Постоянные попытки западного марксизма установить интеллектуальную преемственность, уходящую в домарксистский период, были правомерны. Действительно, любое созидательное развитие марксистской философии неизбежно должно было бы пройти через фазу пересмотра сложной истории познания, которую Маркс сам игнорировал или обходил стороной. Отправные точки работ Маркса были слишком немногочисленными, чтобы не сделать установление преемственности обязательным.
Первую новую интерпретацию марксизма, сыгравшую существенную роль, представил Лукач. Он отвел центральное место домарксистской системе в построении своего собственного теоретического дискурса, предложив новое толкование Гегеля в работе “История и классовое сознание”. Гегеля никогда широко не изучали во II Интернационале: как правило, его ведущие мыслители рассматривали Гегеля как утратившего влияние предшественника Маркса, менее значительного, чем Фейербах. Лукач радикально пересмотрел эту оценку, впервые возвысив Гегеля и придав его философии абсолютно доминирующее значение в предыстории мысли Маркса. Влияние его переоценки на всю последующую традицию западного марксизма было глубоким и длительным независимо от того, соглашались ли с ней более поздние мыслители или нет.
40 лет спустя Лукач сам охарактеризовал эти отличительные тезисы работы “История и классовое сознание” как попытку “перегегельянить Гегеля”. Однако высокая оценка значения Гегеля для марксизма, данная в работе “История и классовое сознание”, нашла много последователей. В Италии Делла Вольпе и его школа критиковали гегелевскую философию, заявляя, что мысль Маркса представляет собой полный разрыв с Гегелем. Делла Вольпе усматривал место Маркса на нисходящей линии от Аристотеля через Галилея к Юму: как он утверждал, все они в свое время критиковали гипостазис, так же как Маркс по отношению к Гегелю. Однако именно ученик Делла Вольпе Коллетти написал крупную в рамках западного марксизма систематизированную работу, направленную против гегельянства. Это была книга “Гегель и марксизм”. Цель работы заключалась в том, чтобы продемонстрировать, что Гегель был христианским интуитивным философом, основной теоретической задачей которого было уничтожение объективной реальности и принижение разума в угоду религии, и что, следовательно, он был антиподом Маркса. Коллетти утверждал, что подлинным философским предшественником Маркса был не Гегель, а Кант. Говоря о независимости объективного мира от всех концепций познавания его, Кант предвосхитил материалистический тезис о несводимости бытия к мышлению. Таким образом, теория познания Канта предшествовала гносеологии Маркса, хотя последний не осознал масштабы своего долга перед ней. Точно так же, по мнению и Делла Вольпе, и Коллетти, в своей политической теории Маркс, не сознавая того, опирался на труды предшественника — Руссо.
Страстная критика Альтюссером идеологических иллюзий непосредственного опыта в противовес научному знанию, присущему только теории, и критика всех представлений о людях или классах как сознательных субъектах истории, а не невольных “носителей социальных отношений” точно воспроизводили обличения Спинозой experientia vaga как источника всех ошибок и его жесткого утверждения, типичных заблуждений веры людей в обладание свободой воли, в то время как ими постоянно управляли законы, действие которых они не осознавали: “Их представление о свободе есть просто незнание причин их действий”.
Последовательное обращение к домарксистскому периоду было наиболее заметным и существенным элементом западного марксизма. Для западного марксизма характерно то, что он сам никогда точно или в какой-либо степени не определял свой собственный интеллектуальный ландшафт
Принятая модель была также радикальным отходом от канонов классического марксизма.
Следующее поколение марксистов образовало еще более интернациональное сообщество мыслителей и полемистов, чьи страстные теоретические споры базировались в значительной степени на информации, полученной в результате внимательного изучения работ друг друга.
