Смекни!
smekni.com

Субъективные ошибки или объективные обстоятельства (стр. 2 из 3)

Тот факт, что СССР был центром и гегемоном мировой социалистической системы, а Российская Федерация - Советского Союза, крайне усугубил отраслевые диспропорции, характерные для государственного социализма и всюду осложняющие переход от этого строя к рынку; они приобрели у нас особенно уродливый, труднопреодолимый характер. На протяжении почти полувека у нас происходило "переинвестирование" непродуктивных отраслей экономики за счет "недоинвестирования" многих ее насущно необходимых сфер. Закрытый характер политической системы и возможность неконтролиоуемого расходования природных ресурсов и золотого запаса позволяли в течение долгого времени, маскировать эту ситуацию. Но с тем большей силой ощутило общество удар "отложенных затрат" 70-80-х годов в после дующие десятилетия, когда последствия такой политики вышли наружу. Во многих проявлениях нынешнего экономического кризиса, в особенности таких, как инфляция, полное обесценивание личных сбережений или массовый выход из строя производственных и социальных инфраструктур (включая жилищное хозяйство и транспорт), сказываются не столько противоречия самого перехода к рынку, сколько следствия пороков прежней системы. Мы ощущаем, так сказать, муки "фантомных болей", порождаемые наследием уже отсутствующих ("ампутированных") экономических порядков.

Есть еще одна причина, по которой относительная длительность существования российского государственного социализма затрудняет переход к рынку и реализацию его потенциальных преимуществ. Господство государственного социализма прервало нормальное функционирование рыночной экономики в России на 70 лег, т.е. на время трудовой и социально-политической жизни примерно трех поколений. В других социалистических странах этот перерыв охватил 40--45 лет - период РКТИВНОСТИ двух поколений. Разница приблизительно в одно поколение оказалась качественной.

Обычно при современней продолжительности жизни в составе наличного населения в массовом масштабе соседствует три поколения - деды, отцы, внуки. Ограничение безрыночного существования четырьмя десятилетиями или двумя поколениями означает, что ко времени возобновления рыночного развития в обществе еще живо множество людей, сложившихся до устранения рынка, социализированных до этого, владеющих знаниями, умениями, инстинктами жизни в рыночной обстановке. В Восточной Европе в 1990 году, когда там начался возврат к рынку, не менее 10-20% населения составляли люди, родившиеся до 1925 года, т.е. те, кто к началу социалистического господства был старше 25 лет. Несоциалистическая жизнь была для них не только легендой или иностранной информацией. Само присутствие миллионов подобных людей, даже если они уже перестали быть самой активной частью населения сохраняло связь времен, помогало остальным успешнее создавать новые отношения и осваивать их. Иное дело, если разрыв охватывает три поколения, а то и больше. Тогда в обществе почти не остается людей, выросших в условиях ненарушенной рыночной жизни. В России те, кто в нэповские времена и тем более до революции был старше 25 лет, т.е. те, кто родился раньше 1900 года, составляли на рубеже 80-90-х годов считанные единицы - менее 0,5% всего населения [2].

В российском обществе не осталось никого, кто мог бы своим собственным опытом помочь остальным в овладении рыночной культурой. Перерыв традиции стал у нас не относительным, но абсолютным, так что рассогласование политико-экономических и культурно-психологических перемен достигло невиданного размаха. Понятно, что реализация возможностей рынка протекает и будет протекать у нас медленнее, в больших муках и противоречиях, нежели в других странах.

К тем же последствиям ведут некоторые особенности государственно-политического развития России. Революционная реформация, в процессе которой совершался отход нашей страны от государственного социализма, сложилась так, что она сопровождалась катастрофическим ослаблением государственности. Второй раз в XX веке произошел - сейчас, по счастью, в относительно бескровных формах - слом государственной машины. Дело здесь не в распаде Советского Союза о котором шла речь выше. Распад территориальной целостности государства в XX столетии, как показывает история множества стран от Австро-Венгрии до Германии и Кореи, сам по себе не обязательно ввергает общество в катастрофу. Наша беда в том, что в ходе преобразований разрушенными или предельно ослабленными оказались внутригосударственные механизмы, поддерживающие нормальный общественный порядок и нормальный ход общественной жизни. Неэффективно действующая милиция. преступность, коррупция, несобираемые налоги, неработающие системы социального обслуживания - вот в чем (а не в изменении границ) проявляется разрушение российской государственности.

