Наиболее крупной из такого рода целевых систем (организаций) является общество и его соответствующие структуры. Как отмечает американский социолог функционалистского направления Э. Шилз, общество – это не просто совокупность людей, изначальных и культурных коллективов, взаимодействующих и обменивающихся услугами друг с другом. Все эти коллективы образуют общество в силу того, что у них есть общая власть, которая осуществляет контроль над территорией, обозначенной границами, поддерживает и насаждает более или менее общую культуру. Эти факторы превращают совокупность относительно специализированных изначально корпоративных и культурных подсистем в общественную систему.
На каждой из подсистем лежит печать принадлежности к данному обществу и ни к какому иному. Одна из многочисленных задач социологии состоит в том, чтобы выявить механизмы и процессы, в силу которых эти подсистемы (группы) функционируют как общество (и, соответственно, как система). Наряду с системой власти общество имеет общую культурную систему, складывающуюся из господствующих ценностей, убеждений, социальных норм, верований.
Система культуры представлена своими социальными институтами: школами, церквями, университетами, библиотеками, театрами и т.д. Наряду с подсистемой культуры можно выделить подсистему социального контроля, социализация и т.д. Изучая общество, мы видим проблему с «высоты птичьего полета», однако чтобы действительно получить представление о нем, надо изучить все его подсистемы в отдельности, взглянуть на них изнутри. Только так можно понять мир, в котором мы живем и который можно назвать сложным научным термином «социальная система»[11].
7. Общества и социальные системы
Нетрудно убедиться, что в большинстве случаев термин общество употребляется в двух основных значениях. Одно из них трактует общество как социальное объединение или взаимодействие; другое – как единицу, обладающую собственными границами, отделяющими ее от соседних или близлежащих обществ. Некая неопределенность и двусмысленность этого понятия не столь проблематична, как может показаться. Тенденция, согласно которой общество как социальное целое представляет собой легко поддающуюся интерпретации единицу исследования, находится под влиянием ряда пагубных социально-научных допущений. Одно из них – концептуальное соотнесение социальных и биологических систем, осмысление первых по аналогии с частями биологических организмов. В наши дни осталось не так много людей, кто, подобно Дюркгейму, Спенсеру и многим другим представителям социальной мысли ХIХ в., использует при описании социальных систем прямые аналогии с биологическими организмами. Однако скрытые параллели встречаются довольно часто даже в работах тех, кто говорит об обществах как об открытых системах. Второе из упомянутых допущений – превалирование в социальных науках разворачиваемых моделей. Согласно этим моделям, основные структурные характеристики общества, обеспечивающие стабильность и изменение одновременно, являются внутренними по отношению к нему. Совершенно очевидно, по какой причине эти модели соотносятся с первой точкой зрения: предполагается, что общества обладают качествами, аналогичными тем, которые делают возможным контроль за формированием и развитием организма. Наконец, не стоит забывать и об известной склонности наделять любые формы общественного устройства чертами, характерными для современных обществ как государств-наций. Последние отличаются четко обозначенными территориальными границами, не свойственными, однако, большинству других исторических типов обществ.
Противостоять этим допущениям можно, признав тот факт, что социетальные общности существуют только в контексте интерсоциетальных систем. Все общества представляют собой социальные системы и одновременно порождаются их пересечением. Иными словами, речь идет о системах доминирования, исследование которых возможно через обращение к отношениям автономии и зависимости, установившимся между ними. Таким образом, общества представляют собой социальные системы, выделяющиеся на фоне ряда других системных отношений, в которые они включены. Их особое положение обусловлено четко выраженными структуральными принципами. Такого рода группировками является первой и наиболее существенной характеристикой общества, однако есть и другие. К ним относятся:
1) связь между социальной системой и определенной локальностью или территорией. Локальности, занятые обществами, не обязательно представляют собой фиксированные в своем постоянстве, стационарные области. Кочевые общества странствуют по изменчивым пространственно-временным путям;
2) наличие нормативных элементов, определяющих законность пользования локальностью. Тональности и стили притязаний на соответствие законам и принципам существенно различаются и могут быть оспорены в той или иной степени;
3) ощущение членами общества особой идентичности, независимо от того, как оно выражается или проявляется. Подобные чувства обнаруживаются на уровне практического и дискурсивного сознания и не предполагают «единодушия во взглядах». Индивиды могут осознавать свою принадлежность к определенной общности, не будучи уверенными, что это правильно и справедливо.
