Нельзя не отметить еще один характерный аспект работы М. Д. Машина: все приводимые автором выкладки социально-экономического характера направлены на достижение одной цели — доказать существование в казачестве глубокого раскола по классовому признаку. В этом стремлении автор зашел столь далеко, что поделил население станиц на два типа — станичную буржуазию, с одной стороны, и станичный пролетариат, а также наемных рабочих с наделами — с другой [см.: Там же, 15 ]. Такого рода утверждения нельзя расценить иначе как попытку упрощения либо «модернизации» исторической ситуации. Автор проигнорировал феномен казачества как исторически сложившейся сословной организации, попытался втиснуть его в прокрустово ложе марксистской методологии оценки соотношения социальных сил капиталистического общества, в которой нет иного критерия, кроме классового. Целью же этой «модернизации» является обоснование выдвинутого М. Д. Машиным тезиса о двух противоположных лагерях, на которые разделилось казачество Южного Урала в период революции и гражданской войны.
На последнее десятилетие XX в. пришелся подлинный бум интереса историков к казачьей тематике. Были опубликованы десятки монографий и сотни статей, освещающих различные аспекты истории всех казачьих войск России. Однако проблема, поднятая в настоящей статье, несколько ушла в тень и не пользовалась в этот период особым вниманием историков. Поэтому появление в середине 1990-х гг. монографии Ф. А. Каминского стало далеко не рядовым событием, поскольку предметом исследования автора являются именно социально-экономические отношения в Оренбургском казачьем войске, их динамика в первые годы советской власти — вопросы, отошедшие в те годы на второй план.
Весьма интересным представляется исследование автором причин, обусловивших живучесть общинного уклада в казачьей среде, а также структуры казачьей общины, ее функций, объема повинностей, возлагавшихся на ее членов [см.: Каминский, 32—34, 39—40 ]. На основе широкого круга источников автор проанализировал состояние хозяйства и социальную дифференциацию казачества накануне Октябрьской революции. И в результате сделал вывод о том, что в казачьих районах наблюдалась та же тенденция, что и в целом по стране — происходила поляризация деревни (станицы) с выделением и постоянным увеличением числа хозяйств, относившихся к крайним социальным группам, т. е. беднейших (преимущественно занятых работой по найму) и кулацких (предпринимательского типа). Однако в станицах этот процесс был менее выражен, шел медленнее, что автор объясняет изолированностью казачьей общины, значительными размерами землепользования (в том числе благодаря наличию земель войскового запаса), а также высокими рыночными ценами на хлеб и мясо, обеспечивавшими рентабельность даже мелкотоварного хозяйства [Там же, 32—34, 39—40 ].
Рассматривая вопрос об имущественной дифференциации казачества, автор подверг критике сложившуюся в советской историографии систему оценки состоятельности хозяйств по размерам посевной площади и количеству рабочего скота. По его вполне обоснованному мнению, подобный подход неприменим даже в районах, специализирующихся на производстве товарного зерна, вследствие широкого распространения арендных отношений, а также других факторов. Например, ввиду значительного количества так называемых «отсутствующих» казаков — людей, постоянно проживавших вне войсковой территории и, как правило, полностью порвавших с земледелием, но приписанных к той или иной станице. В результате они попадали в разряд беспосевных и безлошадных. Советские историки (М. Д. Машин, Л. И. Футорянский и др.) на этом основании зачисляли их в категорию бедноты, что не соответствовало действительности.
Ф. А. Каминский рассчитал необходимую норму посева зерновых для обеспечения внутренних потребностей хозяйства. При этом он учитывал потребности в продовольствии и фураже исходя из среднего размера казачьей семьи (6 человек) и наличия не менее двух лошадей (одной рабочей и одной строевой), необходимость уплаты установленных сборов, среднюю урожайность зерновых в регионе. Результат подтвердил выводы М. Д. Машина, сделанные в 1984 г.: минимальный посев должен быть не менее 5 десятин на двор [см.: Там же, 35—36 ]. Таким образом, хозяйство, засевающее меньшую площадь, не обеспечивало собственные потребности. Однако автор предостерегает от поспешного зачисления его в категорию бедняцких. Дело в том, что климатические условия в южных, засушливых районах области Оренбургского войска неблагоприятны для земледелия, и здешние хозяйства имели преимущественно скотоводческую специализацию. С учетом всех этих факторов автор выводит следующее соотношение имущественных групп казачества: маломощных хозяйств — 29 %, середняцких — 46 %, зажиточных — 25 % [см.: Каминский, 36—38 ]. Эти цифры значительно отличаются от тех, что содержатся в трудах М. Д. Машина и Л. И. Футорянского. В отличие от своих предшественников, Ф. А. Каминский не ставил перед собой задачу продемонстрировать классовое расслоение в казачьей среде и подчеркнуть наличие в ней значительной прослойки, служившей опорой советской власти. В целом его выводы представляются более обоснованными.
Автором отмечен весьма интересный аспект сословных противоречий между казаками и иногородними. Оказывается, их источником была не только неравномерность в обеспечении землей, но и более активная предпринимательская деятельность крестьян. Не будучи связанными общинной регламентацией, но в то же время стесненные в правах землепользования иногородние активно развивали кустарные промыслы, создавали предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции. Поэтому большая часть мыловаренных, кожевенных, кирпичных и других заводов принадлежала лицам невойскового сословия, что вызывало определенную неприязнь к ним казаков [Там же, 38 ].
