Однако особо следует остановиться на том, что кризис 1997 года, начавшийся на периферийных рынках, не оказал существенного влияния на глобальную финансовую стабильность. Значимость потрясений осени 1997 года, которые многие аналитики по горячим следам поспешили сравнить с событиями, имевшими место за десять лет до этого, отнюдь не оказалась столь велика. Снизившись с 21 по 27 октября с 8060 до 7161 пункта, то есть несколько более чем на II процентов, индекс Доу-Джонса вернулся к прежним позициям исключительно быстро: менее чем через полтора месяца, 5 декабря, он достиг уровня в 8149 пунктов и завершил год на отметке 7908 пунктов — почти на 23 процента выше уровня закрытия 1996 года. В Европе также не было зафиксировано никаких катастрофических последствий азиатского краха. В ходе октябрьского кризиса 1997 года индексы в Лондоне снизились на 7,6 процента, в Париже — на 11,2, во Франкфурте — на 14,5 процента, причем обратные подвижки были быстрыми и радикальными. Между началом января и концом июня 1998 года основные фондовые индексы продолжили свой рост и поднялись до небывалых значений — американский Доу-Джонс — с 7908,25 до 9367,84, немецкий DAX — с 4249,7 до 6217,83, итальянский Mibtel — с 16806 до 26741, французский САС-40 — с 2998,9 до 4404,9. Максимальный рост в данном случае составил 59,12 процента, минимальный — 18,46 процента за полгода.
К началу 1998 года появилась возможность оценить воздействие азиатского кризиса на западные финансовые рынки и экономику постиндустриального мира в целом. Во-первых, существенно снизились цены на рынках сырьевых и промышленных товаров, что было обусловлено девальвацией азиатских валют и увеличением экспорта из охваченных кризисом стран. Уже на этом этапе стало очевидным, что следующей жертвой катастрофы должна стать Россия, экономика которой полностью зависит от экспорта энергоносителей и сырья. Во-вторых, оказалось, что зависимость постиндустриальных экономик от экспорта в Азию существенно преувеличена; при этом его сокращение фактически не коснулось высокотехнологичных производств. В-третьих, и это следует отметить особо, выявилась высокая степень подвижности (volatility) и непредсказуемости финансовых рынков развитых стран. Если, например, в 1995 году средние ежедневные колебания цен закрытия индекса Доу-Джонса составляли 20,8 пункта при среднем значении индекса в 4215 пунктов (0,45 процента), то в 1997 году они достигли 79,0 пункта при средней величине индекса в 7639 пунктов (1,02 процента).
Следующее действие драмы началось летом 1998 года. Достигнув максимума в 9338 пунктов 17 июля, индекс Доу-Джонса упал к 31 августа до 7539 пунктов, снизившись несколько более чем за месяц почти на 20 процентов. Причиной тому стали финансовые проблемы России, фактически полностью выключенной из мировых финансовых и торговых потоков, но весьма значимой в политическом аспекте. Уязвимость сформировавшейся в ходе десятилетних реформ олигархической системы в полной мере проявилась в августе, когда государство отказалось от своих долговых обязательств, за чем последовал крах большинства крупных банков, рубль подешевел в 4 раза, а фондовый индекс РТС снизился более чем в 12 раз (с 571 пункта в ноябре 1997 года до менее чем 46 в сентябре 1998-го). К власти пришло поддерживавшееся коммунистическим большинством парламента правительство во главе с Е.Примаковым, а суммарные убытки, понесенные западными инвесторами, составили около 100 миллиардов долларов. К этому времени распространилось мнение, что “азиатский кризис, выйдя за пределы малых стран и поразивший Японию, Латинскую Америку и государства бывшего советского блока, затронул почти половину мировой экономической системы”.
Однако и в этот раз большинство западных рынков избежали серьезного воздействия кризиса. Уверенный рост американской экономики во втором полугодии 1998 и первом квартале 1999 года привел к достижению индексом Доу-Джонса 11-тысячного рубежа. В европейских странах успехи были более скромными — в первой половине 1999 года установить новое рекордное значение удалось только французскому фондовому индексу, — что объясняется началом вооруженного конфликта в Косово, нерациональной экономической политикой социал-демократического правительства в Германии, замедлением роста в Англии и общей слабостью введенной с 1 января 1999 года единой европейской валюты. Наиболее симптоматичным событием нынешнего года стала реакция рынков постиндустриальных стран на кризис в Бразилии и девальвацию реала, а вернее отсутствие таковой. Тем самым было de facto признано, что пертурбации на развивающихся рынках фактически не способны нанести американской и европейской экономикам существенного вреда. В результате в диспуте между теми, кто предвидел неизбежное падение рынков и мировую финансовую дестабилизацию, и теми, кто рисовал перспективы беспрецедентно быстрого роста фондовых индексов на достаточно отдаленную перспективу, к лету 1999 года победа осталась за вторыми.