Нельзя сказать, что не предпринимались попытки провести четкие ограничительные линии внутри западного марксизма. По крайней мере, в 60-е годы были предприняты две такие попытки — соответственно Альтюссером и Коллетти. Обе они свелись к объединению без разбора всех других систем, кроме своей собственной, в единый философский блок и отрицанию этого конгломерата как восходящего к Гегелю и черпающего в нем силы. Одновременно они утверждали, что только их собственная работа имеет непосредственное отношение к Марксу. Однако в остальном эти два описания эволюции марксизма с позиций 20-х годов были несовместимы, поскольку по классификации Альтюссера Коллетти без обиняков был занесен в гегельянскую традицию, которую Альтюссер отвергал, в то время как в соответствии с логикой Коллетти Альтюссер принадлежал к последователям Гегеля, что он осуждал. Из двух ретроспективных построений эволюции марксизма толкование, предложенное Альтюссером, было более широким и комплексным. С его точки зрения, работы Лукача, Корша, Грамши, Сартра, Гольдманна, Делла Вольпе и Коллетти подлежали классификации как разновидности “историцизма” — идеологии, в которой общество становится круговой и экспрессивной тотальностью, история — однородным потоком линейного времени, философия — самосознанием исторического процесса, классовая борьба — битвой коллективных “субъектов”, капитализм — универсумом, характеризующимся главным образом отчуждением, а коммунизм — состоянием подлинного гуманизма вне отчуждения. Как утверждал Альтюссер, большинство этих тезисов исходит от Гегеля, опосредованы через Фейербаха и работы молодого Маркса, а научная теория исторического материализма была основана на радикальном разрыве с ними, что было сделано Марксом в “Капитале”. В отличие от предыдущего, представление Коллетти об эволюции марксизма было более узко сформулировано, хотя шло дальше: Коллетти, раннего Лукача, Адорно, Маркузе, Хоркхаймера и Сартра объединяли общие нападки на науку и отрицание материализма, что коренилось в утверждении о том, что противоречие есть принцип реальности, а не разума — при том, что диалектический материализм, которого придерживались Лукач и Альтюссер, был лишь натуралистической разновидностью того же скрытого идеализма. Оба были производными метафизической критики мышления Гегелем, целью которой было философское уничтожение материи. Эту критику роковым образом неправильно понял и принял Энгельс в “Анти-Дюринге”, положившем начало нисходящей линии — линии полного отхода от рационального и научного материализма Маркса, примером которого может служить логический метод, примененный в “Капитале”.
Достаточно ясно, что школа Делла Вольпе и школа Альтюссера имели общие черты, которые отличали их от других систем, существовавших в западном марксизме. Их враждебность по отношению к Гегелю, развитая ранее и глубже в системе Делла Вольпе, выделяет их более явно в традиции, которая в остальном тяготеет преимущественно к Гегелю. Наряду с этим они едины, решительно подчеркивая научный характер “Капитала”, особое место “Капитала” в самих трудах Маркса и кардинальное значение в последующем ленинской политической мысли. Они оба представляют собой резко отрицательную реакцию на предыдущие теоретические тенденции, которые отрицали или игнорировали многие положения классической традиции. Однако эти характеристики недостаточны для разделения всей сферы европейского марксизма после 1920 г. на два противоборствующих лагеря. Простые противоположности, предложенные Альтюссером и Коллетти, грубы, плохо продуманы и основаны на явно неполном сравнительном анализе, чтобы служить серьезным путеводителем по сложной констелляции философских тенденций в западном марксизме, включая их собственные. Было бы даже неточно говорить о более тонком и последовательном спектре, а не о явной поляризации систем. Действительно, установки отдельных теоретиков часто совпадали и даже перехлестывались произвольным образом, исходили из различных отправных точек, что исключало возможность их объединения в рамках единого философского процесса. Сама непримиримость типологий, предложенных Коллетти и Альтюссером, является показателем логических апорий обоих. Так, тема отчуждения была заклеймлена Альтюссером как архигегельянская, и ее отрицание рассматривалось в качестве предпосылки научного материализма. Однако Коллетти, который подверг Гегеля более радикальной и обоснованной критике, чем Альтюссер, считал концепцию отчуждения центральной в работе зрелого Маркса и в историческом материализме как науке. И наоборот, если Коллетти сконцентрировал наиболее интенсивный огонь своей критики на диалектике материи у Гегеля как религиозном пробном камне его идеализма и печальном наследии последующей социалистической мысли, то Альтюссер выделял тот же самый аспект работы Гегеля в качестве животворного зерна научного провидения, унаследованного марксизмом.
При подведении итогового баланса определенной трансформации западного марксизма развитие новых концепций или возникновение новых тем служат самым верным критерием его природы и силы как традиции.
4. Западный марксизм: новое в теории
Западный марксизм начиная с 20-х годов постепенно отходил от теоретических конфронтации по основным экономическим и политическим проблемам. Грамши был последним представителем марксистских мыслителей на Западе, поднимавшим жгучие вопросы классовой борьбы в своих работах. Однако и он ничего не писал о самой капиталистической экономике, если иметь в виду классический анализ законов развития этого способа производства. Западные марксисты более позднего периода также обходили молчанием политическую систему буржуазного правления и ничего не говорили о способах его ниспровержения. В результате западный марксизм в целом, когда дело касалось вопросов не метода, а содержания, всецело сосредоточивался на изучении надстройки. Более того, западные марксисты в своих исследованиях уделяли самое пристальное внимание таким специфическим надстроечным элементам, которые, как сказал в свое время Энгельс, наиболее всего отделены от экономического базиса. Иными словами, типичными объектами изучения для западных марксистов были не государство и не закон — в фокусе их исследований оказалась культура.