По данным литературы, дисграфия встречается в 2-3 раза чаще, чем дислексия [Ковшиков В. А., Демьянов Ю. Г., 1967; ValtinA. Etal., 1981; KoscL., 1983]. Нарушения чтения в большинстве случаев сопровождаются нарушениями письма. Однако, по нашим наблюдениям, далеко не всегда дисграфии способствуют серьезные затруднения в чтении. В литературе описываются и случаи так называемой «чистой» дислексии, при которой навыки письма не страдают [MatejčekZ., 1972]. Таким образом, эти две группы синдромов хотя и перекрываются, но не совпадают. Есть основания полагать, что дисграфия и дислексия могут иметь существенно разные причины и механизмы.
ГЛАВА 3
ПРАКТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ
Мы приняли следующую технику работы. В течение почти одного месяца мы следили за двумя детьми (мальчиками) дома и на занятиях в детском саду, тщательно записывая (с контекстом) все, что говорили дети. В группе, где мы наблюдали за ними, ребята рисуют и строят, что хотят, лепят, участвуют в играх и т.д. Эта деятельность совершенно свободна: дети не ограничены в желании говорить или играть сообща, в этих комнатах – превосходная почва для наблюдения и изучения общественной жизни и речи ребенка.
После того, как наши материалы собраны, мы пользуемся ими следующим образом. Мы начинаем с того, что пронумеровываем все фразы ребенка. Вообще ребенок говорит короткими фразами, прерываемыми продолжительным молчанием или словами других детей. Каждая фраза нумеруется отдельно. После того, как текст разбит на фразы, мы стараемся классифицировать их по элементарным функциональным категориям.
§ 1. ОДИН ИЗ РАЗГОВОРОВ
Вначале приведем один из документов, собранный описанным выше способом, и разберем его во всей сложности:
1. Никита (Антону, рисующему трамвай с прицепным вагоном): «Но уних нет флажков, у трамваев, которые прицеплены сзади». (Ответа нет.)
2. (Говоря о своем трамвае): «У них нет прицепных вагонов…» (Ни к кому не обращается. Никто не отвечает.)
3. (Обращаясь к Полине): «Это трамвай, у которого нет вагона». (Ответа нет.)
4. (Обращаясь к Диме): «У этого трамвая нет вагонов, Дима, ты понимаешь, ты понимаешь, он не красный, ты понимаешь…» (Ответа нет.)
5. «Трамвай – я его оставлю белым».
6. (Антон, который тоже рисует, говорит: «Я его сделаю желтым».) Никита: «Нет, не надо его делать всего желтым!».
7. «Я делаю лестницу, посмотри!» (Полина откликается: «Я не могу прийти сегодня вечером, у меня урок ритмики».)
8. «Что ты говоришь?» (Полина повторяет ту же фразу.)
9. «Что ты говоришь?» (Полина не отвечает. Она забыла то, что сказала и толкает Лену.)
10. Никита (обращаясь к Полине): «Оставь её».
11. (Воспитательница спрашивает Антона, не хочет ли он пойти с ней). Никита: «Антон, иди, это еще не закончено»
12. (Ни к кому не обращаясь): «Я делаю черные камешки…».
13. (Он же): «Хорошенькие…эти камешки…».
14. (Антону): «Лучше, чем ты, а?..» (Ответа нет: Антон не слышал предыдущей фразы.)
15. (Стас говорит громко: «Смешной дядька!», - на небольшом расстоянии, не обращаясь ни к Никите, ни к кому-нибудь другому.) Никита: «Смешной дядька!» (продолжает риовать свой трамвай.).
Мы выбрали из высказываний Никиты (6 лет, 2 мес.) этот пример потому, что он представляет наиболее энергичную общественную деятельность, на которую он способен: он рисует за одним столом с Антоном, своим неразлучным другом, и беспрестанно разговаривает с ним. В этом случае было бы естественно, если бы единственной функцией речи было сообщение мысли. Но присмотримся поближе. Наоборот, оказывается, что с социальной точки зрения эти фразы или обрывки фраз имеют крайне разнообразное значение. Когда Никита говорит: «У них нет…» и т.д. (2) или: «Я делаю…» и т.д. (12), он ни к кому не обращается. Он просто думает вслух перед своим рисунком. Тут налицо первая категория речи - монолог. Когда Никита говорит Полине или Диме: «Это - трамвай» и т.д. (3) или «У этого трамвая…» и т.д. (4), то кажется, что в этом случае он хочет, чтобы его поняли, но при ближайшем рассмотрении мы видим, что, с одной стороны, ему мало интересен собеседник (он переходит от Полины к Диме, чтобы сказать то же самое), а с другой стороны, для него неважно, слушает ли его собеседник или нет. Он уверен, что его слушают. Точно так же, когда Полина дает ему ответ, абсолютно не связанный с тем, что он только что сказал (7), он не делает попыток ни к тому, чтобы его поняли, ни к тому, чтобы самому понять. Они оба останавливаются каждый на своих собственных мыслях, и этим удовлетворяются (7-9). Собеседник здесь играет только роль возбудителя. Никита говорит сам для себя, как если бы он произносил монолог; но к этому еще прибавляется удовольствие, которое он испытывает, думая, что он представляет интерес для других. Это будет новая категория, которую мы упоминали в классификации - коллективный монолог. Она отличается от предыдущей, но также – и от настоящего обмена мыслями и сведениями. Последний составит отдельную категорию, которую мы назовем адаптированной информацией, к которой можно отнести фразы 1 и 11. Ребенок в этом случае обращается к определенным собеседникам, и говорит для того, чтобы собеседники слушали и понимали. Наряду с этим обменом констатирующего, или объективного порядка можно еще отметить обмен более императивного, или субъективного порядка, состоящий в приказаниях (10), или в насмешках, критике, подтверждении собственного превосходства и т.д.(14). Кроме того, можно отметить простые повторения, лишенные смысла (4), вопросы и ответы.
