| Авторы | Произведения | Использу-емые числа | Выводы |
| Карамзин | «Наталья – боярская дочь» | 17, 4, 5, 3, 13 | Символика ясная и простая, понятные числа. |
| Жуковский | баллады | 3, 12, 6, 7 | Символика также ясная и простая. |
| Пушкин | «Капитанская дочка» | 3, 87 (6), 17, 7, 47 (2) | В основном символика также ясная и простая, но Пушкин использует здесь «положительные» числа в качестве «отрицательных» символов. |
| Толстой | «Война и мир» | Почти все в интервале от одного до 20. | Использует символику чисел достаточно часто. Так же, как и Пушкин, иногда использует «положительные» числа в качестве «отрицательных» символов |
| Достоевский | «Преступление и наказание» | 7 , 6, 4, 30 | Все числа имеют конкретное значение, иногда не похожее на общепринятое. |
| Чехов | «Вишнёвый сад» | 17, 87 (3), 22, 18, 4, 5, 7 | Все числа, даже «положительные», несут на себе отпечаток трагичности. Чехов использует «положительные» числа в качестве «отрицательных» символов, чтобы ещё больше оттенить трагический пафос. |
| Блок | «Двенадцать» | 12 | «Положительное» число характеризует здесь негативное явление, обозначая группу лиц, приносящую в мир новые порядки. |
| Ахматова | стихотворения | 6, 5, 3, 13 | Символика не всегда ясная, часто расплывчатая и связана с личными переживаниями. |
| Булгаков | «Мастер и Маргарита» | Почти все в интервале от одного до 20. | Использует символику чисел достаточно часто. Так же, как Пушкин и Толстой, иногда использует «положительные» числа в качестве «отрицательных» символов. В основном все числа подчёркивают комизм повествования. |
«Война и мир», том III
Гл. XIX
С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что-то новое,— вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему?— который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой-то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого»,— думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев-масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быша ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре—десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число-изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k l m n o p q r s t u v w x y z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L’empereur Nаро1еоn, выходит, что сумма этих чисел равна 666-ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux, то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666-ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812-м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответ на этот вопрос:
L’empereur А1ехаndге? La nation Russe? Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666-ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя—Соmtе Рiегге Веsouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил dе, прибавил агtiс1е 1е и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhof и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в агtiс1е перед словом L’emperur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ: L’Russe Besuhof, равное 666-ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, L’empereur Nаро1еоn и L’Russe Besuhof — все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
— Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? — сказал курьер, — у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4-й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя — все это с ново" силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во-первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во-вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему-то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он L’Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666. что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.
Приложение IV
ЧИСЛА — согласно воззрению Пифагора (6 в. до н. э.), ключ к гармонии законов космоса и символ божественного мироздания. Открытие, что колебания струн, длина которых выразима посредством простого соотношения чисел, дает полнозвучные аккорды, привело к постулированию понятия "гармония" в нашем понимании этого слова и было в то же время первым шагом к математическому выражению познания мира. Согласно такому взгляду каждая форма может быть представлена посредством чисел ("Все есть число"), которые суть не что иное, как скрытые в мире божественные первообразы и прообразы (архетипы), становящиеся очевидными и зримыми при проницательном его созерцании. Это демонстрирует, например, теорема Пифагора с ее изящной закономерной