В середине I тысячелетия до н.э. карта Древнего Китая кардинальным образом меняется: от двухсот государственных образований остается менее тридцати, среди которых выделяются "семь сильнейших" - Цинь, Янь и Чу, относящиеся к числу "периферийных", а также Вэй, Чжао, Хань и Ци - крупнейшие из "срединных царств". Непримиримая борьба между ними за преобладание и господство в Поднебесной становится определяющим фактором истории древнего Китая в последующий период.
Образование империй и жестокая борьба за могущество империй отражалось и в искусстве Древнего Китая. Период ранних империй Цинь и Хань характеризуется господством принципов имперского искусства. Что не могли не наложить отпечаток на развитие скульптуры. Об имперской государственной политике свидетельствуют великие памятники прошлого. Это — Великая китайская стена как акт космогонического порядка. В таком же духе выстроен некрополь императора Цинь Шихуана — центральный памятник эпохи и уникальный для мирового искусства образец погребального комплекса. Образцом погребальной скульптуры эпохи Цинь является "Подземная армия" (или Глиняная армия) Цинь Шихуана. Феномен Глиняной армии освещен в исторических источниках (Сыма Цянь "Исторические записки"). Символика Глиняной армии — величие империи и ее непобедимость.
Но в период династии Хань (206 до н.э. - 220 н.э.) происходит и развитие реалистических черт в скульптуре. В каменных рельефах погребений проглядывают конкретные образы людей. Эти мифологические сцены, исполненные в технике плоского рельефа, отличаются острой выразительностью силуэтов и динамичностью. Высокого подъема достигла уже в то время монументальная скульптура. Образцом является каменная статуя лошади на могиле 117 г. до н.э. Реалистичные черты проявлялись и в глиняных погребальных фигурках людей и животных, обнаруженных в могилах. Для этих изображений характерно стремление к передаче типичных черт в образах слуг, рабов и танцовщиц.
2.3 Литература Древнего Китая
Литература в Китае, как и в других странах древнего мира, родилась отнюдь не как чисто эстетическое явление, а как непременная составная часть практической деятельности. Самыми ранними письменными текстами на китайском языке были гадательные надписи, выцарапанные каким-либо острым орудием на черепашьем панцире или лопаточной кости барана. Желая узнать, например, будет ли удачной охота, правитель приказывал нанести свой вопрос на панцирь и потом положить панцирь на огонь. Специальный гадатель истолковывал “ответ божества” в соответствии с характером трещин, появившихся от огня. Впоследствии материалом для надписей стала служить бронза (на огромных ритуальных сосудах по поручению древних царей делались дарственные или иные надписи). С начала I тыс. до н. э. китайцы стали использовать для письма бамбуковые планки. На каждой такой дощечке помещалось примерно по сорок иероглифов (слов). Планки нанизывали на веревку и соединяли в связки. Легко представить себе, какими громоздкими и неудобными были первые китайские книги. Каждая, по нашим понятиям, даже небольшая книга занимала несколько возов.
В III в. до н. э. китайцы стали применять для письма шелк. Дороговизна этого материала привела в начале нашей эры к изобретению бумаги, в результате чего и появилась возможность широкого распространения письменного слова.
Утилитарно-практическое отношение к письменному слову зафиксировано в термине, которым сами древние китайцы обозначали понятие “словесность” — “вэнь” (первоначально — рисунок, орнамент). Синкретическое понимание словесности как всей суммы письменных памятников обнаруживается у одного из первых китайские историков и библиографов Бань Гу (32—92 гг. п. э.). Составляя официальную “Истори династии Хань”, он отвел в ней место и специальному “Описанию искусствВ каждом разделе были свои мелкие рубрики, а также краткие примечания составителя, характеризующие особенности группы сочинений. Библиография Бань Гу дает нам возможность сказать, какие типы произведений письменности существовали в древнем Китае и как представляли себе тогдашние китайцы состав своей словесности, и помогает представить себе, какой процент древних сочинений до нас не дошел.
Поскольку при Бань Гу конфуцианство уже было провозглашено официальной государственной идеологией, то совершенно естественно, что первое место в своем перечне древний историограф отводит сочинениям конфуцианского канона: “Книге перемен” — “Ицзину” и продолжающим ее древним гадательным натурфилософским текстам, “Книге истории” — “Шуцзину” и соответственно ее толкованиям, “Книге песен” — “Шицзину”, в которую будто бы сам Конфуций включил триста пять песен древних царств (современные ученые датируют эти произведения XI—VII вв. до н. э.); сочинениям, регулирующим обряды (во главе с “Книгой ритуала” — “Лицзи”) и музыку (“Записки о музыке” — “Юэцзи”), знаменитой летописи царства Лу “Весны и Осени” — “Чуньцю”, создание или редактирование которой приписывается также Конфуцию, и всевозможным ее толкованиям, “Беседам и суждениям” — “Луньюй” — записям высказывании Конфуция, по-видимому, сделанным его учениками.
