а) отставание от них в техническом отношении выражалось в том, что Россия в основном пребывала на доиндустриальной стадии производства и ей еще предстояло совершить переход в индустриальную стадию;
б) задержка в организационно-экономическом и социально-экономическом развитии проявилась в том, что в первичной и основной сфере экономики (сельском хозяйстве) преобладали мелкие и раздробленные крестьянские хозяйства, базировавшиеся на общинном землепользовании;
в) велика была дистанция от передовых государств и в культурном отношении: почти поголовная неграмотность (поданным переписи населения 1897 г., 73% граждан России в возрасте от 9 лет и старше не умели читать и писать).
Нормально преодолеть такой отрыв от цивилизации было невозможно насильственными методами «военного коммунизма». Этими методами государство по «продовольственной разверстке» отбирало у крестьян «излишки» сельскохозяйственных продуктов, не давая им взамен ничего. Это вызвало массовое недовольство крестьянства политикой «военного коммунизма».
С марта 1921 г. государство начало проводить новую экономическую политику. При этом были отброшены многие положения концепции государственного социализма, противоречащие реальной действительности. В.И. Ленин пришел к серьезному выводу: «Теоретически не обязательно принимать, что государственная монополия есть наилучшее с точки зрения социализма».[11] Подытоживало весь пересмотр прежней концепции его заключение: «Мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм».[12]
В условиях новой экономической политики проявились следующие тенденции, характерные для развития многоукладной экономики:
· мелкие товаропроизводители и капиталистические предприниматели получили определенную свободу хозяйственной деятельности (сами распоряжались значительной частью своей продукции, оставшейся после выплаты государству налога);
· государство привлекало иностранный капитал для ускорения развития производства;
· сложился свободный рынок с устойчивым денежным обращением, который стал ареной для конкурентной проверки жизнеспособности всех хозяйственных укладов;
· государственные предприятия, переведенные на хозяйственный расчет, стали активными товаропроизводителями, добивающимися прибыльности, самоокупаемости и самофинансирования;
· в государственном секторе на предприятиях была введена система материального поощрения более производительного труда (оплата по количеству и качеству труда, премирование, использование части прибыли для экономического стимулирования работников);
· мелкие товаропроизводители на добровольных началах вовлекались в кооперацию, прочно соединяющую частный интерес с общественным;
· государство приступило к проведению в плановом порядке реконструкции всего народного хозяйства на основе новейшей техники (план ГОЭЛРО).
За короткий срок новая экономическая политика позволила добиться больших хозяйственных результатов. Например, по сравнению с уровнем 1913 г. (принятым за 100%) продукция промышленности, составлявшая в 1921 г. 14%, в 1926 г. достигла 96%, продукция сельского хозяйства - 188%; выработка промышленных рабочих - 350%.
Но с начала 30-х годов новая экономическая политика была прекращена. В СССР утвердился социально-экономический строй, который гораздо позже (в 1991 г. на Пленуме ЦК КПСС) был назван «казарменный социализм».
Уязвимость взглядов советских юристов на соотношение права и экономики состояла в том, что применительно к социалистическому обществу подчеркивался принципиально иной характер этого соотношения. В таком случае должен был следовать вывод (которого, разумеется, никто не делал), что или наше право, или наша экономика представляют собой нечто иное, нежели экономика и право в общепринятом их значении.
В современных условиях стала совершенно очевидной декларативность многих прежних положений, стало понятно, что желаемое сознательно или бессознательно выдавалось за действительное. Плановое хозяйствование далеко не всегда направлялось на удовлетворение потребностей граждан, не было и провозглашенного гармоничного пропорционального роста производительных сил. Воздействие государства охватывало и производство, и обращение, и потребление. Помимо того, что столь широкая сфера воздействия сама по себе сомнительна, экономическая деятельность государства была далека от подлинно научного обоснования и направлялась не столько законом, сколько партийными директивами и подзаконными актами. Нормативные акты не допускали эксплуатацию человека человеком, но они фактически освящали эксплуатацию человека государством.
Общая схема соотношения экономики и права представлялась следующим образом: право есть концентрированное выражение политики, а политика - концентрированное выражение экономики. Однако такая схема не учитывала многих реалий. Во-первых, в праве выражается не только политика, но и многое другое. Во-вторых, государственная политика не может сводиться к политике одной политической партии, как это имело место и всеми одобрялось. В-третьих, политика в первую очередь выражала интересы правящих группировок, а не требования народа, не потребности экономики.[13]
Поскольку в силу идеологических причин при существовавшей практике правотворчества в нормативных актах (чаще подзаконных) закреплялась отнюдь не воля трудящихся, предпочтение отдавалось преимущественно командно-административным методам проведения правовых норм в жизнь. Не экономические методы, а прямое государственное руководство, в том числе кооперативными организациями, составляло суть правового режима. Борьба с правонарушениями в экономической сфере только подтверждала практику игнорирования в нормативно-правовых актах интересов производителей и потребителя.
Непоследовательность советских официальных научных теорий состояла в том, что экономические реформы в бывших социалистических странах подавались в качестве полностью соответствующих марксистско-ленинским положениям о роли государства и права в решении экономических проблем. Утверждалось, что во всех странах идет поиск оптимального соотношения централизованного государственного руководства с системой действия экономических факторов. Недоговоренность в теории, лавирование в пропагандистской литературе, заидеологизированность производственных вопросов неблагоприятно сказались на экономической практике и правопорядке...
Не один раз реформы провозглашались, имитировались, даже получали закрепление в партийно-государственных директивах, но уступали место прежнему командному регулированию экономики. И это несмотря на то, что последние пятилетние планы уже не выполнялись. По-прежнему продолжала существовать ориентация на принудительное, монопольное производство и принудительное распределение. План, как известно, рассматривался в качестве закона, и с помощью такого "закона" часто предписывалось производить никому не нужные товары, капитальные вложения омертвлялись, распылялись, а диспропорции между различными отраслями производства увеличивались. Но зато система плановых регуляторов экономики позволяла кормиться тысячам управленцев, для которых собственные интересы становились важнее интересов дела.
Объявление плана законом совмещалось с практикой, когда министерствам и ведомствам в порядке исключения было разрешено не выполнять отдельные плановые задания и требования законодательства. Соответственно и подчиненные органу управления предприятия могли договориться о невыполнении каких-то актов. Широкие компетенционные нормы позволяли управленческим структурам обходить законы, издавать распорядительные акты, руководствуясь собственными выгодами. Система фактически исключала выполнение хозяйствующими субъектами законодательных актов напрямую, без посредничества административных звеньев. Правовое регулирование вытеснялось тем самым регулированием с помощью оперативных актов индивидуального характера. Множественность, пробельность и противоречивость правового регулирования экономики - характерная черта советской действительности, не изжитая до настоящего времени.
В качестве преимущества марксистско-ленинского подхода к решению экономических вопросов неизменно называлась его научность. Однако факт заидеологизированности теории и методологии делал сомнительными в научном отношении любые выводы и рекомендации. Кроме того, следует отметить большое влияние на массы веры, а не науки. В этой "религии" действию масс придавалось значение гораздо большее, чем требованиям экономики или права.[14]
Государственный монополизм (полный захват) собственности получил такое теоретическое оправдание. Собственность на решающие средства производства оказалась в руках государства потому, что она якобы соответствует коллективной организации труда, общественному характеру производства и общенародному присвоению. Все народное хозяйство часто изображалось в виде одной громадной «фабрики», где каждый труженик - всего лишь «винтик», занимающий подобающее место в государственном хозяйственном механизме.
Но экономическое всевластие государства находилось в конфликте с действительностью, объективными потребностями производства. На самом деле, разве труд всех работников организационно объединен в масштабе хозяйства страны? Возьмем, скажем, работу крестьянина в подсобном сельском хозяйстве, горожанина на своем садово-огородном участке пли же деятельность огромной сети находящихся в государственном ведении ларьков, киосков, мелких и средних магазинов. Где здесь реальное народнохозяйственное обобществление труда?