Мысль о порядке, демонстрируемая метафорой «китайской энциклопедии», вдруг оказалась вне пространства: изобилие живых существ, обозначенных словами и категориями, невозможно распределить ни в одном из тех пространств, в которых мы можем называть, говорить, мыслить. Устанавливаемый порядок среди вещей, делает для себя открытие Фуко, оказывается очень зыбок, и любая культура может столкнуться с тем, что «под ее спонтанно сложившимися порядками находятся вещи, сами по себе доступные упорядочиванию и принадлежащие к определенному, но невыраженному порядку» 16 . «Между уже кодифицированным взглядом на вещи и рефлексивным познанием имеется промежуточная область, раскрывающая порядок в самой его сути: именно здесь он обнаруживается. В зависимости от культур и эпох, как непрерывный и постепенный или как раздробленный и дискретный, связанный с пространством или же в каждое мгновение образуемый напором времени, подобный таблице переменных… составленный из сходств, нарастающих постепенно или распространяющихся по способу зеркального отражения, организованный вокруг возрастающих отличий и т. д.» 17
Идея порядка парадоксализирована эстетической формой ее развертывания: заведя мысль сначала в тупик (мысль «забуксовала», «споткнулась»), эстетическая форма приводит в действие внутренние «механизмы» мысли, то есть позволяет мысли через усилие прозреть новые возможности идеи. Эстетическая форма мысли – это форма мысли быть мыслью, разворачивать свои собственные возможности в сфере мышления.
Форма, обеспечивающая со-мыслие, может быть специально оговорена философом, как это сделал Ж. Делёз, говоря о своем понимании истории философии. Французский философ подчеркивал, что прежде, чем приступить к созданию мыслительного или духовного портрета философа, следует овладеть «философским цветом», а философский цвет – это концепт. Овладеть концептом или изобрести концепт – это в понимании Делёза такая форма рефлексии, в которой идея демонстрирует в себе проблему 18 .
Для Делёза замечательный пример в этом отношении – Лейбниц, один из его любимых философов. Лейбниц изобрел, как считает Делёз, экстраординарный концепт, которому он дал имя «монада». Монада Лейбница обозначает субъект в той мере, в какой она выражает всеобщность мира, а выражая всеобщность мира, она выражает отчетливо лишь один его, как называет Лейбниц, «участок». Субъективное единство, выражающее и мир, и лишь часть его, называется монадой. Монада у Лейбница – «сжатая» проблема того, что «все существует лишь как сложенное», что мир – это совокупность вещей, сложенных друг в друге. Делёз объясняет: здесь обозначается идея складки, идея того, что все сложено и все есть складка складки, невозможно найти совершенно несложенного. Материя состоит из складок, налезающих одна на одну, и мысли, восприятия, чувства, идеи складываются в душу. Именно потому, что восприятия, чувства, идеи сворачиваются в душу, Лейбниц сконструировал концепт души, выражающей весь мир, то есть при помощи его он открыл, что весь мир складчат 19 .
Заниматься философией, по Делёзу, значит открывать концепт или видеть проблему, а она обнаруживается в особом акте со-мыслия, аналогичного со-переживанию, когда смотрим на картину или слушаем музыкальное произведение. Платонист (лейбницианец, кантианец…) – это тот, кто демонстрирует платоновскую Идею как функцию проблем, стоящих перед нами сегодня. Идея Платона не за-ставляет нас мыслить так, как мыслили во времена античного полиса, но как концепт она «запускает новые процессы мышления, эллипсы мысли» 20 .
В эстетической форме мысли, обусловливающей процесс совпадения-со-мыслия, есть своя мера – удовольствие или наслаждение мыслью. Термин «удовольствие» соотносим с термином «наслаждение»: чувство удовольствия связано с внутренним самоощущением, а наслаждение связано с удовольствием вкуса, причем понимаемого широко – вкуса как ощущения и вкуса как гармоничного отношения к миру. В «Критике способности суждения» И. Кант писал: «Вкус есть способность судить о прекрасном» 21 . «Осуществление каждого намерения связано с чувством удовольствия…» 22
Удовольствие, пишет Кант в «Критике способности суждения», – «сознание каузальности представления в отношении состояния субъекта, направленное на то, чтобы сохранить в нем это состояние» 23 . «Чувство удовольствия… определено априорным основанием и значимо для каждого, и именно только через отношение объекта к познавательной способности…» 24 . Основание удовольствия усматривается, согласно Канту, только в форме предмета для рефлексии о ней как о целесообразной форме 25 . Предмет же будет называться прекрасным, а значит целесообразным, потому, что представление о нем связано с чувством удовольствия.