Еще раз подчеркнем, что термин «социальная система» не следует употреблять лишь для обозначения четко ограниченных совокупностей социальных отношений.
Тенденция считать государства-нации типичными формами обществ, относительно которых могут быть оценены все остальные их разновидности, настолько сильна, что о ней стоит сказать особо. Три критерия ведут себя в меняющихся социетальных контекстах. Рассмотрим, к примеру, традиционный Китай сравнительно позднего периода – около 1700 г. Обсуждая эту эпоху, китаисты часто говорят о китайском обществе. При этом речь идет о государственных институтах, мелкопоместном дворянстве, хозяйственно-экономических единицах, структуре семьи и других феноменах, объединяющихся в общей, достаточно специфической социальной системе, именуемой Китай. Однако определяемый подобным образом Китай представляет собой лишь небольшой участок территории, который правительственный чиновник объявляет китайским государством. С точки зрения этого чиновника, на земле существует только одно общество, центром которого является Китай как столица культурной и политической жизни; вместе с тем оно расширяется, дабы вобрать в себя многочисленные варварские племена, живущие в непосредственной близости на внешних гранях этого общества. Хотя последние действовали так, как будто являлись самостоятельными социальными группировками, официальная точка зрения рассматривала их как принадлежность Китая. В те времена китайцы считали, что в состав Китая входят Тибет, Бирма и Корея, так как последние определенным образом были связаны с центром. Западные историки и социальные аналитики подходили к его определению с более жестких и ограниченных позиций. Однако само признание факта существования в 1700-х гг. особого китайского общества, обособленного от Тибета и прочих, предполагает присоединение нескольких миллионов этнически различных групп населения Южного Китая. Последние считали себя независимыми и имели собственные правительственные структуры. Вместе с тем, их права постоянно нарушались представителями китайского чиновничества, полагавшего что они тесно связаны с центральным государством.
По сравнению с масштабными по своей протяженности аграрными обществами современные западные государства-нации представляют собой внутренне скоординированные административные единицы. Перемещаясь в глубь веков рассматриваем в качестве примера Китай в том виде, в каком он пребывал в пятом веке. Зададимся вопросом, какие социальные связи могли существовать между китайским крестьянином из провинции Хонань и правящим классом Тоба (табачи). С точки зрения представителей господствующего класса, крестьянин стоял на самой низкой ступени иерархической лестницы. Однако общественные связи его совершенно отличались от социального мира Тоба. В большинстве случаев общение не выходило за рамки нуклеарной или расширенной семьи: многие деревни состояли из родственных кланов. Поля располагались таким образом, что в течение рабочего дня члены кланов редко сталкивались с посторонними людьми. Обычно крестьянин посещал соседние деревни не чаще двух-трех раз в год, а ближайший город и того реже. На рыночной площади близлежащей деревни или города он сталкивался с представителями других классов, сословий и слоев общества – мастерами, ремесленниками, кустарями, торговцами, низшими государственными чиновниками, которым обязан был платить налоги. За всю свою жизнь крестьянин мог ни разу не встретиться с Тоба. Местные чиновники, посещающие деревню, могли осуществлять поставку зерна или ткани. Однако во всем остальном сельские жители стремились избежать контактов с высшей властью, даже тогда, когда они, казалось, были неотвратимы. Либо эти контакты предвещали взаимодействия с судами, лишение свободы или принудительную службу в армии.
Границы, официально установленные правительством Тоба, могли не совпадать с размахом хозяйственной деятельности крестьянина, пребывающего в определенных областях провинции Хонань. В период правления династии Тоба многие сельские жители установили контакты с членами родственных кланов, проживающими по другую сторону границы, в южных штатах. Тем не менее, крестьянин, лишенный подобных связей, склонен был считать индивидов, находящихся за пределами границы, представителями своего народа, нежели чужеземцами. Предполагая, что он встретился с кем-то из провинции Кансу, расположенной на северо-западе государства Тоба. Этот человек будет рассматриваться нашим крестьянином как абсолютный чужестранец даже в том случае, если они обрабатывали близлежащие поля. Либо он будет говорить на другом языке, иначе одеваться и придерживаться незнакомых традиций и обычаев. Ни крестьянин, ни гость могут даже не осознать, что оба являются гражданами империи Тоба.