русский романтизм пушкин лермонтов
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имен.
Напрасно: звук их был рожден
Со мной.
Они закреплены в сознании юноши независимо от воспитания. Социально этот момент никак не обусловлен, а дан в качестве антитезы монастырскому бытию. Внутренняя жизнь героя, его сознание не подчиняются социальным отношениям, а контрастируют с ними. Напротив, внешняя жизнь Мцыри — вынужденное пребывание в монастыре («Но после к плену он привык, Стал понимать чужой язык, Был окрещен святым отцом И, с шумным светом незнаком, Уже хотел во цвете лет Изречь монашеский обет...»)—может вполне быть объяснена социальными условиями, в результате которых герой изолирован от своей естественной, родственной ему природной и человеческой среды. Именно в независимости личного сознания от социальных условий (эту независимость Мцыри внутренне сохраняет до конца своих дней) выразился прежде всего романтизм поэмы. Однако Мцыри попадает под власть «обстоятельств». И хотя эти обстоятельства прямо не названы, логика поэмы приводит к тому, что сознание Мцыри вовсе не безразлично к внешним обстоятельствам — воспитание в чуждой среде лишило героя необходимых жизненных сил. Перед смертью он мечтает о воле, его дух «прожег свою тюрьму», но обрести гармонию с естественной жизнью он уже не в состоянии. Природа дала Мцыри непосредственное ощущение свободной и могучей жизни, но герой бессилен преодолеть слабость тела. И это зависит не столько от самого героя, сколько от внешних обстоятельств, от объективно сложившейся судьбы. Косвенным выражением силы обстоятельств становятся заключительные слова Мцыри, отказавшегося кого-либо винить в случившемся с ним («И никого не прокляну!»).
Двуплановость образа Мцыри отражена в двуплановости внешнего мира, в монастырской тюрьме и в кавказской природе, в двупланности поэтической структуры, где стих выражает внутренний мир Мцыри, а сюжет — внешнюю обусловленность его судьбы. И вместе с тем два плана достаточно четко отграничены. Мцыри — не романтический герой-индивидуалист, подобно Демону или другим героям лермонтовских поэм, имеющим несомненную связь с мрачными образами байронических скитальцев. Мцыри не испытывает колебаний, свойственных романтическим героям. Внутренний мир Мцыри выглядит более завершенным. Сфера внешняя существует отдельно от сферы внутренней и контрастна ей. Но сферы, социально обусловленная и априори заданная, не отгорожены друг от друга. Противоречия между ними и составляют проблематику поэмы.
Монастырский мир — нечто внешнее по отношению к сознанию Мцыри, но определяющее его судьбу. Мцыри враждебен монастырскому миру, потому что этот мир символизирует действительность, далекую от состояния естественности и простоты. Напротив, именно в естественной, природной среде Мцыри переживает подлинную жизнь и наслаждается ею; эта среда воздействует на его ум, чувства, однако никоим образом не властна над его судьбой. Превозмогая внешние обстоятельства, бросая им вызов, герой отваживается па бегство в родную страну, которая открывает ему свой необозримый и прекрасный мир. В этом мятеже против внешних, сковывающих условий, в прорыве монастырского плена и в прямом обращении к жизни природы, к естественной простоте изначального состояния, свойственного каждой человеческой душе, заключен трагедийный и одновременно высокий протестующий дух Мцыри.
Обращение Лермонтова к вольному миру Кавказа было в традициях русской поэзии. Нецивилизованная и дикая страна представлялась романтикам неким прообразом человеческого детства, где человек поставлен вне социальной проблематики.
