Заканчивая анализ данного вопроса, Аристотель говорит, что сомнение в суждениях о природе рабства обладает отдельными основаниями, что природа не создала одних людей рабами, а других свободными. Мыслитель, развивая данную мысль, согласен с тем, что «для некоторых классов людей такое разделение на рабов и свободных вполне естественно, причём для одного человека полезно и справедливо быть рабом, для другого – господином, – так же как необходимо, чтобы один элемент подчинялся, другой властвовал…» [6]
Законы отношения части и целого, по мнению Аристотеля можно применить и к отношению рабовладения, которое, в свою очередь, отношениям собственности. Часть является не только частью чего-либо другого, она невообразима вообще без этого другого. Подобно и отношение между господином и рабом: «Господин есть только господин раба, но не принадлежит ему; раб же – не только раб господина, но и целиком принадлежит ему» [5]. Раб в некотором роде очеловеченная и изолированная часть тела своего господина. Полезное для части так же полезно и для целого, как полезное для тела полезно для души. Если только отношения между рабом и господином в своей основе имеют естественные начала, то, по мнению Аристотеля, между ними можно наблюдать взаимное единство интересов и взаимное дружелюбие. Тем не менее, дружба и справедливость не допустимы по отношению к рабу, так же как они неосуществимы по отношению к материальным объектам или к животным. «Раб – одушевлённый инструмент, а инструмент – раб без души; поэтому к рабу, поскольку он раб, нельзя питать дружбы…» [5].
Все-таки мыслитель не объединяет существо раба и его техническую функцию персонифицированного инструмента. Инструменты необходимы для технического дела, но рабство касается сферы имущественных отношений, а имущество – это не просто техническое средство, а средство жизнедеятельности вообще. «Жизнь, – говорит Аристотель, – есть деятельность, а не определённое техническое дело. Отсюда и служение раба – в том, что имеет отношение к общей жизненной деятельности» [6].
Институт рабства для Аристотеля нужен для верной деятельности семьи, одно из условий правильного государственного уклада, который начинается из семьи и из объединения семей в поселения. Привилегированному классу по Аристотелю присущи разум и возвышенная мораль, которые отсутствуют у ремесленников, подёнщиков, рыночных торговцев. У рабов даже совершенно отсутствует рассудок. Получается, что в большей степени разумным и предельно доступным государственным строем будет, по Аристотелю, не тот, в котором доминируют только нравственные и рассудительные люди, но и не тот, который формируется людьми низкого статуса. Необходимо придумать некий третий вариант, где нравственность господ воплощалась бы в действительность, а аморальность низов принимала бы переустройства и присоединялась бы к общегосударственному совершенству и рассудку. Итак, в наилучшем государстве все граждане-греки владеют рабами, в которые производят все народы мира. Греки обязаны быть повелителями мира. В этом суть программы Аристотеля [121].
Таким образом, определяется новое, имперское по существу представление о цивилизации. Это уже не характеристика уровня культуры, как у Геродота и его идейного наследника – Фукидида, а мера способности к власти, т.е. порабощению другого. Эта способность приписывается не одним грекам, но и другим народам, которые имеют силу бороться за свою свободу. По мнению Аристотеля, «есть нечто справедливое и несправедливое по природе, признанное всеми народами, даже если между ними нет на этот счёт никакой связи или соглашения» [5]. К таким явлениям относится и рабовладение. Поскольку оно является международной нормой, нормой является и то естественное свойство греков, которое делает их господами.
Так, начав с некоторого уравнивания эллинов и варваров, древние греки постепенно приходят к их противопоставлению. В мировоззрении эллинистической эпохи варвары с периферии греческого мира вытесняются в свой, особый, чуждый мир. Это проявилось в эллинистической астрологии, в которой выделялись «две сильно отличающиеся небесные карты – «варварская сфера» и «греческая сфера». Таким образом, даже судьбы эллинов и варваров оказались разделены и противопоставлены друг дру-гу» [74]. Правда, разделение этих сфер никогда не было столь полным, как в астрологии Китая, в которой борьба цивилизаций и варварства изображалась как форма деградации последней.
Но и эта дихотомия тоже не была устойчивой, т.к. со временем признаком «эллинства» всё более считалась не национальная принадлежность, а владение языком и культурой. Географ и историк Страбон, характеризуя кельтские племена вольков, салиев и каваров, заявлял о том, что «...они уже не варвары, а большей частью преобразовались на римский образец, став римлянами по языку, образу жизни, а иные даже по государственному устройству» [100].
