Грамота подтверждала дарованное Манифестом «О вольности дворянства» 1762 г. Право дворян служить или не служить по своему выбору и наниматься на службу в иностранные государства. В губерниях создавались губернские дворянские собрания, в обязанности которых входило ведение дворянских губернских родословных книг для записи всех местных помещиков. В памяти российских дворян Екатерина осталась истинной благодетельницей и защитницей. Все это создало представление о екатерининской эпохи как «о золотом веке» русского дворянства. Однако было бы неверным думать, что работая над грамотой, Екатерина Вторая забыла об интересах государства и своих просветительских принципах.
Жалованные грамоты дворянству 1785 г., этот законодательный акт окончатьльно возвысил дворян над другими сословиями и слоями общества. Екатерининская эпоха поистине стала «золотым веком» для них, временем наивысшего торжества крепостничества.
О корректировке первоначальных представлений императрицы о границах возможных преобразований говорит и записанное с ее слов изложение разговора с Дидро, взявшего на себя роль советника по проведению необходимых, на его взгляд, реформ в России: «Я долго с ним беседовала, но более из любопытства, чем с пользою. Если бы я ему поверила, то пришлось бы преобразовать всю мою империю, уничтожить законодательство, правительство, политику, финансы, и заменить их несбыточными мечтами <…> я ему сказала: «г. Дидро, я с большим удовольствием выслушала все, что вам внушал ваш блестящий ум. Но вашими высокими идеями хорошо наполнить книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы различных преобразований, вы забываете различные наши положения. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит, между тем как я, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы» /23, с. 12/. Этим она хотела показать ее желание, которое всегда «имела», содействовать благу государства.
Как Екатерина Вторая мудро заметила: «… нередко недостаточно быть просвещенным, иметь наилучшие намерения и власть для исполнения их»/23,с.23/. Небезынтересны на этот счет и доводы Екатерины Дашковой, приведенные ею в беседе с Дидро все о том же «рабстве наших крестьян»: «Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных при всяком образе правления» /16, с. 80/.
Тем самым Екатерина зафиксировав, что «Комиссия Уложения, быв в собрании, подала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещимся должно».
Подобно тому как на родине Просвещения Вольтер, Д’ Аламбер или Дидро не могли обрести взаимопонимание с Людовиком ХV, так в России не получился диалог между Екатериной и российским просветителем Николаем Ивановичем Новиковым. Зато императрице удалось пленить умы парижских вольнодумов, с которыми она вела оживленную переписку. Она была авторитетом у европейских мыслителей.
В оценки отношений Екатерины с просветителями историки, как правило, руководились высказываниями А. С. Пушкина. Он считал, что просветители, не ведая подлинного положения дел в стране, доверились оценкам самой монархини. Пушкин писал об отвратительном фиглярстве императрицы «в отношениях с философами ее столетия». Оценка Энгельса близка к пушкинской: «… двор Екатерины Второй превратился в штаб-квартиру тогдашних просвещенных людей, особенно французов; императрица и ее двор исповедовали самые просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение общественное мнение, что Вольтер и многие другие воспевали «северную Семириаду» и провозглашали Россию самой прогрессивной страной в мире, отечеством либеральных принципов, поборником религиозной терпимости»/35,с.105/.
Всякая мера в пользу трудового населения квалифицировалась как вынужденная, исходившая не от Екатерины, а от обстоятельств, принуждавших ее идти на уступки.
Но сводить все к фарсу, лицемерию и обману – значит не замечать генерального факта: Екатерина Великая после своего 34-летнего правления оставила Россию более могущественной и просвещенной.
Ключом к пониманию взаимоотношений императрицы и просветителей служит ее ответ на осуждение митрополитом Платоном ее переписки с «безбожником» Вольтером. «80-летний старик – заявила она, - старается своими, во всей Европе жадно читаемыми сочинениями прославить Россию, унизить врагов ее и удержать деятельную вражду своих соотчичей, как тогда старались распространить повсюду язвительную злобу против дел нашего отечества, в чем и преуспел. В таком виду намерении письма, писанные к безбожнику, не нанесли вреда ни церкви, ни отечеству»/14, с. 27/.
Но было бы опрометчиво объяснять переписку Екатерины с Вольтером и прочими просветителями чисто утилитарными целями. Начиналось все с преклонения перед силой идей, исходившей от могучей кучки деятелей Просвещения, сумевших покорить любознательную Екатерину в годы, когда она отвергнутая супругом, находила утешение в чтении их сочинений. Великая княгиня Екатерина Алексеевна не представляла интереса для просветителей, поскольку не имела возможности хоть как осуществить их проекты. Только после того, как она стала Екатериной Второй, возник взаимный интерес.
Екатерина допускала себя по отношению к Вольтеру, с которым активнее всего переписывалась. скромной ученицей, всего лишь стремившаяся воплотить в жизни его идеи. Она воздерживалась от демонстрации превосходства императрицы огромной страны над лицами, зарабатывавшими на хлеб насущный пером. Какими только лестными эпитетами не награждал Вольтер Екатерину! «Я до такой степени стал уверенным в своих пророчествах, - писал он в 1766 году,- что смело предсказываю теперь вашему величеству наивеличайшую славу и наивеличайшее счастье» /31, с. 11/.
Особый восторг просветителей вызвала материальная помощь нуждавшемуся Дидро: у того была единственная дочь, для приобретения приданного которой он намеревался продать главное свое богатство – библиотеку. В 1766 году Екатерина купила у него библиотеку за 15 тысяч франков, предоставив право держать ее у себя до смерти; более того, императрица назначила Дидро хранителем библиотеки, определив жалование в 1000 франков в год с выплатою его за 50 лет вперед.
В связи с этим Д’Аламбер писал Екатерине: «Вся литературная Европа рукоплескала…», Вольтер: «Все писатели Европы должны пасть к стопам ее величества».
В июне 1778 года императрица получила известие о смерти Вольтера. Она писала Гриму: «Вольтер – мой учитель; он, или лучше сказать, его произведения, развили мой ум и мою голову». Гримм получил задание купить у наследников библиотеку учителя «и все оставшиеся после него бумаги, включая и мои письма. Я щедро заплачу его наследникам» /23, с. 66/.
Информируя зарубежных корреспондентов о положении дел в стране, Екатерина прибегала к значительным передержкам, лакировке происходившего, что было вполне в духе того времени – аналогичным образом вели себя прусский и шведский короли: Фридрих II и Густав III. Проще было Екатерине информировать зарубежных корреспондентов о военных действиях в годы первой русско-турецкой войны. Успехи здесь были настолько бесспорны и очевидны, что не нуждались не в лакировке, ни в искажении. Каждая победа русского оружия немедленно становилась достоянием Вольтера и Бьельке.
Связи императрицы с французским просветителями не ограничивались перепиской. С Дидро и Гримом Екатерина общалась лично, причем с Гримом дважды.
В первый раз оба явились в Петербург в 1773 году, когда императрице было не до светских и учёных разговоров – продолжалась русско-турецкая война, ее занимали тревожные слухи о движении, вспыхнувшем в Оренбургских степях. Тем не менее, Екатерина почти ежедневно беседовала с гостями по нескольку часов.
В столице России Дидро пробыл пять месяцев вместо двух, как собирался вначале: Екатерина умела слушать собеседника и говорить сама. Собеседники не всегда высказывали взгляды приемлемые для каждого из них. Граф Сегюр, французский посол при дворе императрицы выразил это различие достаточно четко: «Она восхищалась его умом, но отвергала его теории, заманчивые по своим идеям, но неприложимые к практике» /23, с. 167/.
Эпистолярное наследие, оставленное Екатериной и европейскими философам, дало Н. М. Карамзину основание сделать справедливое замечание: «Европа с удивлением читает ее переписку с философами, и не им, а ей удивляется. Какое богатство мыслей и знаний, какое проницание, какая точность разума, чувств и выражений» /48, с. 111/.
Общение с европейскими знаменитостями закрепило за Екатериной славу просвещенной монархини и бессмертной покровительницы художеств. Планы императрицы простирались и дальше, К. Д’ Аламберу она обратилась с просьбой быть воспитателем своего сына Павла Петровича, а Дидро готов был предоставить убежище от преследований французского правительства с тем, чтобы тот продолжил издание энциклопедий в Петербурге. Оба, впрочем, вежливо отказались.
В те времена престиж монарха был неразрывно связан с престижем страны, в которой он занимал трон. Следовательно, восторги философов относились не только к Екатерине, но и к России.
Собственное царствование Екатерина формировала в пяти пунктах «правил»: «1) Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.
2) Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и
заставить его соблюдать законы.
3) Нужно учредить в государстве хорошую и точную политику.
4) Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.
5) Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям» /30, с. 647/.
Постепенность, последовательность, плановость – важнейшая черта преобразований Екатерины Второй.