Значительно сложнее интерпретировать практически идентичные тексты на притолоках 32 и 53. Примечательно, что изготовление обеих датируется 760-70-ми годами, тогда как повествуют они о танце взятия кавиля, который якобы совершил Ицамнах-Балам III в присутствии матери Яшун-Балама IV, Иш-Ух-Чаниль, 29 октября 709 г.
Отсутствует всякая логическая связь с воцарением Ицамнах-Балама III в 681 г. На возможное объяснение указывает сходство с текстом на притолоке 1: в обоих случаях правящий царь берет кавиль в сопровождении матери будущего царя (на притолоке 1 спустя 75 дней после родов, на притолоках 32 и 53 - спустя 63 дня). Можно предположить, что происходит проекция событий 752 года, на год рождения Яшун-Балам IV и создается «идеальная» преемственность в ритуалах двух супружеских пар: Ицамнах-Балама III - Иш-Ух-Чаниль и Яшун-Балама IV - Иш-Чак-Чам.
Танец с посохом «шукпи», как видно из текста на притолоке 2, также напрямую увязывался с датой воцарения Яшун-Балама IV, но с окончанием пятилетия царствования, а не с началом каждого пятого года.
Наибольшее внимание исследователей неизменно привлекал танец с посохом «хасав-чан», упомянутый в надписях на притолоках 9, 33 и 50, а также на стеле 11. Во всех случаях (кроме притолоки 50, где дата не сохранилась) ритуал приходится на день летнего солнцестояния.
И в XX веке традиционные общины майя - чорти приурочивают к этому дню церемонии, связанные с максимальным смещением солнца к северу, началом следующей половины солнечного года и сменой особых «жрецов», которая происходит раз в 18 месяцев. Кроме того, вслед за летним солнцестоянием в сезоне дождей наступает перерыв, во время которого крестьяне производят повторный сев.
Внимание эпиграфистов привлекал именно сюжет со сменой «жрецов»: танец Ицамнах-Балама III (за год до смерти в возрасте примерно 95 лет) и Яшун-Балама IV с посохами хасав-чан 26 июня 741 г., изображенный на стеле 11, интерпретировался, как свидетельство получения Яшун-Баламом IV важных жреческих полномочий еще при жизни предшественника, вероятно, сфальсифицированное. Можно лишь предполагать, каким был статус будущего Яшун-Балама IV в 741 году. Примечательно, что последний, судя по тексту на притолоке 9, танцевал с посохом хасав-чан в июне 768 г. (за год или в год своей смерти) не с сыном и наследником Челет-Чан-Киничем (Ицамнах-Балам IV), а с его дядей по матери, сахалем Чак-Чамом, который (если согласиться с вышеупомянутой интерпретацией события 741 г.) и принял соответствующие жреческие обязанности, позднее передав их наследнику.
Ритуальные функции самого танца остаются в тени гипотетических должностных перемещений. К. Тейт предположила, что танец с посохом хасав-чан был кульминацией церемоний по случаю максимального смещения солнца на север. Н. Грюбе, напротив, отмечает господство военных мотивов в костюмах танцующих, предполагая, что хасав-чан мог быть разновидностью боевого штандарта. Перевод названия посоха, как «он расчищает небо», скорее указывает на связь танца с аграрным календарем и обрядами, с уходом облаков и наступлением долгожданного перерыва в сезоне дождей.
Особенность ритуального танца в Сияхчане - наличие дополнительных участников, что придает танцу характер важного социально-политического действа. Причем, в ходе одного и того же танца участники могли меняться: в надписи на притолоке 6 Яшун-Балама IV сопровождает сахаль Кан-Ток-Вайаб, тогда как на притолоке 43, посвященной тому же событию, фигурирует одна из жен царя (из царского дома Хишвица). Демонстрации «приближенности» отдельных сахалей к персоне царя, соучастия в важнейших обрядах - характерная черта периода правления Яшун-Балама IV и Ицамнах-Балама IV.
Особый статус придается наследнику, его матери и дяде (по всей видимости, то, что Иш-Чак-Чам стала матерью наследника, способствовало возвышению всего «клана» Чак-Чам). Судя по надписи на притолоке 2, Челет-Чан-Кинич принимал участие в ритуальных танцах, начиная с 5 лет. Причем, не как «наследник», что вполне типично, а как «царь». Последнее указывает либо на позднюю датировку текстов (после смерти отца), либо на какой-то аналог соправительства, установленный Яшун-Баламом IV, чтобы укрепить позиции наследника.
Игра в мяч у народов Мезоамерики
Игра в мяч по достоинству может считаться одним из любопытнейших и уникальных явлений в культуре народов, населявших центральную Америку на протяжении последних двух тысячелетий. Древнейшие находки предметов, связанных с игрой в мяч, фигурок игроков относятся к культуре ольмеков, XVI в. до н. э. Современные жители деревень, расположенных на севере Мексики, играют в улама, в которой наблюдатель без труда узнает остатки традиции, уходящей корнями в доиспанскую эпоху.
Собственно игра в мяч отчасти напоминает современный теннис, за тем исключением, что игроки отражают мяч либо определенными частями тела (бедрами, ягодицами, руками ниже локтя, но не ладонями, и т. п.), либо специальными битами и элементами защитного снаряжения ("хомутом"), в зависимости от разновидности игры. Два противника (два человека или соперничающие команды), находясь на поле, поделенном на две (четыре) части, пытаются подать мяч так, чтобы оппонент либо вовсе не отбил мяч, либо совершил ошибку. Побеждает тот (та команда), кто набрал определенное количество очков. Поскольку каучуковый мяч довольно тяжел, игроки носят специальные средства защиты, смягчающие удар мяча, а также оберегающие ладони и колени, на которые необходимо опереться, чтобы принять подачу.
"Классическое снаряжение" игроков в мяч (Центральная и Северная Мексика) состояло из каменного "хомута" (" юго"), весом до 30 кг, который закреплялся на поясе игрока, наколенников, защитной обмотки на руках и под "хомутом", а также каменной биты (" манопла"), по форме напоминающей гирю. Тяжелый (до 2 кг) литой каучуковый мяч принимался на "хомут" или отбивался битой: такая игра на практике превращалась в динамичный гладиаторский поединок, где ошибка могла стоить игроку жизни. Есть свидетельства, что подобное состязание иногда заканчивалось жертвоприношением представителя проигравшей команды, чья голова становилась украшением "хомута" победителя (впоследствии, настоящие головы заменялись каменными имитациями, известными как "топорики" - " ачас").
Происхождение игры. Мифология и ритуалы, связанные с ней
Согласно широко распространенному в историографии мнению, наиболее вероятной зоной происхождения игры в мяч является территория современных штатов Веракрус и Табаско (побережье Мексиканского залива). В качестве основного довода приводится тот факт, что этот регион - основной источник каучука, следовательно, создает наиболее благоприятные условия для возникновения игры в каучуковый мяч. Каучуковые мячи из Эль Манати, ольмекского религиозного центра на юге штата Веракрус, сохранившиеся благодаря уникальным природным условиям, датируются XVI-XII вв. до н. э. Еще одним подтверждением гипотезы служат памятники ольмекской культуры, одной из древнейших в Месоамерике.
С изучением ольмекской игры в мяч, особенно ее ритуального контекста, связана проблема интерпретации одного из наиболее характерных для данной культуры типа памятников - гигантских каменных голов. Как правило, это отдельно стоящие скульптуры более метра высотой, весом до двадцати тонн, в виде человеческих голов в своеобразных "шлемах". За "ольмекскими головами" прочно закрепилась репутация либо своеобразных портретов правителей, либо памятных монументов, посвященных драматическому финалу ольмекской игры в мяч - обезглавливанию одного из игроков. В распоряжении исследователей нет однозначных археологических свидетельств в пользу существования у ольмеков взаимосвязи между человеческими жертвоприношениями и игрой в мяч.
В Центральной Америке было несколько региональных традиций игры в мяч. Помимо двух "макро-регионов" и соответствующих традиций - "майяской" и "мексиканской", выделяются следующие субрегионы:
1) Побережье Мексиканского залива (Веракрус, Табаско),
2) Центрально-Мексиканское нагорье,
3) Оахака,
4) Южная Гватемала,
5) Горная Гватемала, Петен и Белиз,
6) Юкатан.
Древнейшая мифологема игры в мяч - смерть и возрождение бога плодородия (бога маиса). По всей видимости, она связана с лунным календарем, а также с днями равноденствия. Главное действующее лицо в ритуальной игре и жертвоприношениях - имперсонатор бога. В дальнейшем на побережье Мексиканского залива эта мифологема схематизируется, а затем и вовсе отходит на второй план. Сюжет о путешествии в подземный мир божества, играющего в мяч, сохраняется, но это уже не бог маиса. В Оахаке, начиная с протоклассики, на передний план в мифологическом и ритуальном контексте игры выходит культ зооморфа (человека-ягуара) из преисподней, тесно связанный с обезглавливанием. Одновременно в южной Гватемале последняя тема выходит на передний план, откуда идея "трофейных голов", закатанных в каучук, заимствуется майя и принимает довольно причудливые формы - идея "человека-мяча". Специфика зоны майя в классический период - неожиданное появление архаичных охотничьих мифологем, хотя синтезированная тема смерти-возрождения бога маиса и обезглавливания с закатыванием в мяч сохраняет свое значение. Следующий этап эволюции представле-ний тоже, по всей видимости, связан с Оахакой: именно там впервые на передний план выходит тема смены дня и ночи.