«Já jdu do života té osoby (jméno) maso jísti, krev píti, žíly trhati, kosti lámati, chut‘ k jídlu a k pití bráti» [15] (Вельмезова, № 142).
В качестве альтернативы болезням предлагается удалиться к трем колодцам, в которых они могут пить кровь и закусывать костями:
«Jsou tam tři studánkz, jedna plná masa, druhá plná krve, třetí plná kostí a tam se můžete porámotiti dosti» [16] (Вельмезова, № 174).
Они же акцентируют внимание на том, что бородавки, язвы, жировики и прочие кожные поражения могут расти. Болгарские же тексты обращают внимание на то, что болезни могут ходить и бегать, их можно поймать, зажарить и съесть, но особенным способом:
«Соф-софа през поле бега, видоа те козаре, видоа те говедаре…без куче те фанаа, без нош те заклаа, без огин те испекоа, без уста те изедоа» [17] (СБНУ, кн. 7, № 1, с. 145).
В русских заговорах также отмечается способность болезни ходить и даже гулять:
«И поди ты, грыза, во чисто поле гулять…» (Майков, № 125).
Чешские заговоры отмечают способность болезней летать, а также их игривый характер:
«… let‘te na hory a na skály, tam píchejte, štípejte, kotrmelce dělejte…» [18] (Вельмезова, № 175).
Однако в этом случае всегда сохраняется противопоставление болезни как одушевленной сущности и человека. Наиболее ярко оно прослеживается в формуле изгнания болезни. Прежде всего, это место находится в «том» мире, чужом человеку, а значит, непригодном для его существования. Заговоры всех трех традиций подчеркивают его принадлежность к «не-своему» миру еще и тем, что указывают на отсутствие там любых привычных человеку животных, как домашних, так и диких, а также птиц:
«Поди во темны леса, на сухи дерева, де народ не ходит, де скот не бродит, де птица не летает, де зверье не ходят» (Майков, № 233)
В болгарских заговорах особенно подчеркивается тот факт, что там нет петуха. Как известно, петух в народных представлениях тесно связан со «своим» миром и обладает властью изгонять из него нечистую силу:
«...iу пусту гору зелену… там петлове не пеiу, там манаре не сечу, там sверове не iоде, тамо ништо живо нема…» [19] (СБНУ, кн. 16-17, № 1, с. 259-260).
Чехи солидарны с прочими славянами в том, что это пустынное место, но акцентируют внимание на том, что там прекрасные условия для пребывания болезней, гораздо более приятные, чем человеческое тело (например, уже упоминавшиеся три колодца, наполненные костями и кровью).
Тем не менее, в большинстве случаев болезни все же приобретают зооморфные и антропоморфные черты. Название некоторых болезней у славян непосредственно восходит к наименованию животных. Мы имеем в виду такие болезни, как рак, или, в русской традиции, – жаба (стенокардия). В заговорах говорится о том, что жабу могут уничтожить птицы, обитающие на дереве рядом с престолом Богородицы (см.: Майков, № 98). Собственно, и в реальном мире жабу поедает цапля, так что ассоциация очевидна. Иногда проводится ее связь с утренней и вечерней зарей и деревьями:
«Утренняя зоря Марея, вечерняя зоря Маремьяна, возьмите у меня жабище; не возьмете – сосну, березу с корнем съем» (Майков, № 102).
Больший интерес вызывает представление о болезни как о волке, с которым мы столкнулись, изучая чешские и болгарские заговорные тексты. Так, в чешском заговоре от головной боли после обобщающего словосочетания «от любой болезни» идет уточняющий перечень заболеваний, причем на первом месте в нем стоит волк:
«…pomáhám od všeliké nemoce: od vlka šlapáka…» [20] (Вельмезова, № 19).
В другом тексте болезнь «колтун» прямо названа «сухим волком»:
«A ty suchý vlku, neškod‘ temu synku v dovádění, ve skákaní, hop, hop,hop!» [21] (Вельмезова, № 29).
В болгарской традиции в образе волка выступает боль в глазах:
«Бесно куче беснога вълка гони по равно полье и по гору зелену. Бежи, бесан вълку, че те гони бесно куче, та че те достигне, и че те раскине, парам по парче» [22] (СБНУ, кн. 16-17, с. 261-262).
Однако наиболее часто в болгарских заговорах болезнь принимает вид змеи, причем не обычной, а сверхъестественной, поскольку один глаз у нее водяной, а другой – огненный. В этом случае болезнь сама уничтожает себя:
«Излела е змиiа уд еворову коренье… с едно оку вогьану, с другу оку огньану; пукна са вогьану, угаси огньану» [23] (СБНУ, кн. 1, № 1, с. 90).
Данная версия интересна и тем, что в ней очевидна и связь болезни с природными стихиями – водой и огнем.
Однако гораздо более распространенным является представление о болезнях как антропоморфных существах. В заговорах всех трех традиций часто рассказывается о том, что болезни ходят по свету и на этих путях-дорожках встречают Пресвятую Богородицу, Иисуса Христа и христианских святых и вступают с ними в диалог. Описание встречи с Богородицей и Христом особенно характерно для чешской и болгарской традиций.
Перечень болезней, которые могут принимать антропоморфный вид, очень широк. Так могут выглядеть как наружные, так и внутренние заболевания – от сыпи и прыщей вплоть до колик и лихорадок. Так, например, у отека есть руки и ноги, которые и грозится ему сжечь святой Георгий:
«Червен Герги с червен конь, търчи свети Герге, да гу улуим, да му изгурим крарката, ръцети, учити, веждити, клепкити и нихтети» [24] СБНУ, кн. 7, № 2, с. 142).
