Не странно ли, что никому до сих пор не приходило в голову даже поставить такой вопрос, не говоря уже о том, чтоб на него ответить? Более того, и сейчас не приходит, хотя налицо, казалось бы, все признаки того, что созревает страна для нового "патриотического" приступа, который на этот раз может привести к окончательному самоуничтожению. Ведь не в том только дело, что и сегодня массовое общественное движение, которое мы по старой памяти продолжаем называть коммунистическим и которое в действительности воплощает то же "национальное самообожание", что поразило в свое время славянофилов и Достоевского, опять планирует "обвал Запада" и новое продвижение России к вершинам сверхдержавности. Действительная опасность в другом.
14
Я не говорю уже, что три из пяти возможных кандидатов в преемники Б. Ельцина -Ю. Лужков, Г. Зюганов и А. Лебедь - выступают за передачу Севастополя России, т.е. за открытую конфронтацию с Украиной; четвертый, В. Черномырдин, заявляет публично: "Россия - не страна, а континент" (другими словами, сам того не замечая, начинает изъясняться на "патриотическом" канцелярите), а пятый, Б. Немцов, на глазах у изумленной публики приглашает в качестве политического советника печально известного "патриота" В. Аксючица. Говорю я о куда более поразительном факте.
Рассуждения об "идеологическом вакууме", нуждающемся в заполнении, давно уже стали стандартным припевом на любой тусовке московских интеллектуалов. Важно, однако, что под "заполнением вакуума" имеется в виду вовсе не свободное соревнование исторически сложившихся идеологий, либеральной, консервативной и социал-демократической, как происходит во всех современных странах, но непременно некая всеобъемлющая моноидея (одни лукаво называют ее Национальной, другие откровенно Русской), т.е. нечто вполне средневековое, вроде северокорейского "Чучхе".
И добро бы занимались этим одни проповедники "Русского пути", как Зюганов или Подберезкин. Но ведь даже либеральнейшие из либералов - и те туда же. Два примера. Тот же Гулыга, замечательный знаток немецкой классической философии (я сам когда-то напечатал в "Новом мире" похвальную рецензию на его книгу о Гегеле). О чем пишет он сегодня? Конечно, о Русской идее (естественно, попадает при этом и мне как "тенденциозному ее интерпретатору"). Пишет очень искренне и как всегда устрашающе эрудированно, но совершенно не понимая, что к чему, даже не задаваясь вопросом, отчего такие разные и уважаемые люди, как А. Валицкий или Д. Драгунский, могли отзываться о его предмете таким образом: "Когда говорят о Русской идее, у меня по коже пробегает легкий мороз. Потому что на самом деле это просто идея российской империи, не более того и не менее" [19]. Отвергает их всех Гулыга как "тенденциозных интерпретаторов" - и баста.
Против них выдвигает он Достоевского, который писал, что "Русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые... развивает Европа в отдельных своих национальностях" [17, т. 18, с. 37]. И, более того, "Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы" [17, т. 13, с. 377]. Или, как добавляет Гулыга, "все ответственны за всех" [20]. Говорил это Достоевский? Конечно. Но и другое ведь он говорил. Например, что "Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки" [17, т. 26, с. 83]. Да еще и яростно спорил с Н. Данилевским, который тоже, разумеется, был убежден, что завоевание Константинополя - наша судьба, но считал все-таки необходимым поделить его после захвата с другими славянами. Очень рассердился тогда Достоевский: "Какое может быть сравнение между нами и славянами?.. Как может Россия участвовать во владении Константинополем на равных основаниях со славянами, если Россия им не равна во всех отношениях - и каждому народу порознь и всем им вместе взятым?" [17, т. 26. с. 83].
Все, конечно, "ответственны за всех", и про Россию, которая "живет для одной лишь Европы", тоже красиво сказано. Но наше (т.е., собственно, даже не наше, чужое, то, что нам еще предстоит захватить) не трожь! И не только с Европой, но и с братьями, славянами не поделимся. Да тот ли, помилуйте, перед нами Достоевский, которого представил нам Гулыга как певца и пророка "всечеловечества"? Да, конечно •хр И знал это о нем еще Бердяев: "Тот же Достоевский, который проповедовал всечеловека и призывал к вселенскому духу, проповедовал и самый изуверский национализм, травил поляков и евреев, отрицал за Западом всякие права быть христианским миром" [9, с. 16].
Но если так, чем же была в прошлом веке Русская идея? Абстрактной слащавой риторикой о "всечеловечестве", как пытается внушить читателям Гулыга? Или конкретной и жесткой имперской политикой, которой, между прочим, предстояло сдать Россию "бесам"?