Два года, прошедшие с момента девальвации тайского бата, со всей ясностью показали, что в современных условиях нормальное функционирование и эффективное развитие мировой постиндустриальной системы возможно даже при хозяйственной дестабилизации в других регионах планеты. При этом дестабилизирующие факторы видятся нам не в действиях финансовых спекулянтов, а в глубинных основах модели “догоняющего” развития на базе заимствованных технологий и поощрения производства, ориентированного на экспорт продукции в развитые страны. В связи с этим финансовая поддержка оказавшихся в кризисной ситуации государств, представляется нецелесообразной и даже опасной, причем прежде всего для самих развитых стран. Оказывая ее, правительства постиндустриального мира и международные финансовые организации закрывают глаза как на то, что в большинстве развивающихся стран, от Индонезии до России, средства, аккумулируемые в национальной экономике или привлекаемые за счет иностранных инвестиций, используются в интересах либо отдельных финансово-промышленных групп, либо коррумпированных представителей государственной власти, так и на то, что возможности развития массового производства примитивных материальных благ, основанного на импортируемых технологиях и капитале, являются сегодня абсолютно исчерпанными. Налицо второй системный кризис индустриальной модели экономического развития, который представляет собой уже не прелюдию общего кризиса индустриального общества, а непосредственно процесс его разрушения.
Конец XX века стал, таким образом, не только временем расцвета постиндустриальной цивилизации, но и периодом переосмысления соотношения между ней и остальной частью человечества. Анализ складывающихся тенденций не может не убеждать в радикальном изменении баланса экономических сил в преддверии нового тысячелетия. Основы исключительного положения ведущих постиндустриальных держав сегодня как никогда прочны, а возможности достижения такового иными странами абсолютно иллюзорны.
Причиной этому стал глобальный кризис индустриальной цивилизации. В последние годы в западных странах сложились все необходимые предпосылки для резкого снижения роли индустриального сектора хозяйства, а в лице работников интеллектуального труда возник новый класс, способный отодвинуть на позиции малозначимой социальной группы традиционный пролетариат, носителя индустриальной идеологии. Как следствие, резко возросла зависимость мировой периферии от центра, и тем самым имевшему в прошлом самостоятельное значение промышленному производству нанесен мощный удар в планетарном масштабе. Роль основного фактора хозяйственного прогресса переходит к информации и знаниям, обеспечивающим в настоящее время львиную долю успеха той или иной экономики на мировой арене. Именно они выступают тем стратегическим товаром, на который предъявляется наибольший спрос, обладающий при этом наименьшей ценовой эластичностью. Широко распространив информационные технологии и сделав их неотъемлемым элементом современного производства, постиндустриальные страны могут диктовать цены на этот вид продукции, что увеличивает пропасть между ними и остальным миром, где государства, специализирующиеся на производстве промышленной продукции, оказываются в том же положении, в какое во второй половине 70-х попали производители природных ресурсов, наивно полагавшие, что спрос на их продукцию никогда не сократится. Ориентируясь на развитие личностей своих граждан, фактически не ограничивая пределы производительного и непроизводительного потребления, экспортируя товары и услуги, располагаемое количество которых не сокращается при росте объемов продаж, постиндустриальные страны находятся сегодня в иной экономической реальности, чем остальной мир.
Однако нельзя забывать, что хотя индустриальные и доиндустриальные порядки повержены, они не исчезли. Большая часть человечества по-прежнему движима экономическими мотивами и занята в аграрном и промышленном производстве. Опыт последних лет со всей очевидностью показал, что соответствующие страны, каких бы видимых успехов они ни достигали, не способны на основе собственных усилий войти в сообщество постиндустриальных держав. Более того, сегодня становится ясно, что даже активная технологическая и инвестиционная “накачка” индустриальных стран не делает их постиндустриальными и не порождает нового социального порядка, который устанавливается сегодня в Соединенных Штатах и странах Европейского союза. При этом расширяется не только хозяйственная, но и гуманитарная пропасть между двумя мирами, а готовность относительно отсталых стран отстаивать сегодня под лозунгами национальной и культурной идентичности свое право на отсталость, не сильно отличается от той, с какой в прошлом веке они защищали свое право называться величайшими державами планеты.