Смекни!
smekni.com

Роль Пушкина в культуре (стр. 3 из 4)

Для определения точных критериев принадлежности к пушкинскому направлению, нужно исходить из общности литературных позиций, но прежде всего из развития тем или иным поэтом конкретных сторон новаторской поэтической системы, открытой Пушкиным. Подражательность уже сама по себе вызывала у Пушкина отрицательную реакцию, независимо от того, кому именно подражатель следовал. “Вялые подражатели”, “несносные подражатели” - характерные эпитеты, которые встречаются у Пушкина. Не делались исключения даже для начинающих поэтов. Об одном из них, Ф. Слепушкине, выкупленном из крепостного состояния, Пушкин писал Дельвигу: “... у него истинный, свой талант; пожалуйста, пошлите ему от меня экз. “Руслана” и моих “Стихотворений” - с тем, чтоб он мне не подражал, а продолжал идти своей дорогою”.

Надо иметь ввиду, что писатели, которых принято считать спутниками Пушкина, в зависимости от собственных устремлений испытывали воздействие пушкинской художественной системы - разных этапов ее развития. Даже безусловно талантливый поэт не бог бы воплотить в своих произведениях целостную пушкинскую систему, и не только потому, что подобное воплощение означало бы подражание или копирование. Для своего времени творчество Пушкина с его беспримерной широтой и совершенством представляло собой неповторимый феномен. Как бы ни были велики творческие достижения поэтов его круга, можно говорить о развитии, хотя бы и новаторском, лишь тех или иных сторон пушкинской системы. Наряду с сознательным и бессознательным усвоением принципиальных элементов Пушкинской поэзии, творчество других поэтов могло воплощать сходные элементы и независимо от влияния Пушкина, а в силу объективной логики художественного метода, порожденного условиями социальной жизни и литературного развития эпохи.

Влияние Пушкина, если оно носило характер творческий, означало неподчинение его манере; прав был Катенин, утверждая: “... мы все современники, сотрудники, волей и неволей соперники”.[3]

Обстоятельное исследование М. П. Алексеева “Пушкин и наука” заключается утверждением, что поэт “ зорко разглядел русский технический прогресс как сумму завоеваний цивилизации, которые неизбежно послужат ко благу родной страны и народа”[4]. В библиотеке Пушкина сохранились книги по самым различным отраслям знаний - не только по общественным наукам, но и по естественным, по астрономии, даже по математике. Здесь - широкое поле и перспектива изучения интересов поэта специалистами самых разных научных областей.

И в размышлениях о научном и художественном “исследовании истины” Пушкин намного опережал свое время. Поразительны строки незаконченного пушкинского наброска:

О сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух,

И Опыт, [сын] ошибок трудных,

И Гений, [парадоксов] друг,

[И Случай, бог изобретатель]

В эпоху научно-технической революции эти строчки стали крылатыми, они служат своеобразным девизом телепередачи №Очевидное - невероятное”, посвященной самым дерзким полетам мысли.

По словам академика С. И. Вавилова, этот отрывок Пушкина “ гениален по своей глубине и значению для ученого”; все в этом наброске “свидетельствует о проникновенном понимании Пушкиным методов научного творчества”[5]. На редкость сжато, лаконично воплощены в этих строках представления поэта о важнейших чертах познания предвосхитивших современные трактовки стадий и факторов научного поиска.

Следующий аспект - влияние пушкинской художественной системы на развитие разных видов искусства. В свое время Белинский заметил по поводу стихотворения Пушкина “Ночной зефир”: “Что это - поэзия, живопись, музыка? Или то и другое и третье, слившееся в одно, где картина говорит звуками, звуки образуют картину, а слова блещу т красками, вьются образами, звучат гармониею и выражают разумную речь?...”[6]. П. И. Чайковский, работай над оперой “Евгений Онегин”, писал 3 июля 1877 года Н. Ф. Мекк о Пушкине: он “ ... силой гениального таланта очень часто врывается из тесных сфер стихотворчества в бесконечную область музыки. Это не пустая фраза. Независимо от сущности того, что он излагает в форме стихов, в самом стихе, в его звуковой последовательности есть сто-то проникающее в глубину души. Это что-то и есть музыка”[7]

Много десятилетий спустя, в наше время, выдающийся кинорежиссер С. Эйзенштейн признал огромное значение художественного метода, эстетического мышления Пушкина при формировании в России одного из наиболее динамичных видов искусства - кино. Анализирую “Полтаву” он наглядно показал, что Пушкин предвосхитил те живописно-изобразительные пластические, монтажные приемы, которые составляют основание кинопоэтики. Упоминая о композиторе Россини в “Евгении Онегине”, Пушкин лаконично и точно определил феномен неисчерпаемости великого художника. Гений для потомков - “... вечно тот же, вечно новый”. Это в полной мере справедливо и по отношению к самому поэту. Пушкин живет, развивается, изменяется в сознании людей многих поколений - в социальной и культурной памяти двух столетий.