§ 2. Эхолалия
Известно, что в первые годы жизни ребенок любит повторять слова, которые он слышит, имитировать слоги и звуки даже тогда, когда они не имеют смысла. Функции этого подражания, впрочем, трудно определить в одной формуле. В аспекте поведения подражание есть идеомоторное приноравливание за счет которого ребенок воспроизводит, потом симулирует жесты и мысли лиц его окружающих [Пиаже Ж., 1999]. Но с точки зрения личности и с точки зрения социальной подражание есть, как это утверждают Болдуин и Жане, смешение между «я» и «не-Я», смешение деятельности собственного тела и тела другого человека; в период, когда ребенок более всего подражает, он делает это всем своим существом, отождествляя себя с предметом подражания. Но такая игра, кажущаяся чисто социальной ситуацией, остается в то же время исключительно эгоцентрической. Имитируемые жесты и поступки сами по себе нисколько не интересуют ребенка, и «Я» не приспособляется к другому; мы здесь имеем смешение, благодаря которому ребенок не знает, что он подражает, и он выдерживает свою роль так, как если бы он сам ее создал. Таким образом, еще к 6—7 годам, когда ребенку объясняют что-нибудь и затем сейчас же просят вновь передать объясненное, он воображает, что самостоятельно нашел то, что в действительности он только повторяет. Здесь подражание совершенно бессознательно, как это нам случалось неоднократно замечать.
Такое психическое состояние составляет полосу деятельности ребенка — полосу, которую можно найти в любом возрасте с иным только содержанием, но всегда тождественную в своих функциях. У наблюдавшихся нами двух детей некоторые из записанных разговоров обладают свойствами чистого повторения, или эхолалии. Этой эхолалии принадлежит роль простой игры; ребенку доставляет удовольствие повторять слова ради них самих, ради развлечения, которое они ему доставляют, не обращаясь абсолютно ни к кому. Вот несколько типичных примеров:
(Воспитательница Е. сообщает Мише слово «целлулоид») Стас, работая над своим рисунком за другим столом: «Лулоид... лелелоид...» и т.п.
(Перед аквариумом. Никита вне группы и не реагирует. Произносится слово «тритон».) Никита: «Тритон... тритон».
Стас (после того как часы прозвонили « куку»): «Ку-ку... ку-ку».
Эти чистые виды повторения, впрочем, редки в возрасте Никиты и Стаса и не представляют интереса. Они более интересны, когда возникают во время разговора, например:
Дима говорит Антону: «Посмотри, у тебя вылезают трусы». Никита, находящийся на другом конце комнаты, немедленно повторяет: «Посмотри, у меня вылезают трусы и рубашка».
В этом нет ни слова правды. Удовольствие повторять ради повторения заставляет Никиту произнести эту фразу; он испытывает удовольствие потому, что может воспользоваться услышанными словами, и не для того, чтобы приобщиться к разговору, а чтобы просто поиграть ими.
На с. 17 был приведен пример с Никитой, который, услышав, как Стас говорит: «Смешной дядька», - повторяет эту фразу ради забавы несмотря на то, что сам он занят рисованием трамвая (фраза 15). Можно видеть, как мало повторение отвлекает Никиту от его собственного занятия.
(Антон говорит: «Я хочу ехать на поезде сверху»). Никита: «Яхочу ехать на поезде сверху»
Процесс всегда один и тот же. Дети заняты своими рисунками или играми. Они все говорят вперемежку, не слушая друг друга. Но брошенные слова схватываются на лету, как мячи. Они то повторяются как предложения настоящей категории, то вызывают монологи вдвоем, о которых мы сейчас будем говорить.
Что касается частоты повторения, то она для Никиты и Стаса составляет приблизительно 2 и 1% соответственно. Если их речь разделить на части в 100 фраз, то в каждой сотне будет такой процент повторения: 1, 4, 0, 5, 3 и т. д.
§ 3. Монолог
Даже независимо от вопроса о происхождении, настоящим наблюдением установлено, что слово для ребенка на самом деле значительно ближе к действию и движению, чем для нас. Отсюда два важных для понимания речи ребенка, и в особенности монолога, следствия:
1) Ребенок, действуя, должен говорить, даже когда он один, и должен сопровождать свои движения и игры криками и словами. Конечно, есть и моменты молчания и даже очень любопытные, когда дети собраны вместе, чтобы работать, как, например, в залах детского сада. Но наряду с этими моментами молчания в коллективе сколько же монологов у детей, находящихся в комнате в одиночестве, или у детей, которые, разговаривая, ни к кому не обращаются!