Монополия на информацию, обладание знанием, недоступным для других, изначально, с самых древних человеческих сообществ, составляло привилегию властителей – жрецов, колдунов, шаманов, врачевателей. Некий налет таинственности всегда идет на пользу власти. «Тайна лежит в сокровеннейшем ядре власти. <...> К сфере власти относится неравное распределение просматриваемости. Властвующий должен видеть все насквозь, но не позволять смотреть в себя. Сам он остается закрытым. Его настроения и намерения никому не дано знать» [Канетти 1999: 133 ] .
Поскольку язык политики – это язык власти (и следовательно – язык посвященных) и, в то же время – специальный язык для профессиональных целей, то естественно задать вопрос: в какой степени языку политики присуща такая характеристика специальных языков, как тайноречие или эзотеричность?
Р. Водак отмечает, что политический язык находится как бы между двумя полюсами – функционально обусловленным специальным языком и жаргоном определенной группы со свойственной ей идеологией. Поэтому политический язык «должен выполнять противоречивые функции: быть доступным для понимания (в соответствии с задачами пропаганды) и ориентированным на определенную группу (по историческим и социальным причинам). Последнее часто противоречит доступности политического языка» [ Водак 1997: 24 ] .
Корпоративная функция, присущая любому специальному подъязыку и жаргону, реализуется во многом благодаря тому, что специальный язык обычно непонятен для непосвященных, так как предназначен «для внутреннего употребления», для объединения «своих» и исключения «чужаков». Однако, поскольку специфику функционирования языка политики составляет массовость аудитории, и с политической терминологией каждый из нас сталкивается практически ежедневно, то неизбежно происходит деспециализация политических терминов. В результате этот специальный язык оказывается лишен свойства тайноречия. (Достаточно вспомнить, как быстро в повседневный язык жителей России вошли «таинственные» слова ваучер, консенсус, импичмент ). Тем не менее, этот «недостаток» компенсируется за счет такого свойства политического языка, как его расплывчатость, смысловая неопределенность.
Таким образом, неопределенность выступает в качестве специфического для политического (профессионального) подъязыка проявления эзотеричности. Политики, как никто другой, умеют уходить от прямого ответа на вопрос, умеют сказать много и при этом не сказать ничего. Специфика тайноречия в политическом дискурсе заключается не в языке политики как таковом, большинство знаков которого является широко известными, общедоступными для понимания, а в самом характере общения. Другими словами, эзотеричность политического дискурса – не семантическая, а прагматическая характеристика.
Ю.В. Рождественский, анализируя риторические особенности текстов информатики, выделяет свойство криптографичности, заключающееся в том, что «система не должна давать абоненту ту информацию, которой он не вправе располагать» [ Рождественский 1997: 594 ] . Для политического дискурса этот принцип верен лишь в области государственной тайны, а в остальном его можно переформулировать следующим образом: властные структуры в своих интересах (в целях политического самосохранения) ограничивают «клиенту» доступ к информации, которой он вправе располагать. Итак, еще раз подчеркнем. что право на монопольное обладание информации – это одно из дискурсивных проявлений власти.
В заключение рассмотрим понятие коммуникативного лидерства, с которым, на наш взгляд, непосредственно связан а власть в дискурсе.
В.В. Богданов раскрывает понятие коммуникативного лидерства через три типа доминаций, повышающих коммуникативный статус говорящего – энциклопедическая, лингвистическая и интерактивная доминация: «Коммуникативный лидер – это человек, который обладает нетривиальной информацией с точки зрения данной ситуации общения, умеет выразить эту информацию в наилучшей форме и довести ее до сведения адресата посредством оптимального языкового контакта» [ Богданов 1990: 30 ] . Более высокий социально-административный статус коммуниканта имеет тенденцию вызывать повышение и его коммуникативного статуса, но из этого вовсе не следует, что лицо, занимающее более высокое административное положение в обществе, непременно обладает и более высокой энциклопедической, лингвистической и интерактивной компетенцией.