Каждое поколение по своему прочитывало поэта, находило в нем то, что наиболее отвечало требованиям эпохи, и стремилось запечатлеть собственное истолкование его личности и творчества. В способах постижения облика творца, в закреплении интерпретаций образа Пушкина преломлялись социально-философские, мировоззренческие установки общества, отражался общий потенциал знаний о человечестве, представления о художнике как таковом, о творчестве.

Особый интерес до сих пор привлекают оценки современников, близко знавших поэта. К одному из ранних упоминаний Пушкина в стихах относится обращение Кюхельбекера к другу: “ <...> Мой огненный, чувствительный певец...” Об этих отличительных чертах - огненности, пламенности взора, ума, душевных движений, темперамента, поэтического дара - писали многие современники поэта. Вяземский, знавший Пушкина с детства и многие годы поддерживающий с ним общение, так характеризовал друга: “... политической дружины // Смелый вождь и исполин! ”. И далее:

Отрок с огненной печатью,

С тайным заревом лучей

Вдохновенья и признанья

На пророческом челе,

Полном думы и мечтанья...

В этих лаконичных определениях - лейтмотивы многих отзывов о Пушкине современников.

Об огненной, пылкой натуре Пушкина писали позже многие из его современников, так что не остается сомнений, что стихотворцы верно отразили эти особенности поэта. Один из ближайших друзей Пушкина, его помошник в издательских делах П. А. Плетнев (ему посвятил поэт четвертую и пятую главы “Евгения Онегина”, а в 1837 году перенес это послание в полный текст романа) писал, что “пылкость его души в слиянии с ясностью ума образовала из него... необыкновенное, даже странное существо, в котором все качества приняли вид крайностей...” П. Л. Яковлев, брат одного из товарищей Пушкина по Лицею, встретив поэта после ссылки, отмечал в письме: “ ...впрочем, он все тот же, - так же жив, скор, и по прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению”.

Сочетание несоединимых, несводимых на первый взгляд качеств и свойств в одном человеке удивляло современников, хорошо знавших поэта. При всей своей “огненной” организации он “...стать властелином жизни // Был способен, силой крепкой воли // Отрешиться от мечты порою // И взглянуть на вещи метким взором...”

Современников поражало то, как быстро менялось настроение поэта, как сочетались в нем детская непосредственность с проницательностью, умудренностью. Поэт А. Подолинский свои впечатления об этих особенностях пушкинской натуры передал в лирическом диалоге поэта с проводником-татрином (описывается путешествие в Крым): “...Бывало с ним в такую глушь заедем... // Зато тебе и не приснятся виды // Какие нам встречалися порой... // И как он был доволен, весел, // Он тешился от сердца, как дитя! // То погружен глубоко, долго в думу // Терялся весь в забвеньи, в созерцаньи, // То звал меня и заводил со мною // Душевную и умную беседу...” Завершается рассказ проводника заключением: “С улыбкою не соглашалось свежей // Чело его, наморщенное мыслью”,

В стихах поэт изображен в разные моменты жизни. Они порой напоминают мгновенные фотоснимки, принадлежащие людям с более или менее проницательным взглядом и художественным талантом. Нам интересна любая подробность. Которая попав в печать, оказывалась в поле внимания публики, была отмечена современниками при жизни Пушкина. Разве не любопытно признание М. Маркова в “Думе о Пушкине”:

...Везде, всегда себе достойный,

Ты нас, волшебник, изумлял:

Пленял ли ты картиной стройной,

Язвил ли ты, иль тосковал;

Являлся ли в беседе шумной

И, с видом шутки, речью умной

Лжемудрость варварски казнил,

Иль молньей быстрого ответа

Сжигал недоуменья света -

А после как дитя был мил![8]

Опубликованная после гибели поэта приведенная стихотворная портретная зарисовка интересна проницательным охватом противоречивых сторон Пушкинской натуры. Как ни удивительно, но именно стихотворцы-современники делали первые попытки передать представление о характере поэта в его сложности, противоречивости, естественной жизненной подвижности, в смене настроений, в динамике. К числу оригинальных и удачных относится стихотворная зарисовка В. Бенедиктова. Он хорошо знал Пушкина, встречался с ним на субботах в доме Жуковского. (“Субботами” называли литературные вечера, где собирались чаще всего знакомые между собой люди, преимущественно литераторы.) Там велись беседы о художественных новинках, обсуждались события литературной и общественной жизни. На таких вечерах в доме Жуковского нередко появлялся Пушкин...