Если человек действительно обязан своим интеллектом главным образом способностям изготовления и использования орудий, то на основе какой логики мы лишаем его органов, так что он оказывается лишенным функций, безработным существом, вынуждены принимать лишь то, что Мегамашина ему предлагала автоматом в рамках большой системы автоматизации. Что в действительности останется от человеческой жизни, если одна автономная функция за другой захватываются машиной или хирургически уничтожаются и, возможно, генетически изменяются, чтобы соответствовать Мегамашине?
человек природа техника культура
2. Отчуждение от природы
Преодоление натуралистического мышления еще не означает, будто человек понят как единство микрокосма и макрокосма. Если человек выдернут из природной среды и помещен в технизированный мир - это означает, что его макрокосмичность не уловлена и не освоена. Человек в этом случае понимается не как животное, а как машина...
Одно из определений человека как homo faber - существо, изготовляющее орудие, которое так распространено в историях цивилизаций, уже свидетельствует о подмене целей жизни средствами жизни. Логика машины противостоит логике жизни. Живая природа дарит нам смену естественных ритмов, где плодоношение замещает первоначальное цветение. Закат венчает философов она утратила свою универсальность, отделившись от духа. "Я" и мир оказались разъятыми, субъект и объект - противостоящими друг другу. Человек как бы вычленился из природы и утвердился в условной оппозиции по отношению к ней. Сама природа превратилась в простой объект человеческого знания. Противостояние человека и природы обеспечило множество поразительных открытий. Оно, в частности, привело к экспансии познающего разума, к рождению феномена техники.
Внедрение бэконовской точки зрения на природу в массовое сознание, которое исходило из того, что научное знание есть не что иное, как техническая власть над натурой, имело далеко идущие последствия. Став нормой человеческой деятельности, эта концепция оказалась величайшим со времени изобретения земледелия историческим событием не только в жизни человечества, но и в жизни всей планеты. Не случайно медленное накопление экологических изменений сменилось резкими сдвигами именно в эпоху Нового времени, когда в Европе и Северной Америке осуществился союз науки и техники. В западной культуре сформировалась общность между теоретическим и эмпирическим подходами к природной среде.
До этой эпохи наука по традиции оставалась аристократическим, интеллектуальным, созерцательным занятием, техника же оценивалась как второсортная, прагматически ориентированная ремесленная деятельность. Сохраняло свою актуальность отмеченное еще Аристотелем взаимодействие между интеллектуальной и вещественно ремесленной деятельностью человека. Внезапное проникновение науки и техники, вполне понятно, разрывало прежнюю установку культуры.
Однако было бы упрощением прослеживать в европейском сознании только эту тенденцию и не видеть постоянных контркультурных тенденций в ней. Уже в XVIII в. обнаружился углубленный, обостренный интерес к природе как некий противовес господствующей тенденции. Некоторые мыслители, в частности Руссо, выступили против технического оптимизма эпохи Просвещения и возвестили возвращение человека в лоно природы. Культурное самосознание технического человека подверглось переоценке. Это нашло свое отражение в возрождении натурфилософских увлечений, в попытке обосновать правомерность ее методологических установок.
По мнению Шеллинга, в природе царит упорядоченность всех движений, величайшая геометричность. "Натурфилософия в качестве науки, противоположной трансцендентальной филосопроцесс от рассвета до гулких сумерек. Жизнь - вечное коловращение, в котором вновь и вновь заявляют о себе "младая кровь" и увядание, жизнестойкость бытия и его закатные формы.
Когда искусственный технический компонент возвышается над природноорганическим, это симптом перерождения культуры. Между тем, сотворив надприродный мир, человек стал утрачивать естественные корни. Он устремился QKOC.UIOC артефактов. Природа оказалась растерзанной. Человек вдруг обнаружил в себе поразительный синдром разрушительности. Осознавая, что натура - его единственный очаг, он в то же время начал жечь, испепелять, расщеплять, взрывать ее. В нем пробудились инстинкты погромности, вакханальные страсти...
Мир у своих истоков был полон таинств. Загадки всебытия рождали животворящие взлеты души. Но человеку мнилось: его разум способен исчислить и распознать этот мир без волшебного остатка. Изобретя громоотвод, он счел прирученной молнию. Расщепив ядро, подумал, что ухватил первоначало материи. Разволшебствование мира обескровило его. Он превратился в некий физический остов...
