На следующий день фельдъегерь увез Грибоедова и 11 февраля 1826 года доставил его в Петербург на гауптвахту Главного штаба. Грибоедов написал по этому поводу остроумное стихотворение:
- По духу времени и вкусу
Он ненавидел слово «раб»...
- За то попался в Главный штаб
И был притянут к Иисусу...
В Главном штабе Грибоедов просидел четыре месяца в обществе других лиц, привлеченных к следствию по делу декабристов. За это время с него сняли несколько допросов. Сам он решительно отрицал свою принадлежность к тайному обществу, хотя и не скрывал, что «брал участие в смелых суждениях насчет правительства». Показания декабристов, в общем, были благоприятны для Грибоедова, так что еще 25 февраля Следственная комиссия решила освободить его, но в силу некоторых привходящих обстоятельств это решение было отменено Николаем I (главную роль при этом сыграла близость Грибоедова к А. П. Ермолову, которого царь подозревал в организации военного заговора в Закавказье). Только 2 июня 1826 года Грибоедов был освобожден, с выдачей аттестата, свидетельствующего о его непричастности к тайному обществу.
Вопрос об участии Грибоедова в декабристском движении и в деле подготовки вооруженного восстания против самодержавия до сих пор не выяснен окончательно. Есть, однако, основания предполагать, что он был связан с революционным подпольем. Сохранилось свидетельство, будто в середине декабря 1825 года, то есть как раз в то время, когда вспыхнуло восстание (и когда известие об этом еще не могло дойти до Кавказа), Грибоедов сказал: «В настоящую минуту идет в Петербурге страшная поножовщина». Это дает основание предполагать, что он был посвящен в планы декабристов. После освобождения Грибоедов не сразу уехал обратно на Кавказ. Два с половиной месяца провел он на даче под Петербургом и в Москве. Царскую расправу над декабристами, казнь их вождей, каторгу и ссылку многих близких друзей Грибоедов переживал чрезвычайно тяжело. Впоследствии он старался облегчить судьбу сосланных друзей. До нас дошло известие, что при встрече с Николаем I он дерзнул ходатайствовать за них: этот эпизод в высшей степени характерен для Грибоедова — человека на редкость смелого и неподкупного в своих убеждениях.
Тем временем в Закавказье развернулись серьезные события. Началась война с Ираном. В начале сентября 1826 года Грибоедов вернулся в Тифлис и принял в свое ведение дела по дипломатическим сношениям с Турцией и Ираном. В мае 1827 года он примкнул к армии, выступившей в боевой поход, был при осаде Эривани, в сражениях под крепостью Аббас-Абад и в других сражениях и стычках, выказав при этом завидную храбрость. Вскоре иранцы вступили в мирные переговоры. С русской стороны переговоры вел Грибоедов, отправившийся с этой целью в иранский лагерь. Переговоры, однако, ни к чему не привели, и только после падения Эривани иранцы пошли на уступки. При ближайшем участии Грибоедова сперва было заключено перемирие, а в феврале 1828 года в Туркманчае был подписан мирный договор.
Грибоедову было поручено доставить в Петербург текст Туркманчайского договора. 14 марта он приехал в столицу. Пушечный салют, аудиенция у царя, награждение чином и четырьмя тысячами червонцев и, наконец, назначение на высокий пост полномочного министра-резидента (посланника) в Иране — таковы были почести, выпавшие на долю Грибоедова. Но Грибоедова это не радовало. Ему не хотелось ехать в Иран. Он мечтал о том, чтобы вовсе, оставить службу и всецело посвятить себя литературе. «Всё, чем я до сих пор занимался, для меня дела посторонние,— говорил он С. Н. Бегичеву.— Призвание мое — кабинетная жизнь, голова моя полна, и я чувствую необходимую потребность писать».