В идеале социально-административное и коммуникативное лидерство должны совпадать, т.е. хороший политик, безусловно, должен быть коммуникативным лидером. Энциклопедическая компетенция политика проявляется в глубоком знании и понимании текущей политической ситуации, предшествующих процессов и исторического фона, а также в способности дать адекватное вербальное описание данной предметной области. Кроме того, понятие энциклопедической компетенции политика подразумевает и высокой общекультурный уровень, который в речи проявляется в апелляциях к прецедентным текстам данной культуры.
Лингвистическая компетенция политика заключается в использовании престижной формы языка (т.е. в полном владении литературной нормой), во владении паремиологическим фондом и образными средствами языка и умении их адекватно использовать.
Интерактивная компетенция политика состоит в соблюдении постулатов общения (с учетом их специфики в политическом дискурсе), а также во владении приемами фасцинации, которые позволяют установить оптимальный контакт с аудиторией.
Связь феномена коммуникативного лидерства с высоким статусом в социальной иерархии (социальным лидерством, властью) уходит корнями в генезис языка. На изначально «командную» роль слова указывают этологи и психологи. Сигналы лидеров примитивных групп обладали особой значимостью для особей низшего ранга. «Интересный в этой связи факт приводит Ф. Фолсом: даже в наши дни народы, которые живут охотой – таких, правда, на свете осталось совсем не много, – часто называют главу семьи просто «говорящий» [ Якушин 1984 ] .
Слово первоначально было командой для других (первые протовысказывания, предположительно, были императивами). Первобытный лидер воспринимается как источник авторитетного Слова, значимого для выживания группы. Не удивительно, что слово лидера и в современном обществе обладает особым авторитетом и служит мощным инструментом социальной власти.
Список литературы
Апресян Р.Г. Сила и насилие слова // Человек. 1997. № 5. С. 133–137.
Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994. 616 с.
Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов: Пер. с фр. М.: Прогресс–Универс, 1995. 456 с.
Блакар Р.М. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. С. 88–120.
Богданов В.В. Коммуникативная компетенция и коммуникативное лидерство // Язык, дискурс и личность. Тверь: Изд-во Твер. ун-та, 1990. С. 26–31.
Водак Р . Язык. Дискурс. Политика / Пер. с англ. и нем. Волгоград: Перемена, 1997. 139с.
Канетти Э. Элементы власти // Психология и психоанализ власти. Т.1. Хрестоматия. – Самара: Изд. Дом. «Бахрах», 1999. С.120-168.
Лассан Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ. Вильнюс: Изд-во Вильнюс. ун-та, 1995. 232 с.
Лоренц К. Агрессия (так называемое «зло»). М.: Прогресс, Универс, 1994. 272 с.
Марков Б.В. Философия и аргументация // Речевое общение и аргументация. Вып. 1. СПб.: Экополис и культура, 1993. С. 76–85.
Рождественский Ю.В. Теория риторики. М.: Добросвет, 1997. 600 с.
Фуко М. Воля к истине: по сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с франц. М.: Касталь,1996. 448 с.
Якушин Б.В. Гипотезы о происхождении языка. М.: Наука, 1984. 136 с.
Bolinger D. Language – the Loaded Weapon: the Use and Abuse of Language Today. – London and New York: Longman, 1980. – 214 p.
Diamond J. Status and Power in Verbal Interaction: a Study of Discourse in a Close-knit Social Network. – Amsterdam/Philadelphia: John Benjamins Publ. Co., 1996. – 178 p.
Fairclough N. Language and Power. – London: Longman, 1989. - 259 p.
Fowler Language as social practice // Handbook of Discourse Analysis. Vol.4. London, 1985. P.61–83.
Hodge R., Kress G. Language as Ideology. – New York: Routledge, 1993. – 230 p.
Tannen D. Remarks on Discourse and Power // Power Through Discourse. – Norwood, N. J.: Ablex Publishing Corporation, 1987. – P. 3–10.