Научившись преобразовывать реальность, человек стал менять собственное окружение. Причем в фантастических ускорениях. На протяжении жизни индивид, отрекшись от природных ритмов, оказывается в только что рожденной и тут же исчезнувшей действительности. Он примеривает к себе стили жизни, маски, фантомную обстановку. Но психика, погруженная в эти конвульсии, не выдерживает, дает сбои, вязнет в синдромах.
Не человек творит машины. Механизмы и технологии диктуют ему свои законы. И он тянется к искусственным структурам, потому что верит: пересотворенный мир, вздыбившийся над природой, окажется более комфортабельным, управляемым. Преодоление собственной природности ведет к эффекту зомбизма. Слово зомбизм пришло из западноиндийского фольклора. В системе магических верований негров Вест Индии и Африки это - труп, оживленный и движимый колдовскими чарами. Словно завороженный, зомби проносит повсеместно искус небытия. В современном лексиконе зомби - это человек, живущий и действующий механически безжизненно и по чужой воле. Часто используется как метафора технизированного человека.
Во времена средневековья представления об искаженной природе человека как микрокосма находили выражение в рассказах об инкубах и суккубах. Образ механического живого существа воплощен в романе М. Шелли "Франкенштейн, или Современный Прометей". Герой романа - молодой талантливый ученый, увлеченный проблемой оживления материи. Он создает уродливого гиганта, который ненавидит своего творца и мстит ему за свое одиночество.
Максимилиан Волошин писал о Новом времени, когда "наедине с природой" человек "как будто озверел от любопытства". В лабораториях люди пытались, по слову поэта, выведать сокровеннейшие тайны. А что же в итоге? Природа, одурелая от пыток, как сказано у Волошина, выдала кое какие секреты. Но человек накладывал табу на все, что не было механизмом: на откровение, таинство, экстаз...
Философия Просвещения также создавала образ человека с искаженной микрокосмичностью. В работе Генриха Гейне "Религия и философия в Германии" рассказывается об изобретенной англичанином машине, которая в точности копировала человека. Эта машина приставала к своему хозяину с просьбой: "Дай мне душу!" Но этого хозяин сделать не мог.
Человек сам взращивает в себе комплексы технизированного индивида, отлученного от органики. Немотивированная жестокость, безверие души, дистрофия интуиции и чувств - таковы приметы преобладания технической формы над природой. Технизированный мир, мертвящая рутина бюрократии, деперсонификация - это черты данного отлучения человека от природности.
Современная культура демонстрирует отчужденность от природы. Даже там, где, казалось бы, должна раскрываться спонтанность индивида, его сокровенная своеобычность в интимной жизни, господствует всеохватная рецептурность. Объект страсти воспринимается как вещь, как машина для получения удовольствия. Вообще изначальный смысл этих слов перечеканен в социологическое понятие. Человек-машина - это метафора, некий образ. Отчужденный индивид, воплотивший в себе протуберанцы технической цивилизации, - вот что такое человек-машина.
Человек-машина - это запоздалое дитя рассудочной эпохи. Отпрыск абстрактной логики, презревшей полнокровие жизни.
Чадо мертвящих цивилизационных структур. Плод технического сумасшествия. Человек-машина - следствие длительных культурных мутаций, явивших раковую опухоль, омертвение ее жизненных тканей. Он - неожиданный итог завершенности, открытости человека, одна из современных альтернатив человеческой эволюции.
Многообразие и естественность ритмов человек-машина хотел бы подменить искусственной пульсацией, безжизненным шевелением, устремленным к окончательной остановке. Этот пункт назначения не имеет ничего общего с нирваной, где блаженство рождено воссоединением с духом. Здесь всевластие распада, самодержавие смерти... Бытие развертывает себя в механических конвульсиях, предваряющих финальное распыление. Жизнь оказывается торжествующей травестией смерти.
Но где в природе можно отыскать аналог этих автоматических ритмов? Понятное дело, в феномене техники. Но она не упала с неба. Ей предшествовал некий вывих сознания, которое отвергло универсальность и полнозвучие бытия. Человек, по слову поэта, разъял вселенную на вес и число. Освободил заклепанных титанов. Вселенная предстала перед ним как черный негатив. Прав Максимилиан Волошин, сказав, что точно так осознала бы мир сама себя познавшая машина.