Кун, несомненно, сумел разглядеть некоторые существенные черты научной деятельности в период между научными революциями, который он удачно назвал нормальной наукой. В самой сущности науки заложена коренная трансформация знаний. Поэтому научные революции являются нормой ее развития, а следовательно, с не меньшим правом нормальными можно назвать и периоды научных революций. Неверно, однако, на этом основании говорить об истории науки как о непрерывной революции, к чему склоняется К. Поппер. Во-первых, это не соответствует реальности даже тогда, когда мы имеем в виду не только научные революции, ведущие к коренному изменению общей картины мира, но и революции в отдельных науках и отраслях. Во-вторых, подобный подход фактически ведет к отрицанию научных революций в качестве узловых, переломных моментов в истории науки. И наконец, в-третьих, такая точка зрения лишает исследователей развития науки ориентира в потоке исторических событий, позволяющего выделить в нем главные, определяющие. Сам термин “нормальная наука”, введенный Куном, уже наталкивает на мысль, что аспект научной деятельности, обозначаемый этим термином, является наиболее характерным, типичным для науки в целом. И действительно, Кун высказывает мысль о том, что нормальное исследование отличает науку от других форм духовной деятельности человека, в то время как революционная трансформация сближает науку с искусством, политикой и т.д. Такой подход к вопросу нам не кажется верным. То, что Кун называет нормальной наукой, правильнее было бы называть периодом спокойного эволюционного развития.
ВЫБОР НОВОЙ ТЕОРИИ
Вопросом, который не затронули критики Куна и который является коренным, важнейшим для теории развития науки. Это вопрос о возникновении нового знания. Начав с критики позитивизма за сведение анализа науки к анализу только готового знания, Кун затем сам отказался от разработки этого вопроса и свел его к выбору научным сообществом между двумя уже имеющимися налицо теориями или парадигмами – старой и новой. Это, безусловно, важный вопрос, имеющий не только теоретическое, но и практическое значение. Он содержит много сложностей и тонкостей. … Но проблема выбора между старой и новой теорией не снимает, а, наоборот, предполагает раскрытие того, как возникает новое знание. Без этого невозможно создание законченной, целостной концепции развития науки. (Л-1, С.278)
Бесспорно, что эта проблема относится к числу чрезвычайно сложных и трудных. Здесь история науки смыкается с гносеологией. Кун это хорошо понимает. Отсюда его внимание к соотношению теории и факта, теоретического и эмпирического, его интересные соображения о роли мысленного эксперимента в познании, о конструировании и преобразовании ученым идеального образа внешнего мира и изменении видения этого реального физического мира с изменением теоретических представлений. Однако, отказавшись от рассмотрения проблемы возникновения нового знания или, вернее, оставив ее на полпути, Кун слишком схематизировал характер научной деятельности в период спокойного развития науки и лишил себя возможности раскрыть ее взаимосвязь с научной революцией [Кун Т. Структура научных революций. М., 1975, С.111].
С этим же связаны и неудачи Куна в трактовке вопроса о выборе между конкурирующими теориями. Критики Куна обвиняют его в иррационализме на том основании, что Кун вместо логического объяснения того, почему научное сообщество отвергает старую теорию и принимает новую, выдвигает социальные и психологические аргументы. В этом они видят “грехопадение” Куна, отказ от рациональной реконструкции истории и переход на позиции иррационализма. Но такая критика ничего не доказывает и свидетельствует лишь о живучести на Западе имманетного направления в историографии науки, которое исходит из замкнутости науки и представления, что все, что происходит в ней, обусловлено исключительно внутренними законами ее развития”. Хотя порой, “когда они пытаются объяснить наиболее существенные моменты в развитии науки, вынуждены, вопреки своим исходным теоретическим позициям, так или иначе прибегать к внешним факторам.
Критики Куна правы только в том, что, утверждая будто переход к новой теории может быть основан лишь на вере в ее будущую плодотворность или на смутном эстетическом чувстве, он фактически отходит от рационального объяснения науки. Его утверждение, что “формообразующим ингредиентом убеждений, которых придерживается научное сообщество в данное время, всегда являются личные и исторические факторы – элемент, по видимости, случайный и произвольный”[Кун Т. Структура научных революций. М., 1975, С.20], дает основание для такого вывода. Но произошло это не по тем причинам, на которые указывают его критики, а в силу того, что Кун отказался от рассмотрения вопроса, как возникает новое знание. А, не решив его, невозможно выяснить и вопрос о критерии истинности знания. Отсюда и отсутствие обоснованного критерия выбора между конкурирующими теориями.
Пути, приводящие ученых к тому, чтобы оставить одну почитаемую парадигму в пользу другой, не могут быть обеспечены доказательством. Обсуждать их механизм, значит говорить о “технике убеждения или аргументах и контраргументах в ситуации, где не может быть доказательства” [Кун Т. Структура научных революций. М., 1975, С.193]. В такой ситуации долгое сопротивление новой теории не является нарушением научных стандартов. “Хотя историк всегда может найти последователей того или иного первооткрывателя, например Пристли, которые вели себя не разумно, ибо противились новому слишком долго, он не сможет указать тот рубеж, с которого сопротивление становится нелогичным и ненаучным” [Кун Т. Структура научных революций. М., 1975, С.201]. Утверждения этого рода, очевидно, приводят к вопросу, почему при отсутствии обязывающих критериев научного выбора так заметно возрастает как число решенных научных проблем, так и точность научных решений. “Если отсутствуют критерии, способные диктовать выбор каждому ученому, мы … были бы правы, доверяя коллективным суждениям членов научного сообщества” [Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей запада. М.: Логос, 1996, С.61-82] .
Далее Кун приводит пять основных характеристик, являющихся стандартными критериями оценки адекватности теории: точность, непротиворечивость, область приложения, простота и плодотворность. Вместе с множеством других почти таких же характеристик они дают общую основу для выбора теории.
“… каковы характеристики добротной научной теории. Среди набора совершенно обычных ответов я выбираю пять … Во-первых теория должна быть точной: следствия, дедуцируемые из теории, должны обнаруживать согласие с результатами существующих экспериментов и наблюдений. Во-вторых, теория должна быть непротиворечива, причем не только внутренне или сама с собой, но также с другими принятыми теориями, применимыми к близким областям природы. В-третьих, теория должна иметь широкую область применения, следствия теории должны распространяться далеко за пределы тех частных наблюдений, законов и подтеорий, на которые ее объяснение первоначально было ориентировано. В-четвертых, (это тесно связано с предыдущим), теория должна быть простой, вносить порядок в явления, которые в ее отсутствие были бы изолированы друг от друга и составляли бы спутанную совокупность. В-пятых, это менее стандартная, но весьма важная для реальных научных решений характеристика – теория должна быть плодотворной, открывающей новые горизонты исследования; она должна раскрывать новые явления и соотношения, ранее остававшиеся незамеченными среди уже известных” [Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей запада. М.: Логос, 1996, С.61-82].
Тем не менее перед тем, кто должен использовать эти критерии, регулярно возникают два вида трудностей. Каждый в отдельности критерий смутен: исследователи, применяя их в конкретных случаях, могут с полным правом расходиться в их оценке. Кроме того, используемые вместе, они время от времени входят в конфликт друг с другом; точность, например, может предполагать выбор одной теории, область приложения – ее конкурента.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Как пишет Нарский И.С.: “В отношении к построениям Т. Куна с некоторым запозданием у нас, среди советских философов, утвердилась наконец справедливая критическая позиция. Конечно, заслуга Куна в том, что он привлек внимание к коренным, скачкообразным изменениям в естественнонаучной картине и методах познания мира. Вместе с тем необходимо отметить отсутствие четкого теоретического подхода, существенные упрощения и огрубления в освещении историко-научного процесса, а также обусловленные односторонним психологизмом расплывчатость и туманность основных понятий … . Это касается таких понятий, как “нормальное состояние науки”, “парадигма”, “революция в науке”. Кун не учел диссонансы между научными теориями и методами, не раз имевшие место в истории познания. Между тем в историческом развитии науки и философии бывали случаи создания новых теорий в рамках прежних методов (Ньютон)” [Нарский И.С. Современная буржуазная философия: два ведущих течения начала 80-х годов ХХ века. М.: Мысль, 1983, С.56-57].
По мнению критиков, метод самого Куна оказался явно устарелым, метафизическим. Отсюда антикумулятивизм Куна, поставивший его в резкое противоречие с идеей исторического подхода в науке. Метафизическая трактовка научных революций подорвала концепцию Куна, а в теперешнем ее варианте и “обесцветила”, вообще сделала ее мало определенной. Вся свежесть и оригинальность его выступления проистекала из его идеи несоизмеримости новой и старой парадигм в науках. Однако само утверждение этой идеи подрывало во многом справедливость критики Куна в адрес Поппера: ведь “прыжок” к новой парадигме как результат “хитроумия” ученых мало чем лучше пресловутого попперовского варианта метода проб и ошибок! Но если глубокая несоизмеримость новой и старой парадигм когда-то и имела место в действительности, то, пожалуй, только при переходе от донаучных состояний знания к собственно научным.