Анна Ахматова. Судьба поэтессы, женщины, человека (стр. 3 из 7)
Долит жестокая истома...
Никто нам не хотел помочь
За то, что мы остались дома,
За то, что город свой любя,
А не крылатую свободу,
Мы сохранили для себя
Его дворцы, огонь и воду.
Иная близится пора,
Уж ветер смерти сердце студит,
Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.
«Петроград, 1919»
Через многие ахматовские стихи проходит тема разлуки, которая волновала тогда столь многих людей: не было, пожалуй, такой семьи в России, в которой не было разлученных верстами, фронтами, морями... Рассказывая о своей жизни летом 1917 года в Слепневе, Ахматова пишет: «Я ждала письма, которое так и не пришло – никогда не пришло. Я часто видела это письмо во сне; я разрывала конверт, но оно или написано на непонятном языке, или я слепну...»
1921 год для Ахматовой был отмечен смертью Блока и расстрелом Гумилева. Среди стихов тех дней было и такое:
Заплаканная осень, как вдова,
В одеждах черных, все сердца туманит...
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег
Не сжалится над скорбной и усталой...
Забвенье боли и забвенье нег –
За это жизнь отдать не мало.
Однако, несмотря на это Ахматова продолжала получать лестные отзывы от читателей, круг поклонников ее творчества стремительно расширялся. С большим уважением, как о «первоклассном лирическом поэте» писал об Ахматовой летом 1922 года в газете «Правда» известный деятель революционного движения Н. Осинский, который считал, что после смерти Александра Блока именно ей «бесспорно принадлежит первое место среди русских поэтов».
Но в середине 20-х годов победило «иное мнение», и после очередного «указания свыше» стихи Ахматовой перестали печатать. На Ахматову навалилась бедность, нищета, изоляция от бурной литературной деятельности. «Двенадцать лет я провалялась на диване», - так с горькой улыбкой комментировала Ахматова одну из своих фотографий тех лет.
Лишенная возможности печатать стихи, Ахматова во второй половине 20-х годов особенно много времени посвящает изучению архитектуры любимого Петербурга и творческой биографии Пушкина. «»Результатом моих пушкинских штудий были три работы - о "Золотом петушке", об Адольфе Бенжамена Констана и о "Каменном госте"». Задумала Ахматова и большую книгу – «Гибель Пушкина». У нее был свой, совершенно самостоятельный подход к этой сложнейшей историко-литературной теме. Глубокие знания, проницательный ум, интуиция поэта подсказали ей решения ряда проблем, казалось бы, недоступные профессиональным историкам и литературоведам.
Ко второй половине 20-х годов относится и столь редкие в лирике Ахматовой стихи о разделенном чувстве, о взаимопонимании... Они обращены к Николаю Николаевичу Пунину, известному искусствоведу, с которым Ахматова в конце 1922 года связала свою жизнь и судьбу:
И ты мне все простишь:
И даже то, что я не молодая,
И даже то, что с именем моим,
Как с благостным огнем тлетворный дым,
Слилась навеки клевета глухая.
Николай Пунин ценил не только редкую красоту, талант и ум Ахматовой, но и прежде всего ее высочайший нравственный уровень, замечательную цельность ее характера.
Ахматова с Пуниным
19 сентября 1938 года Ахматова расстается с Пуниным. Но через много лет, когда в 1953 году Пунин погибнет в одном из концлагерей ГУЛАГа, Ахматова посвятит его памяти проникновенные строки:
И сердце то уже не отзовется,
На голос мой, ликуя и скорбя,
Все кончено... И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.
Годы террора
Первый раз Николая Пунина и Льва Гумилева арестовали 27 октября 1935 года. Так зазвучала в стихах Ахматовой тема сталинского террора:
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла...
С помощью М.Булгакова Анна Ахматова составляет письмо Сталину с просьбой об облегчении участи мужа и сына. В этих хлопотах приняли деятельное участие Л.Сейфуллина, Э.Герштейн, Б.Пастернак, Б.Пильняк, и 3 ноября Л. Гумилев и Пунин были освобождены.
Но 10 мата 1938 года Лев снова был арестован, и теперь Ахматова долгие часы стояла в очередях перед тюрьмой на улице Шпалерной (дом предварительного заключения). С этим арестом связана большая часть стихов, составивших знаменитую поэму «Реквием». Боль за сына, за судьбы близких и далеких ей людей прорывалась во многих стихах Ахматовой, сопутствующих тем, что вошли в поэму:
Разлучили с единственным сыном,
В казематах пытали друзей,
Окружили невидимым тыном
Крепко слаженной слежки своей.
И, до самого края доведши,
Почему-то оставили там...
