Перед нами разворачивается жизненный путь нескольких членов одного семейства. Это не семейная хроника в привычном смысле - повествование сжато и предельно насыщенно, перед нами не процесс, а результат осмысления жизни героев, уже проделанного автором. В этом одновременно и достоинство, и недостаток произведения. С одной стороны, перед тобой предстает цельная и стройная конструкция, где каждый образ, каждая мысль на своем месте, подкрепляют одна другую, и внимательное чтение приводит к ясному пониманию, что хотел сказать тебе автор. С другой – создается впечатление, что роман представляет собой не столько художественное произведение, сколько философское сочинение, написанное хорошим, образным языком.
Героев романа объединяют не только родственные узы. Они похожи друг на друга по своему духовному устроению. Сам Салтыков-Щедрин выделяет три отрицательных качества, свойственных каждому из Головлевых: «праздность, непригодность к какому бы то ни было делу и запой». Однако кажется, что их общая беда значительнее и глубже: главная черта, которая их объединяет, или, вернее, отсутствие черты - неспособность любить. Это какая-то ущербность души, некий духовный изъян, ими не осознаваемый, но влияющий на всю их жизнь. Писатель находит для этого качества удивительно меткое слово «пустоутробный». В самом начале речь об этой духовной инвалидности идет достаточно подробно - перед нами предстает мать семейства, начисто лишенная даже инстинкта материнской любви, который преломляется у нее в страсть к накопительству имения, вроде бы для детей, но с постоянным внутренним ощущением, что каждый ребенок - это «лишний кусок», масса денежных проблем и множество усилий, не идущих впрок. Лишь один раз нечто сродное материнскому чувству пытается пробудиться в ее душе, когда Арина Петровна, неожиданно для самой себя, заступается за старшего сына, промотавшего свою часть родительского богатства: «Ненавистник он мне, всю жизнь он меня казнил да позорил, а наконец и над родительским благословением моим надругался, а все-таки, если ты его за порог выгонишь или в люди заставишь идти - нет тебе моего благословения!» Однако это чувство остается ею незамеченным и гаснет почти сразу же. Во второй раз она уже оказывается к этому неспособна: когда младший внук, Петенька, признается ей, что проиграл казенные деньги, и просит выручить его, она отказывает - притом, что, во-первых, как следует из романа, у нее есть достаточно солидный капитал, а во-вторых, у всех в памяти трагедия, произошедшая со старшим внуком, Володей, которому отказали в деньгах - и он покончил с собой. Душа, живущая не подлинной любовью, а ложной страстью, обречена на «процесс умертвия» (тоже словечко самого Салтыкова-Щедрина), т. е. на полную нравственную деградацию. Это происходит и с Ариной Петровной - из гордой и властной женщины она превращается в немощную старуху, скованную душевной и физической дремотой («Прежняя лихорадочная деятельность вдруг уступила место сонливой праздности, а праздность, мало-помалу, развратила волю... из крепкой и сдержанной женщины... получилась развалина...»), а затем за «сладкий старческий кусок» становится приживалкой у своего нелюбимого сына и полностью погружается в «телесные удовольствия», в растительную жизнь: вкусно поесть, попразднословить, сыграть в дурачка. Впрочем, перед смертью она совершает один рывок, словно пытаясь вырваться из сковавшего ее духовного оцепенения, когда, возмущенная отношением сына к проигравшемуся внуку (хотя отличается ли это от ее собственного равнодушия?), она проклинает сына. Однако этот поступок, который она обдумывала долгое время, совершается ею спонтанно и не ведет ни к каким изменениям ни во внешней, ни во внутренней жизни - наоборот, он словно забирает ее последние силы, и она довольно быстро умирает.
