы воздействия на человека. “Человек — продукт своей среды”,— это утверждение станет главной идеей французских просветителей, убежденных, что такой средой будет царство идей, Разума, который должен восторжествовать в обществе.
Разум должен был освободить людей от предрассудков, прежде всего религиозных. Локк утверждал, что “вера не может иметь силу авторитета перед лицом ясных и очевидных предписаний разума” 1121, т. 5, с. 7]. И вслед за ним его последователи вплоть до Канта противопоставляют разум вере, а науку и философию — религии. Французское Просвещение становится по преимуществу атеистическим. Например, философ Поль Гольбах (1723— 1789) рассматривает все мироздание как порождение материи, органической и неорганической, а жизнь как “совокупность движений, свойственных организованному существу, а движение может быть лишь свойством материи” [78, т. 1, с. 121]. Вольтер в этом вопросе был сторонником деизма, т. е. признавал сотворение мира Богом, а все дальнейшее развитие мира с ним уже не связывал, предполагая, что оно идет по законам естественного порядка. Немецкое Просвещение (Кант, затем Гегель), не считая Бога создателем мира, все же не исключило его из своих философских рассуждений. Кант связывает существование Бога только с моралью, причем полагает, что не Бог является причиной морали и нравственности, а наоборот — мораль сама из себя предполагает наличие веры, без которой невозможна никакая нравственность. При этом для Канта наличие Бога — аксиома практического разума, ее невозможно доказать логическим путем, при помощи науки, поэтому в Бога нужно только верить. Гегель сделал Бога порождением абсолютной идеи.
Но главным героем, центральным звеном философии эпохи Просвещения стал человек. Впервые со времен Возрождения ему придается такое значение и впервые в истории культуры человек рассматривается столь всесторонне. Дидро считает человека единственным центром Вселенной, без которого все земное потеряло бы смысл: “Человек есть единственный пункт, от которого все должно исходить и к которому все должно возвратиться” [230, с. 40]. Может быть, именно поэтому энциклопедисты и другие мыслители считали философию “наукой о счастье”, приведшей философов к рассмотрению природы человека и к поискам источников счастья в общественной жизни.
По поводу природы человека издавна существовали две точки зрения: одна предполагала, что человек — воплощенное зло, другая наделяла человека добрыми намерениями до тех пор, пока человек не изобрел неравенство. Немецкий писатель конца XVIII—начала XIX века Фридрих Клингер в романе “Жизнь Фауста, его деяния и гибель в аду” (1791) устами своего героя вопрошает: “Я хочу знать назначение человека, причину существования зла в мире. Я хочу знать, почему праведник страдает, а порочный человек счастлив. Я хочу знать, почему мы должны искупать минутное наслаждение годами боли и страданий”. И в другом месте: “Где же справедливость? Отчего мои таланты и страсти были предназначением скорее для злоупотребления, чем для благородных целей?” [260, с. 235, 236]. Здесь явно прослеживается первая тенденция в понимании человека. Вторая же является главным пафосом рассуждений Руссо: “Первый, кто напал на мысль, огородив участок земли, сказав: “это мое” и нашел людей, достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн и убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы род человеческий тот, кто выдернув колья и засыпав ров, крикнул бы своим ближним: “Не слушайте лучше этого обманщика, вы погибли, если способны забыть, что плоды земные принадлежат всем, а земля — никому!” [266, с. 68]. Руссо, опережая свое время, считает, что по своей природе люди равны перед обществом. Это не является равенством физических или психических способностей человека, а равенство всех перед жизнью. Но, рассуждает он дальше, более сильный может обратиться с более слабым несправедливо, лишив его свободы. Справедливое же общество должно создавать равные условия для каждого человека, именно оно и будет способствовать воспитанию “естественного человека”.
Для мыслителей Просвещения, начиная с Локка, “естественное состояние есть состояние свободы, но не своеволия, оно управляется законами природы, которым всякий обязан подчиниться: разум, открывающий эти законы, учит людей, что никто не имеет права вредить жизни, здоровью, свободе, имуществу другого” [121, т. 5, с. 19]. Руссо говорил, что человек в своей природной “естественности” обладает самыми лучшими чертами и качествами, он не “испорчен” неравенством, возникающим там, где утрачена разумность, поэтому лишь возврат человека в его природное состояние может уничтожить несвободу. Он полагал, что эту задачу вполне может осуществить государство, основанное на Свободе, Равенстве, Братстве, а именно — республика, в полном смысле этого слова — respublica — дело народа. Для Руссо народ — хранитель “естественного состояния”, поскольку он ближе к природе по самому характеру своей жизни, и носитель нравственности, более “естественной”, чем рассудок. Нравственность как естественное начало (присущее человеку уже по его рождению) можно совершенствовать в человеке воспитанием, и наиболее пригодным местом для этого он считает природу в противоположность городскому укладу, искусственному, извращающему любой нрав. (Руссо в своем отрицании полагал искусство, в особенности театр, пустым притворством и отказывал ему в художественной значимости).