В природе Кавказа романтики находили гармонию с дикими и простыми обычаями народов. Им казалось, что социальные отношения, развитые в цивилизованных странах, не коснулись Кавказа. Не только Лермонтов, но и другие романтики переносили действие своих поэм в простые, по их мнению, человеческие общества, непосредственно сталкивая своих героев с природой и устоями этих обществ. Но, в отличие от Пушкина в «Кавказском пленнике» и «Цыганах» (действие перенесено в цыганский табор), Лермонтов переворачивает ситуацию. Не романтический индивидуалист попадает на Кавказ, где сталкивается с природой и образом жизни простого народа, а герой народной среды получает воспитание в цивилизованном обществе, а затем бежит в родную ему по духу природную стихию, о которой у него есть только смутное воспоминание. Перевернутая ситуация является для Лермонтова принципиально важной, поскольку дает возможность герою ощутить полноту жизни, которая уже убита в цивилизованном человеке. Ведь герои Пушкина не имели внутренних связей с естественными обществами. Лермонтовский герой сохраняет эту связь, несмотря на отгороженность от естественной среды. Он внутренне остается естественным человеком. Через его судьбу прошел разлад между естественным и социальным в нем. Социальное убило в нем жизненную силу, но не омрачило дух, тогда как у пушкинских героев обнаружились отнюдь не внутренние, а внешние связи с простыми человеческими коллективами. В этом смысле для Лермонтова, вероятно, было далеко не безразлично, куда именно помещать естественного человека. В современном обществе внутренний мир человека искажен и обезображен социальными отношениями. Поэтому никаких воспоминаний у такого героя просто уже не может быть, и, следовательно, помещение его в естественную среду выглядит либо искусственным, либо обнаруживающим присущую ему слабость. Полем деятельности для «естественного человека» может служить только родственная ему стихия. Всякое опрощение заранее отвергается как несостоятельное. Тем самым внутреннее стремление Мцыри к природе продиктовано его естественной натурой. В этом сказалось, безусловно, усвоение реалистических произведений и стремление к психологизации, обусловленной не только субъективными намерениями героя, но и внешними обстоятельствами, хотя бы и выступающими в перевернутом и суммарном виде. Бегство Мцыри, таким образом, получает дополнительный стимул в его рождении. Каким образом в сознании Мцыри оживает дух отцов, для Лермонтова-романтика не столь уж важно, но существенно, что воспоминание о родной стране отнесено к внутреннему миру, определяющему поступки героя и выбор им поведения в конкретной ситуации. Трехдневное странствие Мцыри открыло ему смысл его собственного воспоминания, его неясной тоски по родному краю. В его сознании одинаково слиты картины природы и собственные действия. Прояснившееся от созерцания природы туманное воспоминание («И стало в памяти моей Прошедшее ясней, ясней»; «И вспомнил я наш мирный дом И пред вечерним очагом Рассказы долгие о том, Как жили люди прежних дней, Когда был мир еще пышней») непосредственно ведет к действию и рассказу о них. Вслед за вопросом: «Ты хочешь знать, что видел я на воле?» — следует рассказ о величественной природе, выдержанный в антропоморфных образах, затем воспоминание о прежней младенческой жизни в отцовском доме и, наконец, снова вопрос о поступках, совершенных Мцыри на воле: «Ты хочешь знать, что делал я на воле?», составляющий сердцевину поэмы.
Исследователи уже отмечали, что природа в «Мцыри» — не декорация, не некий живописный фон, обрамляющий повествование (Д. Максимов), что она внутренне активна и общественна (Ю. Лотман). Природа в «Мцыри» действительно далека от буколических пейзажей. В сущности, в «Мцыри», как часто у Лермонтова при сохранении предметности описаний, природа дается не ради этих пейзажных подробностей, а как большая и сложная философская тема. Природа не только сохраняет величие и красоту, которых так недостает человеческому обществу, но и обладает первозданной естественностью. Природа человечна: «шакал кричал и плакал, как дитя», «дерева» шумят «свежею толпой», «как братья в пляске круговой», «груда темных скал» полна «думой». В сознании Мцыри природа отождествляется с волей и порождает желание узнать смысл и цель жизни: «Давным-давно задумал я Взглянуть на дальние поля, Узнать, прекрасна ли земля, Узнать, для воли иль тюрьмы На этот свет родимся мы». Природа предстает перед Мцыри в своих разных ликах — она то грозит юноше («Мне страшно стало; на краю Грозящей бездны я лежал»), то является ему в невиданной красе («Кругом меня цвел божий сад...»). Преодоление страха как естественного человеческого чувства, наслаждение красотой, дикой вольностью становится для Мцыри утверждением своей естественной, природной сущности. В борьбе с природой, в созерцании ее и в наслаждении своими победами над ней проявляется могучий дух отцов в натуре юноши. Мцыри испытывает подлинное блаженство в споре с природой, пробираясь к потоку, преодолевая препятствия, оказываясь на краю пропасти, постоянно подвергая себя опасности («И я висел над глубиной, Но юность вольная сильна. И смерть казалась не страшна!»). Мцыри поставлен в один ряд с природой, временами он чувствует себя диким и вольным зверем. В природе он освобождается от социальных связей. Именно здесь, в столкновении с природой, слабый телом юноша ощутил необычайный прилив сил, гармонию телесного и духовного.
Как в «естественном человеке», отличном от байронических героев, в нем нет ничего таинственного, непонятного. И эта простота и обыкновенность героя вполне гармонируют с естественным, природным миром. Противоречия Мцыри не индивидуалистические. В нем нет рефлексии, характерной для внутреннего мира демонических героев. И хотя Мцыри легко отчаивается и обнаруживает склонность к сомнению, природа этих явлений иная, нежели у героев-индивидуалистов. Демонические герои изнутри заражены эгоизмом. Мцыри же не сомневается в могуществе своего духа. Внутренне он целен. Сомнения не касаются духовных ценностей и поступков и проистекают из внешних условий, обусловлены «судьбой» («Но тщетно спорил я с судьбой: Она смеялась надо мной!»). «Судьба», преследующая Мцыри, олицетворена в образе монастыря, перед которым вновь оказался Мцыри после трагических скитаний. Мцыри победил свою физическую слабость в битве с Барсом, но победить «судьбу», уготовившую для него жизнь в чужом краю, он не мог. Изначальная обреченность героя, который всеми силами порывается убежать от судьбы, вновь торжествует.