В своей монографии Ф. А. Каминский не касается политических перипетий Гражданской войны и позиций, занимаемых казачеством на отдельных ее этапах. Тем не менее, проведя краткий анализ законоположений советской власти по аграрному и непосредственно казачьему вопросам, он приходит к выводу, что ни один из них не отвечал коренным интересам этой социальной группы российского общества. Поскольку сословное деление было упразднено, казачество лишилось своего особого экономического и военно-политического статуса: оно уравнивалось с иногородними в правах на землю, лишалось своих традиционных органов самоуправления и т. д. Однако яростное сопротивление казаков заставило советскую власть пойти на компромисс. В частности, автор подчеркивает, что в Оренбуржье уравнительный передел земли между казаками и крестьянами так и не был осуществлен вплоть до начала коллективизации. За казаками остались их прежние наделы, а кроме того, им были переданы офицерские участки (правда, это дало очень незначительный прирост — всего 0, 6 %); крестьянам же были переданы, по словам автора, «казенные земли» [Там же, 45—46 ]. Видимо, он имеет в виду земли войскового запаса, поскольку в пределах войсковой территории все угодья были коллективной собственностью Войска Оренбургского. Таким образом, в результате почти трехлетней войны казачеству все же удалось сохранить свою главную привилегию — лучшую обеспеченность землей. На мой взгляд, это очень важный вывод, который подтверждает, что Гражданская война в Оренбуржье не завершилась победой одной из сторон, а закончилась компромиссом: казачество приняло советскую форму государственного устройства, в том числе и на местах, а советская власть отказалась от дальнейших попыток земельного «поравнения» казаков и крестьян, от посягательств на вековые устои казачьего быта. По сути, это было перемирие. Казачество не перешло на сторону советской власти, оно лишь согласилось на мирное сосуществование с нею.
В заключение отметим, что исследование вопросов, связанных с аграрными отношениями в казачьих областях Урала, отнюдь не завершено. Благодаря трудам советских историков мы имеем достаточно полное представление о состоянии казачьих хозяйств накануне Революции 1917 г. и Гражданской войны. В то же время малоизученными остаются вопросы, касающиеся их динамики в результате реализации в казачьих районах Декрета о земле, социально-экономические аспекты политики войсковых правительств, последствия Гражданской войны для казачьих хозяйств. Причем в большей степени это относится к Уральскому казачьему войску, основная часть земель которого ныне находится вне пределов Российской Федерации. Это создает определенные трудности, в том числе и политического свойства, для изучения данной проблемы. Хотелось бы надеяться, что они будут преодолены, а появление новых интересных и содержательных работ по аграрной истории казачества Урала в Новейшее время — дело ближайшего будущего.
Список литературы
Баранов А. Октябрь и начало гражданской войны на Урале. Свердловск, 1928.
Гражданская война и военная интервенция в СССР : энциклопедия. М., 1983.
Ермолин А. А. Революция и казачество (1917—1920). М., 1982.
История казачества Азиатской России : в 3 т. Т. 3 : XX век. Екатеринбург, 1995.
Какурин Н. Е. Как сражалась революция : в 2 т. Т. 1. М., 1990.
Каминский Ф. А. Оренбургское казачество в первые годы советской власти (1921—1926). Магнитогорск, 1996.
Ленин В. И. Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905—1907 гг. // Полн. собр. соч. : в 55 т. Т.16. М., 1973.
Мамонов Ю. В. Казачество Урала в период революций 1917 г. и Гражданской войны : военно-политическая деятельность и государственное строительство : автореф. дис. … канд. ист. наук : 07.00.02. Курган, 2001.
Машин М. Д. Из истории родного края : Оренбургское казачье войско. Челябинск, 1976.
Машин М. Д. Оренбургское и уральское казачество в годы Гражданской войны. Саратов, 1984.
Петров К. Сельское хозяйство // Октябрь на Южном Урале. Златоуст, 1927. С. 13—19.
Подшивалов И. Гражданская борьба на Урале. М., 1925.
Пожидаева Г. В. Разложение казачьей общины накануне 1917 г. : (по материалам Южного Урала) // Вопр. аграр. истории Урала и Западной Сибири. Свердловск, 1966. С. 453—460.
Попов Ф. Г. Дутовщина : борьба с казачьей контрреволюцией в Оренбургском крае. М. ; Самара, 1934.
Селивановская Л. А. Социальная дифференциация оренбургского казачества в конце XIX — начале XX в. // Уч. зап. Оренбург. пед. ин-та. Вып. 13. Оренбург, 1958. С. 41—89.
Футорянский Л. И. Борьба за массы трудового казачества в период перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую (март — октябрь 1917 г.). Оренбург, 1972а.
Футорянский Л. И. Казачество в системе социально-экономических отношений предреволюционной России // Вопр. истории капиталист. России. М., 1972б. С. 139—157.
Футорянский Л. И. Расслоение казачьих хозяйств в конце XIX — начале XX в. // Ежегод. по аграрной истории Восточной Европы, 1971. Вильнюс, 1974. С. 292—306.