Щербатов отрицательно относился к просвещению народа, которое, по его мнению, ведет к духу неповиновения. “Ежели народ подлой просветится и будет сравнивать тягости своих налогов с роскошью государя и вельмож,.. тогда не будет ли он роптать по поводу налогов и, наконец, не произведет ли это бунта?”. Одной из причин крестьянской войны Пугачева Щербатов называл обсуждение положения крепостных в Уложенной комиссии, особенно же “неосторожные мысли и мнения” депутата Коробьина, которые посеяли “заразу в сердца” депутатов низких чинов. Они же, разъехавшись, “эти злые семена и в отдаленные области России распространили”. Именно поэтому, писал Щербатов, почти все крестьяне присоединились к “врагу отечества”.
Помещичьи крестьяне благоденствуют, уверял Щербатов; вина за их возбуждение против помещиков лежит на тех, кто, подобно Коробьину, рассуждает о тяжелом положении крепостных; “распространение таких мыслей произвело различные бунты, как ныне пугачевский, и убийства большого числа помещиков своими крестьянами, чем они ясно показали, что они никакой свободы недостойны, и что всякое разрушение древней власти помещичьей над крестьянами может великое разорение и гибель государству принести”.
Отношение Щербатова к самодержавию было сложным. Там, где речь шла о защите феодального строя, Щербатов отдавал такой защите все силы и знания (по заданию Екатерины II он написал в связи с восстанием Пугачева “Краткую повесть о бывших в России самозванцах”). Однако там, где ставилась проблема привилегий родовитого дворянства, участия феодальной знати в управлении обществом и государством, Щербатов порой очень резко критиковал самодержавие. Самодержец – “самовластитель, подчинивший своей власти все законы и благо народное”. Щербатов порицал хаотическое состояние российского законодательства, жестокость уголовных законов, “кнутобойство”, бездарность и леность чиновной бюрократии, неустроенность правосудия.
Самовластие государя, произвол и употребление власти во вред общественному благу может сдержать, по мнению Щербатова, только аристократия, “великое число сильных и знатных родов”. Между тем монарх, обходя чинами и отличиями родовую знать, окружает себя “временщиками, пронырами, выскочками и льстецами” из людей “подлого состояния” (очень зло и ядовито Щербатов писал о Бироне, о Потемкине, Самойлове и др).
Порицая абсолютизм с тираноборческих позиций, он предлагал передать законодательную власть дворянскому сословному собранию и ограничить власть монарха “основательными законами”. В произведении “Путешествие в землю Офирскую господина С. швецкого дворянина” Щербатов изложил свой идеал – кастовое рабовладельческое общество и тоталитарное олигархическое государство.
Население Офирской земли делится на четко отделенные одна от другой касты; все стороны жизни офирцев регламентированы “Катихизмой законов”, нормы которой детально определяют не только правовое положение каст и их подразделений, но и одежду, пищу, быт каждой из них. Рабы в Офирской земле отданы в полную власть благородных. Последние имеют монопольное право владеть рабами и занимать государственные должности; особые политические привилегии у вельможной знати. Царь офирцев подчинен законам, издаваемым сословными дворянскими собраниями, и правит совместно с ними (верховный совет, вышнее правительство). В Офирской земле организованы поселенные войска (прообраз позднейших военных поселений); эти поселенные войска, подчеркивал Щербатов, напоминая о крестьянской войне Пугачева, особенно важны в случаях внутренних беспорядков.
4. Политико-правовые идеи зарождающегося просветительства и либерализма
Отдельные представители образованных классов, сопоставляя существовавшие в России феодально-крепостнические порядки с порядками более развитых стран либо с передовыми теориями стран, переживающих кризис феодализма, уже во второй половине XVIII в. высказывали критические суждения о злоупотреблениях крепостным правом, ставили вопрос об осуществлении в России хотя бы части идей Просвещения. Писателей и публицистов критического и гуманистического направления принято называть просветителями.
Видным просветителем был Н.И. Новиков (1744–1818 гг.), издатель журналов “Трутень”, “Живописец” и др. Новиков обличал пороки тогдашнего общества, произвол и взяточничество чиновников и судей, казнокрадство, низкопоклонство дворян перед заграницей. “Трутень” затрагивал проблему противоречия сословного неравенства и естественного равенства людей. В журнале высмеивались помещики, которые больны “мнением, что крестьяне не суть человеки”, не слышат “вопиющего гласа природы: и рабы – человеки”.