Из этих сочинений, составивших основу конфуцианского учения и бывших в Китае на протяжении веков обязательным минимумом каждого образованного человека, для развития литературы художественной первостепенное значение имела “Книга песен”. Этот поэтический свод, состоящий из четырех разделов (“Правы царств”, “Малые оды”, “Великие оды”, “Гимны”) донес до нас самые различные образцы древнейшей лирической и гимнической поэзии. В песнях этих еще чувствуется дух первобытной жизни. Это заметно и в описаниях встреч девушек со своими возлюбленными, — тайных, как в песне “Чжун! В деревню нашу...”, и открытых — в дни, освященные традицией, как в песне “Воды Чжэнь и Вэй...”, где видны воспоминания о древнем весеннем оргическом празднике, справлявшемся в третьем лунном месяце. Из песен мы узнаем и о древних брачных обрядах, и о жестоком обычае захоронения живых людей вместе с умершим правителем (“Желтым пташкам порхать...”). По песням “Шицзина” можно представить себе и заботы земледельцев, подробно описанные в песне “Месяцеслов”, и беспокойную жизнь приближенных государя (“Еще на востоке полночный мрак”, “Жалоба придворного”), которых за малейшую оплошность либо опоздание во дворец ждет суровое наказание, и бесстрашие тогдашних охотников (“Охотник Шу...”), смело вступавших в поединки с тиграми, и удаль молодецкой пляски (“Лучший плясун”), и печаль одинокой женщины, муж которой ушел в далекий поход. В песнях “Шицзина” еще почти незаметно расслоение общества на антагонистические классы.
Песни, собранные в своде, были созданы в эпоху Чжоу, начавшуюся в XII в. до н. э., когда Китай представлял собой ряд небольших царств, номинально подчинявшихся чжоускому правителю — сыну Неба. Царства эти часто были невелики — столичный город с пригородами, в которых жили земледельцы. Отношения между правителем и подданными в таких царствах носили во многом еще патриархальный характер. Вместе с тем в песнях, видимо, более поздних, например, “Месяцеслов” или “Мыши...” (под видом мышей там выведены хозяева, отбирающие урожай у земледельцев), заметны первые ростки недовольства земледельцев своими правителями, которым, как поется в первой песне, достаются все убитые на охоте кабаны или от которых, как во второй песне, крестьяне собираются уйти в иные счастливые места. Есть в “Книге песен”, особенно в последней ее части, и сравнительно большие произведения ритуального характера, подобные “Князю просо” — гимну мифическому герою-первопредку, научившему людей сеять злаки.
Наряду с “Книгой песен” из произведений конфуцианского канона бесспорный художественный интерес имеют и знаменитая “Книга истории”, и особенно последующая историческая литература, приписанная в библиографическом своде Бань Гу к первой канонизированной летописи “Весны и Осени”. Кроме “Летописи Цзо” (“Цзочжуань”), составленной в IV в. до и. о. Цзоцю Мином и считавшейся комментарием к “Веснам и Осеням”, в числе последователей древних летописцев оказался у Бань Гу и автор знаменитых “Исторических записок” Сыма Цянь (145—86 гг. до н.э.). Сыма Цянь создал свой труд как официальный исторический памятник. Он веками поражал своих читателей богатством своего поэтического языка и стиля, особым мощным и плавным ритмом своей прозы, удивительным для древнего писателя проникновением в законы человеческого общества и в судьбы отдельных людей. Люди, оставившие свой след в истории страны, независимо от их социального положения, были предметом его пристального внимания. Древние философы различных школ и направлений, сановники и полководцы, поэты и шуты-актеры, “мстители” и “скользкие говоруны” — всем им отвел место в своей огромной книге Сыма Цянь, в том ее разделе, который он назвал “лечжуань” — “отдельные жизнеописания”. Значительная часть сведений о древних китайских авторах, образцы произведений которых даются и в этом томе, известны нам именно благодаря труду Сыма Цяня.
Следующее место за трудами конфуцианских наставников Бань Гу отвел сочинениям представителей другой влиятельной философской школы древности — даосам. Ее родоначальником традиция считает полумифического старца Лао-цзы, жившего будто бы в одно время с Конфуцием, в VI в. до н. э., и ведшего с ним дискуссии по проблемам бытия. Приписываемое Лао-цзы сочинение — “Даодэцзин” — “Книга о Пути и Добродетели”. В отличие от конфуцианцев, интересовавшихся в первую очередь проблемами этики управления государством, последователи даосизма разрабатывали проблемы бытия, утверждая примат естественного Пути — Дао как основы всего сущего во вселенной, как источника всех вещей и явлений. “Добродетель” в данном случае весьма условный перевод даосского понятия Дэ, которое рассматривалось как индивидуальное проявление Дао — Пути, как форма проявления Дао в отдельном человеке, показывающее нравственное совершенство личности, следующей Дао и достигшей абсолютной гармонии с окружающим миром. “Книга о Пути и Добродетели” совершенно особый памятник в истории древнекитайской литературы — это ритмически организованная афористическая проза, на протяжении веков считавшаяся непревзойденной по своим художественным достоинствам и нашедшая свое продолжение в книге “Чжуан-цзы”, автором которой считается другой классик даосской мысли — Чжуан Чжоу, знаменитый Чжуан-цзы (IV в. до н. э.). Он соединил поэтическую афористичность с традицией примера, притчи, поясняющей часто в весьма необычных формах идеи суетности и иллюзорности человеческого бытия и важности влияния человека с естественной природой.