Знаменитый автор «Сравнительных жизнеописаний» Плутарх, хотя и называл Геродота «филоварваром», сам часто ставил при распознании эллинов и варваров моральные и культурные измерения выше различий традиций и языка [31]. Это было критерием «политкорректности» для II в. н. э. Те же направления прослеживаются и у более позднего древнегреческого писателя Элиана (кон. II – первая пол. III в. н. э.), который приводил примеры «варварства» афинян и других греков по рождению и вместе с тем – об опытности и добродетелях кельтов, персов, египтян, индусов. Но эталоном для него всё-таки было неразумное и лживое поведение варваров и мудрое поведение эллина [24]. По доказательству профессионала по исторической семантике Р. Козеллека, «эллином» мог не быть и грек, в том случае, если он не был образован. В этот же момент образованный и высоконравственный германец или африканец имел возможность признания его «эллином» [126]. На таких основаниях в 212 г. н. э. свободные жители Римской империи, независимо от культурной принадлежности, обрели статус гражданства.
К этому времени вырабатывается идеологический контекст, позволявший смотреть на подданных иных государств не как на варваров, а как на представителей прочих культур. Только в IV–V вв. н. э. термин «варвар» снова приобрёл негативный смысл, вызывающий ассоциации не столько с необразованным инородцем или соотечественником, сколько с враждебным и непредсказуемым завоевателем, вооружённой массой вандалов – разрушителей высокой культуры [3]. Римский историк Аммиан Марцеллин часто варваров сравнивает с животными, которых привлекают необузданные инстинкты и правдивее всего характеризуют слова «дикость характеров», «разнузданное безрассудство», «безумие свирепых варва-ров» [32].
1.3 «Римский взгляд» на проблему варварства
Раннерабовладельческие общества в Италии в VII – VI вв. до н. э. являлись не чисто рабовладельческими государствами с ярко обнаруженным разделением на классы, а государствами с совмещением новых передовых рабовладельческих связей с мощными пережитками родовых традиций и формирований. В дальнейшем развитие общественных отношений крепло, и насаждалось рабовладение, с одной стороны, терялись остатки первобытных отношений, с другой.
Не одновременным представляется переход различных областей Италии от родового хозяйства к классовому рабовладельческому обществу. Раньше всех этот этап достиг завершения в этрусских городах и греческих колониях (VIII в. до н. э.). В Риме и отдельных латинских городах классовый строй сформировался в VI в. до н. э. У самнитов, осков и других горных и неразвитых племён распад первобытных отношений происходил медленнее. Формирование государственного аппарата возникает у них в IV в. до н. э.
Стержневыми классами раннего римского общества были патриции, плебеи и рабы, бывшие также и сословиями, т.е. они отличались друг от друга не только наличием или неимением собственности на средства производства, но и различными правовыми нормами: всем объёмом прав располагали патриции, плебеи имели меньшие права, а рабы были совсем их лишены. В VI – III вв. до н. э. рабский труд проходит во всевозможные области производственной деятельности. В Риме рабы возделывают поля, работают в ремесленных мастерских, в домашнем хозяйстве. Рабами становились военнопленные, кабальные должники, имелось и домашнее рабство. Запрет на рабство за долги в Риме в 326 г. до н. э. привёл к тому, что обращение пленных в рабство стало главным источником пополнения класса рабов.
Раннерабовладельческие отношения именуют патриархальным рабством и отличают их от развитого классического рабства. При патриархальном рабстве производство сконцентрировано на произведении не товаров, а только средств жизни рабовладельцев, доминирует натуральное хозяйство, а товарное производство находится в начальной стадии. Слабость рыночных связей и необходимость прибавочного труда, очерченная нуждами рабовладельца и его семьи, не дали эксплуатации рабов достичь крайних границ. Незначительное число рабов, которые были задействованы в разных разделах производства, не могло быть причиной того, что рабы стали основными производителями. Наравне с рабами работали и свободные, сам хозяин и его дети.
На раба ещё не смотрели как на вещь, он имел минимальные личные права. Они проявлялись в том, что захоронение раба было защищено сакральным правом, как и захоронение свободного; запрещался инцест; при продаже рабов возбранялось разделять кровных родственников; использование термина «potestas», обозначающего отношения господина и раба, говорило признании отдельных элементов его личности [87].