Тут не место подробно разбирать, как случилось то, что случилось. Похоже все-таки, что в России никому не удалось бы мягко отделить злокачественные, подлежащие иссечению элементы государственно-социалистического партийного устройства от нормальных механизмов управления. По крайней мере, это было невозможно с конца 80-х годов. Тогда уже стало ясно, что у нас не удается развернуть экономические реформы, не подавив сознательное или бессознательное сопротивление партийно-советского аппарата. Без массового террора такого подавления можно было достичь, лишь внедряя гласность, преодолевая идеологическую монополию, допуская развитие зачатков демократии. Причем надо было делать это немедленно, не дожидаясь преобразований экономики и социальных отношений. Приходилось отказываться от, казалось бы, вполне разумной последовательности первых лет горбачевской власти, когда речь шла почти исключительно об экономических переменах и не затрагивались главные устои политической власти и идеологии. (В другой терминологии речь может идти о вольном или невольном отказе от китайской модели реформ.)

В итоге распад КПСС происходил (и в российских условиях не мог не происходить, если не отрекаться от реформации) раньше, чем формировались саморегулирующаяся экономика и гражданское общество. Соответственно оказывалось, что разрушающийся партийный регулятор социальных и государственых механизмов нечем заменить. На его месте образовался вакуум, нарушалось функционирование всех социально-государственных механизмов, начался тот самый слом государственной машины, который составляет и главное условие успеха большой революции, и ее главное бедствие.

Полного разрушения государственности и механизмов социального обслуживания в России ко всеобщему благу не произошло, поскольку у нас все-таки не было прямой революции, а развертывалась революционная реформация. Точнее поэтому говорить о крайнем и чрезвычайно опасном ослаблении государственности. Но как бы то ни было, процессы распада государства резко затруднили переход России к рынку, обострили переходный кризис и тем самым стали еще одним фактором, препятствовавшим плавному улучшению условий жизни по мере отхода от государственного социализма [З].

Само собой разумеется, признание решающей роли исторических обстоятельств не означает полного отрицания субъективных моментов. Но примем в расчет, что оценить человеческие действия всегда непросто. Ведь сами по себе последствия этих действий и решений зачастую недостаточны для оценочного суждения. Решения, после которых возникли бедствия и тяготы, отнюдь не обязательно следует оценивать сугубо негативно. Очень часто они принимаются в таких объективных обстоятельствах, когда избежать негативных последствий абсолютно невозможно. Действия, ведущие в подобных условиях к относительно меньшему злу, приходится признать разумными и положительными. Поэтому их оценка, признание их верными или ошибочными во множестве случаев остаются неокончательными, неопределенными, спорными. Тем не менее бывают социально-политические меры, ошибочность которых очевидна.

Применительно к развитию России в 90-е годы такой очевидной ошибкой стало развертывание широкомасштабной войны в Чечне. Помимо нравственных и политических последствий, чеченская война резко усугубила социально-экономический кризис, осложнила и без того крайне тяжелое положение с финансами страны, пустила на ветер немалую часть и без того скудных ресурсов переходного общества.

В экономической области масштабы совокупного воздействия объективных и субъективных факторов переходного кризиса легко оценить показателями падения производства и народохозяйственной активности в целом. Как известно, они сократились за первую половину 90-х годов более чем на треть [4]. Политические, социальные, культурные составляющие переходного кризиса нельзя выразить в столь же обобщенных и отчетливых цифрах. Современнику, однако, очевидна сопоставимость глубины кризиса в других сферах общественной жизни с тем, что происходило в экономике. Признаем, что в современной России кризис перехода от государственного социализма к капиталистическому или посткапиталистическому устройству не столь кровав и разрушителен, какой была у нас переходная смута во времена свержения капитализма. Но сам по себе это тяжкий и разрушительный кризис, далеко превосходящий переходные трудности в большинстве стран, преодолевающих наследие государственного социализма.