Конечно, после этого все мы становимся циниками, ведь если моя жизнь не обладает безусловной ценностью, то и любая другая жизнь и даже совокупность таких жизней не должны иметь фундаментального значения. Тем пышнее расцветает в человеке воля к власти. Тем легче ему, поднявшись на ту или иную ступень социальной иерархии, распоряжаться жизнями других людей. Издавая карательные указы и отправляя армии на смерть, он апеллирует к божественным, государственным и прочим высшим интересам, по сути подразумевая, как всегда это происходит с солипсическим самосознанием, лишь себя, ведь теперь он сам – отчасти тот самый бог и то самое государство. Его человеческий цинизм становится сакральным. Все, что он делает, он делает ради других. Но правда в том, что если человек не хочет сделать что-либо для себя, то зачем ему делать что-то для других?
Осознание того, что Оно – это лишь одна из миллиардов копий настоящего Я, несомненно, оказывается жестоким уроком для самосознания. И только затянувшийся инфантилизм, при котором самосознание не желает вступить в очередной невроз и преодолеть его, может задержать это осознание. Такой великовозрастный подросток "застывает" во внутреннем страхе и демонстрирует своим близким полное нежелание принимать на себя ответственность даже за самого себя. А на попытки подтолкнуть его к этому он реагирует возмущением, обидой и прочими истероидными реакциями. В своей пассивности, лени, невежестве, эгоизме, неблагодарности и всех неудачах этот иждивенец винит окружающих и обстоятельства. Кажется, еще немного – и виноват станет стул, о который он споткнулся.
Являясь давно уже физически зрелым человеком, он продолжает паразитировать за счет своих близких и всех, кто готов его паразитизм терпеть. Возможно, он так и не вступит в невроз до самой своей смерти, а глухое, подавленное недовольство самим собою толкнет его к алкоголизму, наркомании или еще какой-нибудь мании. Возможно, именно невроз действует на психику как вакцина и обеспечивает иммунитет против более тяжелых форм психического расстройства. Самосознание, не прошедшее через этот душевный катарсис, воспринимает реальность как совершенно враждебную для него среду и все больше замыкается в своем внутреннем мире, который оказывается тем комфортнее для него, чем больше он не похож на внешний мир. Пользуясь мифологической терминологией, благодаря которой в психоанализе появился "комплекс Эдипа", можно сослаться на миф Цирцеи.
Цирцея (Circe) или Кирка (Κ?ρκη) – в греческом мифологии дочь Гелиоса и океаниды Персеиды. Цирцея обитала на острове Эа, куда был занесен во время своих блужданий по морю корабль Одиссея. В психиатрической интерпретации Одиссей – это самосознание, путешествующее по враждебному миру, населенному могущественными богами - соперниками этого солипсического самосознания. И если самосознание не готово подчиниться этим богам или вступить с ними в борьбу, ему остается только остров блаженства.
Остров Эа – это мир инфантильных мечтаний. И голоса нимф, рожденных в глубинах разочарованной души, зовут самосознание на этот остров самоизоляции, где Одиссей овладеет царицей и всем ее царством. Замечательно то, что такое царствование сохраняет полную инфантильность и не имеет реалий земной власти: Одиссею не нужно заботиться ни о себе, ни о своих подданных. На острове нет ни политики, ни экономики, ни стихийных бедствий, нет даже времени, которое тоже враждебно человеку. Тут нет борьбы за существование. Все желанное является самосознанию волшебным образом. Необходимость выйти из этого инфантильно-шизофренического сна для здравого ума заключается в том, что Одиссей от такого бытия, в конце концов, превратится в животное. Но правда и в том, что для Одиссея быть на острове Эа свиньей, которая тоже ни в чем не нуждается, получая еду, тепло и удобства автоматически, – значит по-прежнему сохранить свое царствование на этом острове, пусть и в статусе свиньи. Разве Цирцея обманула Одиссея?
Психологический смысл этого мифа в том и заключается, что самосознание, избирающее для себя солипсический остров Цирцеи, избирает судьбу свиньи. Закономерно то, что прогрессирующая шизофрения рано или поздно кончается слабоумием (деменцией), в котором самосознание становится поистине свинским. Говоря объективно, кто посмеет сказать, что человек, утративший разум, чувствует себя плохо? Свинья вовсе не является несчастным существом. Лишь оставаясь человеком, который, как ни странно, дорожит своим горьким разумом и готов нести эту ношу вопреки всему, можно повторить фразу Пушкина: "Не дай мне бог сойти с ума! Уж лучше посох и сума! Уж лучше хлад и глад!". Чтобы спасти свой разум от Цирцеи, Одиссей должен взять в руки посох и суму и отправится в путь по враждебному Океану. Третьего не дано. А ведь все начиналось с того, что голоса нимф твердили ему, что он – Единственный. Но от этих зовущих голосов Одиссея не спасут нейролептики. Его спасет только собственная воля. В конце юнцов, лучший врач для человека – он сам. Спасение утопающих во враждебном Океане – это всегда дело рук самих утопающих.
4. Самосознание и патология
Синдром брамы сопровождает нас всю жизнь, проявляясь во всех наших мыслях, чувствах и поступках, когда именно свое восприятие мира мы считаем безусловным, именно свое мнение – самым правильным, именно свои желания – самыми оправданными, именно свою истину – самой верной. Мы не можем считать свое восприятие мира ошибочным, а свою истину ложной. То, что является для меня круглым, желтым и вкусным, именно таковым и является. Я не могу допустить, что оно квадратное, синее и горькое. Впрочем, для вхождения в невроз тут уместнее обратный пример. Инфантильное самосознание говорит себе: "То, что является для меня квадратным, синим и горьким, именно таковым и является. Я не могу допустить, что оно круглое, желтое и вкусное. Я не хочу его есть. Я не буду даже пробовать на вкус эту горечь". "Я не хочу!" - вот что фактически кричит это самосознание миру, поскольку сказать правду самому себе оно не смеет. Бог не бывает виновен. Бог не должен страдать. Бог не ведает благодарности.
Существование других людей становится для нас обыденностью, с которой мы вынуждены смириться. Но этот естественный факт выглядит совершенно иррациональным для логики, согласно которой самосознание считает и ощущает себя владельцем мира. Именно об этой иррациональности бытия твердили экзистенциалисты (Кьеркегор, Бердяев, Ясперс, Хайдеггер, Камю). Индивидуалистический анархизм Штирнера пытается взять этот бастион штурмом: "Если свободы добиваются ради своего "я", то почему же само это Я не избрать началом, серединой и концом всего? Разве Я не важнее свободы? Разве не Я делаю себя свободным, разве Я не начало, не главнейшее?".
Для единственного на всю Вселенную Я необходим лишь один носитель этого Я – Оно. Зачем нужны все остальные самосознания? Богу было бы достаточно и одного Свидетеля, первочеловека Пуруши. Зачем в этом мире все остальные люди? Они – лишние! Пусть эти люди будут лишь творениями моих сновидений, призраками моей души, клонами моего ума. И тогда в мире наступит то гармоничное единогласие, которого мое самосознание так жаждет. Один – за всех, и все – за Одного! В этом тоталитарном лозунге главный всегда тот Один, кто его произносит. Ведь это – его мир! Как уже было сказано: единственным законом совершенного мира должна быть воля младенца.
Но вот Одиссей сбежал с остра Эа. Разве этого не достаточно, чтобы увенчать его лаврами героя и победителя? Возьми теперь свой посох и суму и отправляйся познавать мир дальше, в его хлад и глад. Но что же делает Одиссей после этого? Он начинает битву за власть. В наряде бродяги он является ко двору родной Итаки. Но Итака – это уже не Эа. Здесь есть политика, экономика, борьба за существование и все прелести совместного проживания брам. Одиссей начинает войну с этими коварными самозванцами за царское место под солнцем. Он убежден, что это место принадлежит ему по праву, но все брамы убеждены, что заслуживают свое царское место в этом мире. Это и есть воля к власти. Это и есть человеческая история. То, что Гоббс называл "войнолй всех против всех". И победный девиз, в котором Один – за всех, а все – за Одного.
Сторонник интерперсонального анализа Г. Салливан писал: "Как мне кажется, сфера изучения психиатрии как науки во многом пересекается с областью, исследуемой социальной психологией, поскольку в качестве предмета теоретической психиатрии следует рассматривать интерперсональные взаимоотношения, что в конечном итоге требует привлечения концептуальной структуры, известной нам как теория поля. С этой точки зрения личность - это гипотетическая структура". Именно так! Та личность, которую мы практически имеем, неизбежно находится и формируется в обществе, где обретает социальные нормы, культурные ценности и все свои психологические травмы, начиная с младенческих, храня в себе Синдром брамы. Можно сказать, что этот синдром разрывает самосознание между Итакой и Эа, между статусом воинственного царя и состоянием безмятежной свиньи.
А вот история еще одного царя – Ирода Великого. Этот царь за время своего правления Израилем сумел вызвать огромную ненависть к себе народа. По свидетельству Иосифа Флавия, незадолго перед своим концом Ирод приказал арестовать и собрать вместе сыновей многих знатных семей страны. Он завещал: "Я знаю, что иудеи будут праздновать мою смерть, как юбилейное торжество; однако мне могут устроить и траур, и блестящую погребальную процессию, если только вы пожелаете исполнить мою волю. Как только я умру, тогда вы оцепите солдатами тех заточенных и прикажите как можно скорее изрубить их, дабы вся Иудея и каждая фамилия, против своей воли, плакала бы над моей смертью" (возможно, именно эта история благодаря евангелисту Луке преобразовалась в притчу об "избиении младенцев"). Что подвигло Ирода на такой приказ? В рамках интерперсонального анализа это ставит нас перед вопросом: каково человеку сознавать, что его смерть, которая является самым значительным и ужасным в его жизни событием, станет для других радостным известием? Какими бы запасами цинизма не обладало такое самосознание, оно несомненно должно переживать в связи с этим знанием невротическое состояние.