соразмерностью квадратов через стороны прямоугольного треугольника. "Числа были не слепо выброшены в мир; они подчиняются гармоничному порядку подобно тому, как кристаллическая решетка и консонансы (созвучия) гаммы подчинены всеохватывающим законам гармонии" (А. Кёстлер). Числа рассматривались не только как единицы измерения, но также в качестве "архе" (первоначал и сущностей) всех вещей, "как господствующая и несотворимая связь и основа вечной устойчивости внутримирового порядка вещей" (Филолай, 5 в. до н. э.). Равным образом связанная с числовыми измерениями периодичность космических циклов должна была приближать к мысли, что числа не просто введенное человеком вспомогательное упорядочивающее средство, но первоэлементы Вселенной, "абсолютные" (неуничтожимые) следы сверхчеловеческих сил и потому священные символы божества. Новалис пережил эту власть магии чисел, распространяя ее на сферу мистики: "Очень вероятно, что в природе, как и в истории, существует чудесная мистика чисел. Разве все, что есть, не полно значения, симметрии и необычайной взаимосвязи? Разве не очевидно присутствие Бога в математике, как и в каждой другой науке?" В таком представлении числа - это не созданное людьми средство осмысленного упорядочения окружающего мира, но также символы Абсолютного, которые обращаются к эстетическому чувству наделенного им человека и позволяют ему пережить своего рода внечеловеческую "гармонию сфер". "Священные числа" при такой предпосылке имеют действительно сакральный смысл, это прежде всего — Бог-творец как "первоединое", которое, отчуждая и проявляя себя, порождает двуединое (см. Дуалистстичсские системы, Инь/ян). Из тезиса и антитезиса получается синтез тройственности (см. Треугольник, Трехликость, Троица): "все тройственное совершенно", "все подлинное триедино" (три задания сказочных героев; интеграция двойственности в триаду "отец мать ребенок"). Число "четыре" имеет архетипическое качество, выступая не просто голым удвоением дуалистической системы, но и ее "непосредственным обнаружением". К. Г. Юнг видел в странной для многих современников догме "физического (телесного) вознесения Марии" выражение стремления посредством восприятия женского элемента в структуре Троицы гармонически завершить ее, привести ее к целостности и соразмерности квадрата. Четверичность составляет "перекрестие нашего разума". В числовом порядке элементов— не только четверичность, но с включением "середины" и число "пять", которое находит свое выражение в пентаграмме. Оно также — крест с точкой пересечения и "квинтэссенция" ("пятая сущность"). Число "шесть" символически выражено в гексаграмме, "печати Соломона", Число "семь" известно своей широко распространенной символикой, тогда как "восемь" менее в этом смысле принимается во внимание, но оно имеет значение в толковании Нового завета. В качестве "восьмого дня творения" понимается воскресение Иисуса Христа и начало вечности, вследствие чего купели для крещения часто имеют восьмиугольную форму. Восьмиугольная звезда используется в романском искусстве; на восемь частей разделены круглые готические окна (роза); имеют подобный смысл и восемь вершин Мальтийского креста. Буддизм покоится на "восьми простых путях" (см. Восьмизначность, Счастья боги). Число "девять" основывается на числе "три" и обозначает хор (сонм) ангелов и девять космических сфер в средневековой картине мира. "Десять" — символ завершенности и совершенства (десять заповедей Господних; 1 + 2 + 3 + 4 = 10, сумма цифр I + 0 == 1). Практически во всех культурах земли считать начинали на пальцах. Десять сефирот (божественных эманации) каббалы понимаются также как дерево, укорененное в небе и своею кроною направленное вниз к земле, что соответствует десяти тайным именам Бога. Числа свыше десяти в символике большей частью толкуются как несчастливые: одиннадцать — чертова дюжина, но двенадцать заслуживает большего внимания (число знаков зодиака, основа вавилонской шестидесятичной системы, число племен Израиля, число апостолов и т. д.). Двенадцать богов составляют с 5 в. до н. э. пантеон (божественную семью) Греции: Зевс, Гера, Посейдон, Деметра, Аполлон, Артемида, Арес, Афродита, Гермес, Афина, Гефест, Гестия. Гестия часто вытеснялась Дионисом (Бахусом). "Тринадцать" — почти всегда несчастливое число; уже Гесиод предостерегал крестьян, начинавших посев 13-го числа. В вавилонском високосном году имелся високосный месяц под знаком "ворон несчастья". Согласно поверью, 12 ведьм должны сожительствовать с чертом как с тринадцатым.