Новиков не выступал против крепостничества как системы, считая его, подобно сословному строению общества, неизбежным следствием и формой разделения труда. Однако знакомство с реальным положением дел в деревне, приложение естественно-правовых, нравственных оценок к крепостническим отношениям, приверженность масонским идеям всеобщего равенства людей побуждали его к радикальным для того времени выступлениям. В 1772 г. в журнале “Живописец” (издание “Трутня” было прекращено по цензурным условиям) опубликован “Отрывок путешествия в *** И *** Т ***” (предполагаемая расшифровка – “Издатель Трутня”), впервые в русской публицистике описывающий быт крепостных. Вопреки официальной точке зрения о господстве в деревне добрых помещиков, автор рассказывал о нищете и угнетении крестьян, непомерных поборах и бесчеловечном обращении с крепостными жестоких и глупых помещиков. “Бедность и рабство повсюду встречались мне в образе крестьян”, – пишет посетитель деревни “Разоренная”. Защищаясь вскоре от нападок, “будто сей листок огорчает целый дворянский корпус”, Новиков пояснял, что порицается лишь “дворянин, власть свою и преимущество дворянское во зло употребляющий”. Сатира Новикова не шла далее обличения отдельных пороков существовавшего строя; с самого начала издатель “Трутня” объявил, что “против бога и правления... в наше время никто ничего не напишет, кто хотя искру понятия имеет”. Тем не менее статьи Новикова сразу же вызвали угрозы официозных изданий; его журналы закрывались, их издатель подвергался репрессиям.
Заифывание “просвещенного абсолютизма” с либерализмом открыло относительно широкий доступ в Россию иностранной литературы, в том числе радикальной по содержанию; выбор для перевода различных произведений, опубликование их с примечаниями издателей и переводчиков стали одной из форм выражения и пропаганды политико-правовых идей различных направлений.
В 1768 г. отставной военный, секретарь одного из департаментов Сената Яков Павлович Козельский (1728 г. – после 1793 г.) опубликовал книгу “Философические предложения”, представляющую собой нечто вроде хрестоматии, в которой по определенной системе изложены выбранные автором “полезные для человеческого рода истины”. (Его младший брат и тезка в том же году выступал в Уложенной комиссии с поддержкой мнения Коробьина. - Прим. авт.) По мнению Козельского, внимания достойны лишь четыре философа: Руссо, Монтескье, Гельвеций и некий аноним (Шефтсбери). “Первый из них, бессмертия достойный муж, как высокопарный орел превзошел всех бывших до него философов”. В книге воспроизводятся идеи о договорном создании государства и общества для обеспечения людям “гражданской вольности и собственности имения”, о необходимости соединения “особенной пользы каждого человека с общею пользою всех”. Наилучшим признается общество с таким распределением имуществ, чтобы “одни люди не могли презирать и утеснять других”, где труд обязателен, а “для труда человеку довольно восьми часов в сутки”. С одобрением и симпатией воспроизводятся демократические идеи: “В республиканском правлении общая польза есть основание всех человеческих добродетелей и законодательств”.
Составив сборник высказываний западных просветителей, автор “Философических предложений” отводил от себя обвинение в чрезмерном свободомыслии и как бы следовал способу, каким был составлен “Наказ” Екатерины II; его произведение, однако, резко противостояло екатерининскому “Наказу” как выбором мыслителей и их идей, так и теми выводами, какие следовали из философских посылок. В “Философических предложениях” немало скрытой полемики с идеологами “просвещенного абсолютизма”, критических намеков на крепостническую действительность.
Идеей естественного права Козельский обосновывал вывод, что “закон, который дозволяет пленника продать, купить, сделать рабом и содержать его произвольным образом, не основан ни на каком праве, ни на справедливости”. Намек на указ Екатерины, запретивший крепостным подавать ей жалобы на помещиков (1767 г.), слышится в таком рассуждении: “Несносно то в человеке, когда он причиняет своему ближнему обиду, а то вдвойне еще несноснее, ежели он не терпит, чтоб обиженный жаловался на обиду”. Вопреки официально поддерживаемой идее о необходимости прежде просветить (“выполировать”) народ, а затем уже даровать ему свободу, Козельский утверждал: “Выполировать народ иначе нельзя, как через облегчение его трудностей”.
В книге содержатся намеки на справедливость и возможность насильственного уничтожения крепостничества. Козельский считал войну справедливой только в том случае, если ее ведут люди, “которые так обижены, что обида их стоит по справедливости войны”, и если у них нет другого средства избавиться от несправедливостей. Подобно тому, как река с тем большей силой прорывает плотину, чем дольше было удерживаемо ее течение, люди, долго подвергавшиеся угнетению, “тем больше истощают наружу свою досаду”, чем к более долговременному терпению были принуждены; обиженные “при способном для них случае очень мстительны” по отношению к угнетателям и “по справедливости почесть их можно почти за невинных”.