Очевидно, что для либерала-перебежчика Гулыги, ставящего на одну доску как "творцов Русской идеи" проповедника "национально-патриотической диктатуры" И. Ильина и В. Соловьева, при том что для последнего понятие национальной идеи имело смысл чисто религиозный ("идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности" [7, т. 1, с. 220]), риторика важнее политики. Но определяет-то судьбы страны политика. И именно поэтому, несмотря на все красивые абстракции. Русская идея по-прежнему способна убить Россию. И, следовательно, выбирать нужно между Ильиным и Соловьевым, а не смешивать в одну кучу яростного националиста и человека, видевшего в национализме гибель отечества.
Еще хуже, однако, что и не переметнувшиеся в "патриотический" лагерь либералы стараются как-то адаптироваться к веянием времени и тоже взять на вооружение ту же Русскую идею. Об этом второй пример.
15
Доклад № 31 Российского научного фонда толкует об интеллектуальном потенциале страны и способах его реализации. Но озаглавлен он "Русская идея: демократическое развитие России" [21]. Помилуйте, по пути демократии идут уже 117 стран мира. Что же в нем специфически русского? И ведь умные же писали это люди, а вот даже самые простые, на поверхности лежащие вопросы в голову им почему-то не пришли.
Чем, спрашивается, отличаются они от "патриотов", которые объявляют главным принципом Русской идеи, скажем, коллективизм, даже не подозревая, что глашатаи так называемой Азиатской идеи в Куала Лумпуре или в Сингапуре давно уже провозгласили его своей монополией. Ведь до последнего времени азиатские "патриоты" объясняли свой стремительный экономический успех именно коллективизмом, который отличает, по их мнению, Азию от индивидуалистической белой Европы, включающей, естественно, и Россию. (Поразительно и другое "патриотическое" совпадение. При первых же признаках экономической катастрофы, постигшей Азию в 1997 году, ведущий идеолог "азиофильства" премьер-министр Малайзии М. Мохамед тотчас обвинил в ней тех самых злодеев, которых винят в экономических невзгодах России Зюганов или Баркашов - евреев.) То же самое происходит, впрочем, и с другим отличительным свойством, приписываемым "патриотами" Русской идее, - с духовностью. И тут ведь они опоздали. На самом деле идеологи воинствующего индуизма давно уже убеждают мир, что как раз в духовности всегда и состояла Индийская идея, принципиально отличающая их как от мусульман, так и от христиан (опять-таки, разумеется, включая православных россиян).
Короче говоря, в провинциальном своем самодовольстве "патриоты" даже и не заметили: решительно все, что пытаются приписать они Русской идее, давно уже присвоено националистами других стран. И тем не менее в России дело дошло до того, что президент страны обязал своих аппаратчиков к такому-то сроку положить ему на стол Национальную идею. Родимые мои, и десятилетия не прошло, как вырвалась страна из удушающих объятий государственной моноидеи, а вы опять, словно загипнотизированные, тянетесь к еще одной. Ведь очевидно же, что как национальную идею ни назови - "идеологией патриотизма" (Зюганов) или "демократического развития" (авторы доклада № 31), ничем, кроме государственной монополии, стать она не может. И уже поэтому никак не вяжется с реальностью современного государства.
16
Совсем не удивительно, однако, что на таком фоне пророчества А. Панарина, либерального профессора, заведующего кафедрой политологам Московского университета, звучат вполне естественно. Говорит он по сути то же, что Достбевский, пусть и не так ярко: "Любая партия в России рано или поздно обнаруживает - для того, чтобы сохранить власть, ей необходима государственная и даже мессианская идея с провозглашением мирового величия и призвания России" [22, с. 137]. И предсказывает поэтому:
"Главный парадокс нашей новейшей политической истории в том, что основателям нынешнего режима для сохранения власти предстоит уже завтра занять позиции, прямо противоположные тем, с которых они начинали свою реформаторскую деятельность. Либералы, адепты теории "государство-минимум", они превратятся в законченных этатистов. Критики империи, они станут централистами-державниками, наследниками традиции Ивана IV" [22, с. 38]. Понимаете, о чем речь? Ельцину предстоит обратиться в Зюганова. Неминуемо.
Короче, синдром мессианства и сверхдержавности вечен в России, нормален в ней, естествен, она всегда будет больна имперской болезнью - вот о чем говорит Панарин, полагая, вероятно, что таким образом устраняет загадку, о которой я веду речь. Так, мол, устроена российская политическая культура, такова ее традиция. О чем тут рассуждать? Но ведь по сути он делает решение нашей загадки еще более насущным. Ибо вопросы, вправду ли именно так устроена наша политическая культура или почему устроена она так, а не иначе, остаются. И от того, что они даже не поставлены, загадка становится еще "загадочнее".