По похожей схеме выстраиваются жизни и остальных персонажей. Неумение любить приводит к возобладанию какой-то страсти в душе и в жизни героя, персонаж отдается ей и погружается в мир воспаленного и расстроенного воображения, где царит эта страсть, а личность постепенно полностью деградирует. Вслед за духовной смертью наступает и смерть физическая. У старшего сына Степана эта страсть - привычка к легкой жизни, ничегонеделанию и вину, у сына Павла - ненависть к брату Порфирию (Иудушке) и винопитие, у самого Иудушки - потребность духовного празднословия и фантастическая алчность, приводящая к семейным интригам и постоянным финансовым фантазиям и расчетам прироста денег. Интересно, что поскольку хоть страсти и различаются, но сами духовные этапы в жизни героев одинаковы, то и описываются они похоже. Так, почти не отличается по образности рассказ об оргии воспаленного воображения: - у Степана: «...мало-помалу биение сердца учащалось, голова загоралась - и язык начинал бормотать что-то несвязное. Притупленное воображение силилось создать какие-то образы, помертвелая память пробовала прорваться в область прошлого, но образы выходили разорванные, бессмысленные... Спотыкающиеся ноги из стороны в сторону носили онемевшее тело, грудь издавала не бормотанье, а хрип...»; - у Павла: «Уединившись с самим собой, Павел Владимирович... создал для себя особую, фантастическую действительность... В разгоряченном вином воображении создавались целые драмы, в которых вымещались все обиды и в которых обидчиком являлся уже он, а не Иудушка... В изобретении этих проказ он был неистощим, и долго нелепый хохот оглашал антресоли...»; - у Иудушки: «...запершись в кабинете... он с утра до вечера изнывал над фантастической работой: строил всевозможные несбыточные предположения, учитывал самого себя, разговаривал с воображаемыми собеседниками и создавал целые сцены, в которых первая случайно взбредшая на ум личность являлось действующим лицом... Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья. Глаза блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение... Это был своего рода экстаз... [при котором] люди обесчеловечиваются; их лица искажаются, глаза горят, язык произносит непроизвольные речи, тело производит непроизвольные движения».
Тот страшный мрак, в который погружается омертвевшая душа героев, каждый раз изображается с помощью одних и тех же ключевых образов: «Дневной свет сквозь опущенные гардины лился скупо, и так как в углу, перед образами, теплилась лампадка, то сумерки, наполнявшие комнату, казались еще темнее и гуще... На потолке колебался светящийся кружок, то вспыхивая, то бледнея, по мере того как усиливалось или слабело пламя лампадки. Внизу господствовал полусвет, на общем фоне которого дрожали тени... Ему казалось, что эти тени идут, идут, идут...» (комната Павла), «Лампадка горит перед образом и светом своим сообщает предметам какой-то обманчивый характер. Рядом с этим сомнительным светом является другой, выходящий из растворенной двери соседней комнаты, где перед киотом зажжено четыре или пять лампад. Этот свет желтым четырехугольником лег на полу, словно врезался в мрак спальной, не сливаясь с ним. Всюду тени, колеблющиеся, беззвучно движущиеся» (комната Арины Петровны). Характерно, что, поскольку герои не имеют живой веры в Бога, свет от лампадки не может победить мрак, а, наоборот, по контрасту усиливает его, вызывает из небытия таинственные и страшные тени (в конце романа для Иудушки и Анниньки они станут тенями прошлых грехов).
Так как возобладание страсти ведет к омертвению души, то Салтыков-Щедрин активно использует образы, связанные со смертью. Герой, отдавшийся страсти, затворяется в тесном пространстве (комната-каморка Степана, антресоли Павла, кабинет Иудушки, комната Арины Петровны), которое уподобляется гробу или склепу. Нередко проживание там сопровождается тем, что герой опускается и физически, в свои права на него вступают тлен и разложение:
- комната Степана «была грязна, черна, заслякощена... подоконники чернели под густым слоем табачной золы, подушки валялись на полу, покрытом липкою грязью, на кровати лежала скомканная простыня, вся серая от насевших на нее нечистот»;
- атмосфера антресолей Павла «пропиталась противною смесью разнородных запахов, в составлении которой участвовали и ягоды, и пластыри, и лампадное масло, и те особенные миазмы, присутствие которых прямо говорит о болезни и смерти... Несмотря на табачный дым, мухи с каким-то ожесточением налетали на него, так что он беспрестанно то той, то другой рукой проводил около лица»;
- Иудушка «сидел в засаленном халате, из которого местами выбивалась уж вата; он был бледен, нечесан, оброс какой-то щетиной вместо бороды».
Головлевщина — это саморазложение жизни, основанной на паразитизме, на угнетении человека человеком. От главы к главе рисует Салтыков-Щедрин картины тирании, нравственных увечий, одичания, следующих одна за другой смертей, все большего погружения головлевщины в сумерки. И на последней странице: ночь, в доме ни малейшего шороха, на дворе мартовская мокрая метель, у дороги — закоченевший труп головлевского владыки Иудушки, «последнего представителя выморочного рода».
Ни одной смягчающей или примиряющей ноты — таков расчет Салтыкова-Щедрина с головлевщиной. Не только конкретным содержанием, но и всей своей художественной тональностью, порождающей ощущение гнетущего мрака, роман «Господа Головлевы» вызывает у читателя чувство глубокого нравственного и физического отвращения к владельцам «дворянских гнезд».