Удовольствие «возникает лишь косвенно, а именно так, что порождается чувством мгновенного торможения жизненных сил и тотчас же следующего за этим еще более сильного проявления их… оно… не игра, а серьезное занятие воображения» 26 .
Кант задается вопросом, как, «исходя только из собственного чувства удовольствия от предмета», которое априорно, возможно предполагать такое удовольствие у «каждого субъекта» 27 , его «всеобщую сообщаемость без посредства понятия»? «Умение людей сообщать друг другу свои мысли… требует такого соотношения воображения и рассудка, чтобы к понятиям присоединялись созерцания, а к созерцаниям – понятия, которые сливаются в… познание; но тогда согласование обеих душевных сил закономерно и происходит под давлением определенных понятий. Только там, где воображение в своей свободе пробуждает рассудок, а рассудок без посредства понятий придает игре воображения правильность, представление сообщается не как мысль, а как внутреннее чувство целесообразного состояния души» 28 (курсив мой. – Н. К.).
Наслаждение мыслью не однообразно в своем тоне, а «сложносоставно» как эстетическое удовольствие, включающее весь спектр эстетических модификаций.
У М. Хайдеггера есть слова о трагическом чувстве в ситуации поминовения, которое «требует, чтобы мы помнили, мысля (denken)», если мы уважаем человека. Именно в памяти возникает «таинственная и возвышенная со-принадлежность» 29 мыслимой мысли, памяти, посвященной благодарности, и сердца.
В. В. Розанов о своем «наслаждении мыслью» писал: «Я задыхаюсь в мысли. И как мне приятно жить в таком задыхании. Вот отчего жизнь моя сквозь тернии и слезы есть все-таки наслаждение» 30 .
Розанов же замечательно определил диапазон эстетического в мысли: «Бокль, Дрепер, Спенсер открывают уму или вводят ум в какое-то необозримое серенькое понимание, серенькое мышление, серенькое устремление воли и сердца, которое потому именно и трудно победить, что это просто “образование” “образованных людей”, в котором не торчит никакой гениально-выдающейся или гениально-уродливой мысли, которую можно было бы победить или ею восхититься. Прочел, устал и заснул…» 31 Гениально-выдающаяся мысль – мысль, которой можно восхититься. Гениально-уродливая мысль – мысль, которую хочется победить. А серенькая мысль – «прочел, устал и заснул», она вне эстетики мышления.
У Розанова в его эстетике мышления заявляется возможность сознательной установки на со-мыслие, которая, по сути, является эстетической методологией в философии.
Розанов пишет: «Отчего идеи мои произвели на Михайловского впечатление смешного… а на Мережковского – впечатлениетрагического,и он сказал: “Это такое же бурление, как у Ницше, это –конецили, во всяком случае, страшнаяопасностьдля христианства”. Почему? Мережковский (явно) понялсильнымичестнымумом то, чего Михайловский не понял и по бессилию, и по недобросовестности ума – ума ленивого, чтобы проработатьчужие темы,темыне своего лагеря.Между тем “семья” и “род”, на которых у меня все построено, Мережковскому еще отдаленнее и ненужнее, чем Михайловскому;даже враждебны Мережковскому.
Но Мережковский схватил душой – не сердцем и не умом, а всей душой – эту мою мысль, уроднил ее себе; сопоставил с миром христианства, с зерном этого мира – аскетизмом; и постиг целые миры. Таким образом, он “открыл семью” для себя, внутренне открыл – под толчком, под указанием моим. И это есть в полном значении “открытие” его, новое для него, вполне и безусловно самостоятельное его открытие… Я дал компас и, положим, сказал, что “на западе есть страны”. А он открыл Америку. В этом его уроднении с чужими идеями есть великодушие. И Бог его наградил» 32 .
Мережковский отрицает идеи Розанова через «уроднение с чужими идеями» и в «пространстве» христианского страдания, что возможно для ума «сильного и честного». Для других – хотя бы следовать такому правилу: «Общее правило, что все нужно видеть, и если ты “церковник” – то присматривайся и к антицерковникам, а если позитивист, то замечай “кое-что” и у мистика» 33 .
Возвращаясь к началу статьи, следует подчеркнуть, что эстетика мышления – видимая(в разной степени), универсальная, объединяющая составляющая трех типов (этапов) философии, трех типов рациональности, что предполагает следующий шаг – анализ глубинных эстетических оснований мышления.