Творческая мысль Грибоедова после «Горя от ума» была устремлена на создание героической трагедии. Уцелели только незначительные по объему отрывки и планы задуманных Грибоедовым трагедий, которые, в случае, если бы дошли до нас в полном и законченном виде, составили бы, несомненно, эпоху в истории русской литературы. Это трагедия «Родамист и Зенобия», тема которой была взята Грибоедовым из древней истории Грузии и Армении, патриотическая драма об Отечественной войне 1812 года (главным героем ее должен был стать ополченец из крепостных) и трагедия «Грузинская ночь» — по-видимому, последнее произведение Грибоедова. Из сохранившихся набросков и планов видно, что в этих трагедиях должна была найти художественное выражение передовая общественная мысль эпохи: в частности, драма о 1812 годе и «Грузинская ночь» замечательны смелым разоблачением крепостничества.
Несмотря па блестящие успехи Грибоедова-дипломата, царское правительство — Николай I, его министры и вся его придворная клика — относилось к своему посланнику в Иране в высшей степени настороженно, справедливо подозревая в нем нераскаявшегося и непримирившегося союзника декабристов. Более того, дипломатическая служба в далеком Иране рассматривалась в правительственных кругах как наиболее удобный способ упрятать подальше политически неблагонадежного человека. Сам Грибоедов отлично понимал это; недаром в 1828 году он назвал свое новое назначение «политической ссылкой». Известно также, что Николай I приказывал следить за «поведением» Грибоедова, «беречься» его и «собрать о нем сведения».
6 июня 1828 года Грибоедов с тяжелым чувством навсегда покинул Петербург. «Прощай, брат Степан, вряд ли мы с тобой более увидимся!» — сказал он С. Н. Бегичеву, к которому заехал по пути на Кавказ. Через месяц Грибоедов прибыл в Тифлис и здесь женился на княжне Нине Чавчавадзе, дочери известного грузинского поэта. С молодой женой, со свитой и с большим караваном 9 сентября выехал он в Иран. По пути — в Эривани, в Тавризе — полномочному министру устраивались торжественные встречи.
Два месяца провел Грибоедов в Тавризе, ведя переговоры с Аббас-Мирзой. Ему надлежало отправиться дальше, в Тегеран, чтобы нанести официальный визит шаху.
9 декабря, оставив жену в Тавризе, Грибоедов прибыл в столицу Ирана, Он был встречен с большим почетом, но вскоре же на почве переговоров о контрибуции, которую Иран обязался выплатить России по условиям Туркманчайского договора, у русского посла возникли недоразумения и споры с иранскими сановниками. Фанатическое духовенство Ирана открыто призывало к убийству русского посла. Грибоедов, его спутники и малочисленный казачий конвой оказались в Тегеране в атмосфере всеобщей враждебности. Грибоедов знал, что население настроено по отношению к нему враждебно; он мог уехать обратно в Тавриз, но не в его правилах было отступать перед опасностью.
30 января (11 февраля по новому стилю) 1829 года огромная толпа фанатиков, вооруженных чем попало, при явном попустительстве шаха и его министров, напала на дом, занятый русским посольством. Конвойные казаки, чиновники посольства и сам Грибоедов героически защищались. Но силы были слишком неравны. Всё русское посольство — тридцать семь человек—были растерзаны. Лишь одному чиновнику (Мальцеву) случайно удалось спастись, и из его рассказа стали известны обстоятельства и подробности убийства. Тело Грибоедова толпа в течение трех дней таскала по улицами базарам Тегерана. Потом его бросили в какой-то ров. Когда русское правительство потребовало выдачи тела Грибоедова, его якобы удалось опознать только по руке, простреленной в свое время Якубовичем.
Грибоедова решили похоронить в Тифлисе, в монастыре, расположенном на склоне горы Мтацминда, господствующей над городом. Грибоедов любил это живописное место, назвал его «пиитической принадлежностью Тифлиса» и незадолго до отъезда в Иран говорил жене: «Не оставляй костей моих в Персии: если умру там, то похорони меня в Тифлисе, в монастыре св. Давида».
По распоряжению русских властей тело А. С. Грибоедова вывезли на родину на простой крестьянской арбе. 11 июня 1829 года А, С. Пушкин, направлявшийся в армию, действовавшую против турок, по дороге из Тифлиса в Каре, на перевале через Безобдальский хребет, возле крепости Гергеры, встретил арбу, запряженную двумя волами. Несколько грузин сопровождали ее. «Откуда вы?» — спросил Пушкин, «Из Тегерана».— «Что везете?» — «Грибоеда».