Концепции интеграции мигрантов в контексте современного развития России
О. А. Якимова
Во всем мире в условиях глобализации замыкание в локальные и этнические общности интерпретируется как традиционализм, противопоставляемый модернизму с его представлением о свободной мобильности. На рубеже второго тысячелетия миграционные процессы приобрели действительно глобальные масштабы, затронув различные сферы жизнедеятельности практически всех социальных слоев и групп на пяти континентах.
О глобальном характере миграционных процессов свидетельствуют статистические данные: по информации ООН, численность международных мигрантов выросла с 75 млн в 1965 г. до 120 млн в 1990 г., что составило 2 % всего мирового населения земного шара [12, 102]. В 2000 г. общее число международных мигрантов достигло уже 175 млн, это больше чем в два раза по сравнению с 1970 г. и равнялось примерно 3 % населения планеты [10, 27].
При этом четко фиксируется направление вектора миграционного потока, остроумно маркированное С. Бенхабиб как «обратная глобализация» — от менее развитых стран, к более развитым. Действительно, согласно данным ООН, в начале XXI в. около 60 % международных мигрантов проживало в самых экономически благополучных регионах мира — Европе, Северной Америке, Австралии, Новой Зеландии, Японии [Там же, 27], и этот показатель имеет тенденцию роста. Так, если в 2000 г. в страны ЕС (включая Норвегию и Швейцарию) въехало 2226, 4 тыс. иностранцев, то в 2007 г. таких насчитывалось уже 3280, 1 тыс. (что на 32 % больше). В страны Северной Америки в 2000 г. на постоянное место жительства прибыло 1068, 5 тыс., а в 2007 г. — 1289, 2 тыс. (рост около 17 %) [14].
Опираясь на отмеченные выше тенденции, можно предположить, что в ближайшем будущем миграционные потоки будут только увеличиваться, а население стран-реципиентов становиться все разнообразнее в своих социальных и культурных характеристиках.
Безусловно, миграционные процессы как фактор социальных преобразований влияют и на страны приема, и на страны выезда. В последних, например, становится ощутимой нехватка трудовых ресурсов, деформируется половозрастная структура [12]. Однако фактор миграции сильнее воздействует все-таки на страны с концентрацией некоренного населения, с одной стороны, расширяя этническую и культурную мозаику общества, а с другой стороны — выявляя и обостряя этнокультурные противоречия и социальное напряжение.
Процессы глобализации и связанные с ними массовые миграции, требующие производства новых форм идентичности и солидарности, а также эффективных технологий управления нарастающим многообразием, являются, таким образом, актуальными вызовами современности. В этих условиях особую значимость приобретает поиск новых форм отношений с мигрантами, особенно иноэтничными.
Традиционно в социологической перспективе включение мигрантов в функционирование принимающего общества рассматривается как процесс интеграции, суть которого заключается в формировании новой идентичности, приемлемой как для этнических меньшинств, так и для доминирующего большинства [6]. В современной социологической литературе выделяют два типа интеграционных моделей: 1) ассимиляционную модель, предполагающую национально-государственную (этнонациональную) идентичность (традиционалистский подход); 2) мультикультурную модель, предполагающую граждан-ско-государственную идентичность (модернизационный подход).
Ассимиляционную модель интеграции («плавильный котел») пытались реализовать в начале XX в., например, в таких традиционно иммигрантских странах, как США и Австралия. Данная модель сформировалась в рамках концепции национального государства, стремящегося к гомогенной культуре и единой национально-государственной идентичности, включающей в себя на равных началах идентичности всех граждан страны. Она предполагает отказ мигрантов от родной культуры и полную идентификацию с новым этнокультурным сообществом [13, 76]. Приоритетом стран, в той или иной степени реализующих политику ассимиляции мигрантов, являлось формирование единой, этнически индифферентной гражданской нации, что теоретически нивелировало социально-культурное многообразие и облегчало процесс управления социумом.
Однако практика продемонстрировала нереалистичность идеи «плавильного котла». Во-первых, ассимиляция не исключает интеракцию между мигрантами и принимающим этническим большинством, а следовательно, оказывается двусторонним процессом, в результате которого новоприбывшие не только аккультурируются, но и сами осуществляют воздействие на повседневную жизнь и менталитет общества-реципиента. Во-вторых, обнаружилось, что не все культурные меньшинства готовы меняться в той степени, как того требует проводимая принимающим обществом социальная политика. Некоторые этнические группы продемонстрировали нежелание интегрироваться в культуру страны-реципиента, создавая «параллельные общества» своей родной культуры и языка. В-третьих, выяснилось, что даже аккультурация не является достаточным основанием для вхождения в новое общество. В-четвертых, декларируемые принимающим социумом равные права и свободы преимущественно не совпадали с социальной практикой [8, 11].
Таким образом, теория «плавильного котла» не сработала ни в отношении иммигрантов, ни в отношении аборигенного населения этих государств. Это означало, что актуализируемые ассимиляционным дискурсом формы интеракции между этническим большинством и мигрантами нуждаются в трансформации.
Тем не менее идея ассимиляции как единственно приемлемой возможности присутствия мигрантов в принимающем обществе вновь становится весьма популярной среди политиков и населения некоторых стран-реципиентов, являясь реакцией на проявления «культурной колонизации» со стороны иноэтнических сообществ (Франция) или попытками формирования этнонациональной идентичности как основы для возрождения духовности (Россия).
С середины 60-х гг. прошлого века в западных странах развернулась борьба за право быть другим и не испытывать при этом дискриминации со стороны общества. Своеобразным компромиссом между требованием единых идентичности и системы ценностей (необходимых основ для сохранения государства) и требованием права на отличие стала политика «признания многообразия», получившая свое теоретическое обоснование в парадигме мультикультурализма, базовым эпистемологическим положением которой является идея о том, что межкультурный диалог и сосуществование реальны, неизбежны и необходимы.
Сегодня десятки миллионов людей в мире вовлечены в миграционные потоки по экономическим, политическим или творческим причинам. В большей мере, чем когда-либо прежде, в настоящее время «подлинные» нации, «чистые» языковые группы и «незамутненные» этнические идентичности фактически являются воображаемыми сообществами. Сообщество, с которым индивид солидаризируется, не находится в состоянии непреложной зависимости от этнических или этноцентристских соображений. Этническая основа не является больше обязательным условием для создания сообществ солидарности. В современном мире большинство людей являются членами более чем одного сообщества, более чем одной языковой группы и более чем одного этноса. Разграничительные линии между индивидами могут, но вовсе не обязательно должны совпадать с разделением на членов той или иной культурной группы [1, 40].
Мультикультурализм как направление гуманитарной теории пытается таким образом постичь динамику общественного развития, сочетающего, с одной стороны, глобальную интеграцию (тенденцию к нарастанию экономической, культурной и социальной однородности), а с другой стороны — социокультурную дезинтеграцию и проявления сепаратизма.
Теоретики мультикультурализма (У. Кимлика, Н. Фрейзер) представляют общество как совокупность горизонтально структурированных пересекающихся множеств, образованных по различным признакам-основаниям (например, раса, этничность, гендер, класс и др.). Правила взаимодействия как между этими группами, так и внутри них регламентируются государством, главная задача которого — снятие институциональных барьеров, препятствующих равному участию всех граждан в жизни общества. При этом в создании возможности для образования множеств, а также в выстраивании их по горизонтали заключается компенсаторная функция мультикультурализма, поскольку тем самым осуществляется «подтягивание» тех групп, которые находятся в невыгодном положении в рамках доминирующей культуры (инвалиды, этнические меньшинства и пр.).
В настоящее время мультикультурализм трактуется довольно широко. В его парадигме право на создание культурной традиции признается за любыми формами «инаковости» (феминистки, сексуальные меньшинства и т. д.). Модель мультикультурного сообщества предполагает наличие трех базовых условий: 1) эгалитарную взаимность, 2) добровольное самопричисление (к культурной, языковой, религиозной группе) и 3) свободу выхода (из группы) и ассоциации [1]. Право самоопределения собственной культурной идентичности позволяет перенести проблемы государственного строительства из этнической плоскости в гражданскую.
Именно в парадигме мультикультурализма начала складываться мультикультурная интеграционная модель, определяющая справедливое (с соблюдением равенства прав и доступа к ресурсам) вхождение этнических меньшинств в принимающее общество.
Как отмечает У. Кимлика, необходимо «стремиться к обеспечению для всех национальных групп возможности сохранить себя в качестве отдельной культуры, если таково их собственное решение»; при этом «либералы могут поддерживать права меньшинств только в той мере, в какой они совместимы с уважением свободы и автономии индивидов». Претензии мигрантов на равный доступ к общественной культуре могут быть удовлетворены, если обеспечить их интеграцию в «основные культуры». Под общественной культурой У. Кимлика подразумевает культуру, «обеспечивающую своим приверженцам наполненный смыслом образ жизни по всему кругу человеческой деятельности, включая ее социальную, образовательную, религиозную, рекреационную и хозяйственную стороны, причем как в публичной, так и в частной сферах. Подобные культуры обычно сконцентрированы на определенной территории и основаны на общем языке» [1, 70, 72]. Таким образом, «мультикультурализм представляет собой пересмотр условий интеграции для этнических мигрантов, но в конечном счете всегда интеграции» [11].