«Время было апокалиптическое», - писала позже об этом Ахматова, рассказывая, что, даже даря друзьям книги, некоторые не подписывала, так как в любой момент такая надпись могла стать уликой. В «Реквиеме» о тех страшных годах говорилось:
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Сохранить такие стихи в доме, где шел обыск за обыском, можно было только одним способом: не доверять их бумаге, а держать лишь в памяти. Ахматова так и поступила. Вплоть до 1962 года она не заносила на бумагу ни одной подобной строки более, чем на несколько минут: иногда она записывала тот или иной фрагмент на клочок бумаги, чтобы познакомить с ним кого-то из ближайших и надежнейших друзей. Произносить вслух такие строки Ахматова не решалась: она чувствовала, что и «у стен были уши». После того, как безмолвный собеседник их запоминал, рукопись предавалась огню. В одном из стихотворений можно прочитать, как об этом скорбном обряде рассказывает сама Ахматова:
...Я стихам не матерью –
Мачехой была.
Эх, бумага белая,
Строчек ровный ряд!
Сколько раз глядела я
Как они горят.
Сплетней изувечены,
Биты кистенем,
Мечены, мечены
Каторжный клеймом.
Среди нескольких надежных друзей, которым Ахматова доверила «Реквием» (с тем же условием не записывать на бумагу) была писательница Лидия Чуковская. Она писала в своем дневнике в январе 1940 года после встречи с Ахматовой: «...длинный разговор о Пушкине: о Реквиеме в «Моцарте и Сальери» ...Мирно и уютно потрескивала печка». Много позже Чуковская так разъяснит эту запись: «Пушкин ни причем. Это шифр.
В действительности, Анна Андреевна показала мне в тот день свой на минуту записанный «Реквием», чтобы проверить, все ли я запомнила наизусть. ...Когда я запомнила все стихи, Анна Андреевна сожгла их в печке».
В «Реквиеме» было тогда девять или десять стихотворений. Казалось бы, довольно разностильные, они объединены, прежде всего тем, что все свидетельствуют не только о страдании, но и о силе человеческого духа, о его победе. В финальном стихотворении, там, где возникнет традиционная для русской классической и мировой поэзии тема памятника поэту, Ахматова напишет гордо и горько:
А если когда-нибудь к этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла триста часов,
И где для меня не открыли засов...
В книге «Записки об Анне Ахматовой» Лидия Чуковская рассказывает, как поздней осенью 1962 года, когда «Реквием» был впервые перенесен на бумагу, Ахматова сказала очень торжественно: «Реквием» знали наизусть 11 человек, и никто меня не предал».
Жизнь Ахматовой в сороковые годы
В 30х годах в одну из комнат квартиры, где жила Ахматова, вселили рабочую семью (это называлось «уплотнение»). Когда пьяный глава семьи бил своих ребятишек, Ахматова уходила в ванную комнату, чтобы не слышать их плача. Однажды она, чтобы доставить детям удовольствие, повела их в соседнюю фотографию, а со старшим из мальчиков, Валей Смирновым, Ахматова (правда, не очень успешно) занималась французским языком.
С Валей Смирновым в 1940 г.
6 сентября 1941 года произошла первая бомбежка Ленинграда. Когда началась война, Ахматова и Смирновы прятались в щель, вырытую в саду «Фонтанного дома». Ахматова вспоминает об этих днях: «Когда мы сидели в «щели» в нашем садике, я вдруг услышала такой свист и визг, какого никогда в жизни не слыхала, это были какие-то адские звуки – мне казалось, что я сейчас умру. Я подумала, как плохо я прожила свою жизнь, и как я не готова к смерти». В результате этой бомбежки сгорели Бадаевские продовольственные склады; в осажденном городе начался голод. 28 сентября у Ахматовой появились дистрофические отеки, и по решению властей ее эвакуировали - сначала в Москву, затем в Чистополь, оттуда с семьей К.И.Чуковского через Казань - в Ташкент.
В Ташкенте Ахматова иногда читала стихи в госпиталях перед ранеными. Однажды ей передали, что после ее выступления один боец рассказывал другому: тут сестрица приходила, песни рассказывала... Ахматова была рада, что ее называли сестрой, а ее стихи – песнями. Стихи Анна Ахматова читала хорошо. Сильно звучало каждое слово, сказанное неторопливо, четко, выразительно. Ахматова никогда не напрягала горло, никогда не повышала голоса, но его всюду было слышно, как слышен зов набата.
Так прозвучало тогда стихотворение "Мужество",опубликованное в газете "Правда" в номере от 8 марта 1942г:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
В ташкентской жизни Ахматовой не было дня, когда бы она не говорила об осажденном Ленинграде. В ее больших зеленовато-серых продолговатых глазах прочно жила печаль.В Ташкенте Анна Ахматова услышала горькую весть о гибели в блокадном Ленинграде одного из мальчиков Смирновых. Его памяти посвящено стихотворение: