Смекни!
smekni.com

Особенности философии Ницше (стр. 7 из 12)

И воцаряется нигилизм не только лишь тогда, когда начинают отри­цать христианского Бога, бороться с христианством или, скажем, вольно­думно проповедовать незамысловатый атеизм. Пока мы ограничиваем свой взор исключительно таким отвращающимся от христианства неве­рием и его проявлениями, наш взгляд задерживается на внешнем, жал­ком фасаде нигилизма. Речи безумца ведь прямо говорят о том, что слова «БОГ мертв» не имеют ничего общего с мнениями «не верующих» в Бога праздно стоящих зевак, которые говорят все разом. До таких лю­дей без веры нигилизм — судьба их же собственной вершащейся исто­рии — вообще еще не пробился.

До тех пор пока мы будем постигать слова «Бог мертв» лишь как формулу неверия, мы продолжаем разуметь их в богословско-апологети­ческом смысле, отмежевываясь от всего того, что было самым важным для Ницше, а именно от такого осмысления, которое следовало бы мыслью за тем, что уже совершилось с истиной сверхчувственного мира и ее от­ношением к сущности человека.

Поэтому же нигилизм, как разуму его Ницше, не покрывается и тем чисто негативно представляемым состоянием, когда люди уже не могут веровать в христианского Бога библейского откровения,— точно так же, как и под христианством Ницше понимает не ту жизнь христиан, какая существовала лишь единожды в течение совсем недолгого времени, пока не были составлены Евангелия и не началась миссионерская деятель­ность Павла. Для Ницше христианство — это феномен церкви с ее при­тязаниями на власть, феномен исторический, феномен светской полити­ки в рамках складывания западного человечества и культуры нового вре­мени. В этом смысле так понимаемое христианство и христианский дух новозаветной веры — не одно и то же. И жизнь далеко не христианская может утверждать христианство, пользуясь им как фактором силы, и, наоборот, христианская жизнь отнюдь не непременно нуждается в хри­стианстве. Поэтому спор с христианством отнюдь не обязательно должен повлечь за собой борьбу с христианским духом,— ведь и критика бого­словия не означает еще критики веры, истолкованием которой призвано служить богословие. Пока пренебрегают этими существенными различиями, остаются на уровне низкопробной борьбы мировоззрений.

«Бог» в словах «Бог мертв», если продумывать его по его сущности, замещает сверхчувственный мир идеалов, заключающих в себе цель жиз­ни, что возвышается над самой же земной жизнью, и тем самым опреде­ляющих ее сверху и в известном смысле извне. Когда же начинает исче­зать незамутненная, определяемая церковью вера в Бога, а в особенно­сти ограничивается и оттесняется на задний план вероучение, богословие в его роли задающего меру объяснения сущего в целом, то в результате этого отнюдь не разрушается еще основополагающий строй, согласно ко­торому земная, чувственная жизнь управляется целеполаганием, заходя­щим в сферу сверхчувственного.

Авторитет Бога, авторитет церкви с ее учительной миссией исчезает, но на его место заступает авторитет совести, авторитет рвущегося сюда же разума. Против них восстает социальный инстинкт. Бегство от мира в сферу сверхчувственного заменяется историческим прогрессом. Поту­сторонняя цель вечного блаженства преобразуется в земное счастье для большинства. Попечение о религиозном культе сменяется вдохновенным созиданием культуры или распространением цивилизации. Творческое начало, что было прежде отличительной чертой библейского Бога, отме­чает теперь человеческую деятельность. Людское творчество переходит, наконец, в бизнес и гешефт.

Итак, место сверхчувственного мира спешат занять производные цер­ковно-христианского и богословского истолкования мира.

Область, где совершается сущность и разверзается событие нигилиз­ма,— это сама же метафизика, при непременном условии, однако, что мы, применяя это слово — «метафизика», будем разуметь под ним не фило­софское учение и тем более не какую-то отдельную дисциплину филосо­фии, а будем думать об основополагающем строе сущего в целом, о том, при котором различаются чувственный и сверхчувственный мир и пер­вый опирается на второй и определяется им. Метафизика — это простран­ство исторического совершения, пространство, в котором судьбою стано­вится то, что сверхчувственный мир, идеи, Бог, нравственный закон, ав­торитет разума, прогресс, счастье большинства, культура, цивилизация утрачивают присущую им силу созидания и начинают ничтожествовать. Мы такое сущностное распадение всего сверхчувственного называем за-бытием, тлением, гниением. Поэтому неверие в смысле отпадения от христианского вероучения никогда не бывает сущностью и основанием нигилизма — всегда оно лишь его следствие; может случиться ведь и так, что и само христианство представляет собой следствие и определенное выражение нигилизма. Теперь, отсюда, мы можем распознать и самое последнее отклонение в сторону, самое последнее заблуждение, какому подвержены люди, когда они пытаются постичь и, как они мнят, опровергнуть нигилизм. Не по­стигнув нигилизм как движение внутри исторического совершения, для­щееся уже долгое время и своим сущностным основанием покоящееся в самой метафизике, люди предаются гибельному пристрастию при­нимать за сам нигилизм явления, представляющие собою лишь его по­следствия, а за причины нигилизма — его последствия и воздействия. Бездумно приноровляясь к такой манере представлять вещи, люди в те­чение десятилетий привыкают к тому, чтобы в качестве причин историче­ской ситуации эпохи приводить господство техники или восстание масс, неутомимо расчленяя духовную ситуацию времени в соответствии с по­добными аспектами. Однако, сколь бы многосведущ, проницателен и остроумен ни был анализ человека и его положения внутри всего сущего, он продолжает оставаться бездумным, порождая лишь видимость осмыс­ления, до тех пор пока забывает думать о местоположении бытийствующего человека, пока не постигает его местоположение в истине бытия.

Пока мы не перестанем принимать явления нигилизма за сам ниги­лизм, наше отношение к нигилизму останется поверхностным. Оно не бу­дет в состоянии сдвинуть с места хотя бы самую малость, даже если и почерпнет известную страстность оказываемого им отпора то ли во всеоб­щей неудовлетворенности мировым положением, то ли в отчаянии, в ка­ком не решится признаться себе вполне, то ли в моральном негодовании или в самонадеянном превосходстве верующего над другими.

В противовес всему этому необходимо одно — чтобы мы начали ос­мыслять. Поэтому спросим теперь самого Ницше, что же разумеет он под нигилизмом, и поначалу пусть останется открытым, улавливает ли Ницше сущность нигилизма и может ли он уловить ее, понимая ниги­лизм так.

В одной из записей 1887 года Ницше ставит вопрос («Воля к власти», афоризм 2): «Что означает нигилизм?» И отвечает: «То, что высшие цен­ности обесцениваются»,

Ответ этот подчеркнут и снабжен пояснением: «Нет цели, нет ответа на вопрос — „почему?"».

Если следовать этой записи, то Ницше понимает нигилизм как про­цесс в историческом совершении. Он интерпретирует этот процесс как обесценивание высших ценностей, какие существовали прежде. Бог, сверхчувственный мир как мир истинно сущий и все определяющий, идеалы и идеи, цели и основания, которые определяют и несут на себе все сущее и человеческую жизнь во всем особенном,— все здесь пред­ставляется в смысле высших ценностей. Согласно мнению, распростра­ненному еще и теперь, под высшими ценностями разумеются истина, добро и красота: истинное, то есть сущее в действительности; благое, в чем повсюду все дело; прекрасное, то есть порядок и единство сущего в целом. Однако высшие ценности начинают обесцениваться уже вслед­ствие того, что люди постепенно осознают: идеальный мир неосуществим, его никогда не удастся осуществить в пределах мира реального. Обя­зательность высших ценностей тем самым поколеблена, встает вопрос: для чего же нужны эти высшие ценности, если они не обеспечивают га­рантий, средств и путей осуществления полагаемых вместе с ними целей?

Если бы мы, однако, пожелали вполне буквально понять ницшевское определение сущности нигилизма,— оно состоит в том, что высшие цен­ности утрачивают всякую ценность,— то в итоге получили бы то самое постижение сущности нигилизма, которое меж тем широко распростра­нилось и распространенность которого поддерживается самим же наиме­нованием — «нигилизм»: обесценение высших ценностей означает явный упадок. Однако для Ницше нигилизм отнюдь не только явление упадка,— нигилизм как фундаментальный процесс западной истории вместе с тем и прежде всего есть закономерность этой истории. Поэтому и в размыш­лениях о нигилизме Ницше важно не столько описание того, как истори­чески протекает процесс обесценения высших ценностей, что дало бы за­тем возможность исчислять закат Европы,— нет, Ницше мыслит ниги­лизм как «внутреннюю логику» исторического совершения Запада.

Ницше при этом понимает, что по мере того, как для мира обесцени­ваются прежние высшие ценности, сам мир все же не перестает сущест­вовать, тот лишившийся ценностей мир неизбежно будет настаивать на полагании новых ценностей. Коль скоро прежние высшие ценности рухнули, то новое полагание ценностей неминуемо становится по отношению к ним «переоценкой всех ценностей». «Нет» прежним цен­ностям проистекает из «да» новым ценностям. Поскольку же, по мнению Ницше, для этого «да» пет ни возможности опосредования, ни возмож­ности компромисса с прежними ценностями, такое безусловное «нет» вхо­дит внутрь «да» новым ценностям. Для того же, чтобы обеспечить без­условность нового «да», предотвратив возврат к прежним ценностям, то есть для того, чтобы обосновать полагание новых ценностей как дви­жение против старых, Ницше и повое полагание ценностей продолжает именовать нигилизмом, то есть таким нигилизмом, через посредство ко­торого обесценивание завершается полаганием новых, единственно задаю­щих теперь меру ценностей. Такую задающую меру фазу нигилизма Ницше именует «совершенным», то есть классическим нигилизмом. Под нигилизмом Ницше разумеет обесценивание прежних высших ценностей. Но одновременно он позитивно («да») относится к нигилизму в смысле «переоценки всех прежних ценностей». Поэтому слово «нигилизм» не перестает быть многозначным, и, если иметь в виду крайние значения, он, прежде всего, двузначен, двусмыслен, поскольку в одном случае обо­значает просто обесценение прежних высших ценностей, а в другом — од­новременное и безусловное контрдвижение против обесценивания. Дву­смысленно в этом отношении уже и то, что Ницше приводит в качестве проформы нигилизма,— пессимизм. Согласно Шопенгауэру, пессимизм — это вера в то, что в наисквернейшем из миров жизнь не стоит того, чтобы жить, чтобы утверждать ее. По такому учению, и жизнь, и, сле­довательно, сущее как таковое в целом надлежит отрицать. Такой пес­симизм, по Ницше,— «пессимизм слабости». Для него везде один только мрак, всюду есть причина, чтобы ничего не удавалось; он притязает на знание того, как что будет протекать — именно под знаком вездесущей беды, краха. Напротив, пессимизм силы, пессимизм как сила и крепость не строит себе ни малейших иллюзий, видит опасности, не желает ничего затушевывать и подмалевывать. И он насквозь провидит фатальность на­стороженного бездеятельного ожидания — не вернется ли прежнее. Он аналитически вторгается в явления, он требует ясного осознания тех ус­ловий и сил, которые, несмотря ни на что, все же позволят совладать с исторической ситуацией и обеспечат успех.