Обычно заговор рисует следующую картину встречи болезни и святых:
«Pán Ježiš šel po mezičce, panenka Marie po pěšince; potkaly je tři střílata. „Kam vy, střílata, jdete?“ „My jdeme škodit…“» [25] (Вельмезова, № 177).
Или – в болгарском варианте:
«Кьинисала Богородица, – на срекьа и Модрица, iа праша: «Каш ке одиш?» «Iа ке одам …» [26] (СБНУ, кн. 11, № 3, с. 87).
В русских же вариантах картина значительно усложняется. Прежде всего, болезней несколько – от семи до тринадцати. Они выходят из моря на берег, где встречают либо святого апостола Сизиния, либо целое святое воинство во главе с Иоанном Крестителем, которых, чаще всего, интересует, не место, куда они идут, а их имена:
«Бысть в Черном море возмущение: изыдоша из моря тринадцать жен, и идут по воде, простоволосыя… И вопроша их святые отцы: «Что вам есть имена?» (Майков, № 105).
Известно, что у многих архаичных народов существовало представление о том, что знать имя – значит, получить власть над его носителем. Таким образом, заговор, созданный под влиянием христианского мировоззрения нового времени, сохраняет древнее представление и доносит его до наших дней.
Антропоморфность болезней нашла свое отражение и в формулах ссылки болезней. Так, очень часто им предлагают уйти в места, хотя и отдаленные, как мы уже говорили, и явно принадлежащие к «тому» миру, однако очень привлекательные и комфортно обустроенные, да и угощение для них приготовлено соблазнительное с человеческой точки зрения. Наиболее распространена такая формулировка в болгарской традиции, где место ссылки описывается следующим образом:
«Там има честни трапези, свилени месалье, ведра ковани, чаши сребрани, вино червено, бели лебове, печени iаганца» [27] (СБНУ, кн. 12, с. 142).
Солидарны с ними и русские безымянные создатели заговорных текстов:
«Там кровати поставлены тесовыя, перины пуховыя, подушки пересныя; там яства сахарныя, напитки медовыя» (Майков, № 107).
Место ссылки в чешских текстах имеет отличительную особенность. Там расположены три колодца. В них, как правило, не бывает воды. Чаще всего, в одном из колодцев есть пиво, во втором – вино или мед. Таким образом, представление об изобильности угощения, свойственное русской и болгарской традициям, и здесь сохранено.
В русской традиции болезни, если описывается их внешность, всегда выглядят как женоподобные существа. Лихорадки, например, выглядят как девы или женщины – простоволосые, неподпоясанные (а это уже само по себе характеризует их как сущности, принадлежащие «тому» миру). Они представляются дочерьми известного библейского царя Ирода, виновного в массовом убийстве младенцев:
«…а идут семь дев простовласы и без пояс, и они (святые) им молвят: «Кто вы естя, девы?» Они же рекоша: «Дщери есмя царя Ирода» (Майков, № 105).
Кроме того, каждая из них имеет свое имя:
«И рекоша: Вефоя, Ивуя, Руньша…, Кисленя, Знобица, Трясовица» (Майков, № 104).
Однако болезни могут носить и простые человеческие имена. Так, например, старшая из сестер-болезней может носить имя Марья Иродовна (Майков, № 109), а полуночница, то есть младенческая бессонница – имя Анна Ивановна (Майков, № 61).
У болгар болезни также, как правило, имеют женскую ипостась. Так, детская диарея представляется в виде старух и так и называется – «бабици», то есть старухи. А отек получил женское имя Добра. Обращаясь к нему, говорят: «Сестрица Добрица» (см., например, СБНУ, кн. 3, с. 144-145) или «Добра дубраньчицеа, блага булеахчицеа», то есть «Добра добренькая, хорошая молодушка» (СБНУ, кн. 4, № 8, с. 104). Сыпь на лице называется красавицей, да еще и происходящей из хорошей семьи:
«Хубава дубрино, наi хубава ут всички, ут добра маiка, ут добар баща, ут добри сестри, ут добри братьа» [28] (СБНУ, кн. 1, № 1, с. 92).
Особенностью болгарского представления о болезнях является то, что часто они выступают в мужской ипостаси. Так, боль в костях называют «Еремик», то есть Ерема (см, СБНУ, кн. 4, № 7, с. 104), а острая периодическая боль, возникающая в животе, получила имя Димитрий (СБНУ, кн. 9, № 4, с. 138-139). Интересен текст, где прострел называют именем Иуды. Он ходит из избы в избу, и у кого сядет в ногах, тот заболевает:
«Тога си каза Iуда Гилинджика: «Де си ходьах от къшта в къшта, каде да си постелька наiдам. Да си наiдах Танка на рагозина, та си седнах на нехини ноги, та си седнъх и съ ударих…” [29] (СБНУ, кн. 4, № 8, с. 107-108).
Однако Иуда сам и сообщает средство, которое должно излечить человека от его воздействия. Так же поступают и самодивы – девы, соотносимые с русскими русалками, которые не желают человеку зла, но встреча с ними всегда вредоносна (СБНУ, кн. 4, № 3, с. 97; кн. 6, № 3, с. 99).
Особенностью, присущей только болгарским заговорам, является социально-религиозная характеристика болезней. Они достаточно часто описываются как представители различных религий или даже неправославных течений христианства. Их общее количество – величина для заговоров, за редким исключением, постоянная – семьдесят семь. Так, в заговоре от ночного плача младенцев говорится: