Многие церковнославянизмы второй группы оказались в плане выражения в системных отношениях со своими восточнославянскими экивалентами. Так, церковнославянскому *trat всегда соответствует восточнославянское torot, церковнославянскому "А" в начале слова - восточнославянское "JA" и др.
Регулярность этих отношений, несомненно, способствовала быстрому распространению церковнославянского языка на Руси, облегчала понимание церковнославянской литургии для необразованной части прихожан. Именно благодаря системности и регулярности этих отношений церковнославянский язык сумел совместить в своем развитии две, казалось бы , взаимоисключающие тенденции: тенденцию к максимальной понятности для основной массы прихожан и тенденцию к максимальному противопоставлению в плане выражения церковнославянского языка как языка сакрального русскому - светскому языку. Взаимодействие этих двух тенденций и является, на наш взгляд, основной движущей силой внутренней эволюции церковнославянского языка на протяжении всей его истории вплоть до наших дней. Стремление сделать церковнославянскую литургию как можно более понятной массе рядовых верующих приводило к исключению из активного употребления собственно лексических церковнославянизмов. Они не могли быть преобразованы в слова русского языка путем несложной фонетической процедуры., как например, замена сочетаний trat на torot, ЖД на Ж, Щ на Ч и др., и, следовательно, затрудняли понимание церковнославянского языка для необразованной части населения. В позднем церковнославянском собственно лексических церковнославянизмов почти уже нет.
Что же касается тенденции к максимальному противопоставлению церковнославянского языка древнерусскому, то она приводила к появлению многочисленных гиперкорректных образований: влатъ "великан, волот", клаколъ "колоколъ" (2, с. 4).
Что же касается церковнославянизмов третьей группы, то их описание и выделение представляет для современного исследователя наибольшую трудность. Это связано, во-первых, с закрытостью для нас языкового сознания древнего русича; во-вторых, с недостаточным уровнем развития славянской исторической лексикографии. Первые шаги, сделанные в этом направлении еще академиком Соболевским (4, с. 136-137), оказались, по-видимому, и последними. Можно предположить, что количество церковнославянизмов третьей группы было весьма невелико, и что значительная часть их довольно скоро вошла в состав лексики русского языка. Впрочем, некоторые слова этой группы сохранили сохранили свою "церковнославянскость" на протяжении всей истории церковнославянского языка. К ним, например, относятся слова врагъ в значении "дьявол, сатана", отец в значении "бог". Известны также случаи перехода слов, общих для церковнославянского и русского языков, в эту группу церковнославянизмов. Примером тому может служить глагол теку в значении "иду".
Примерно к XV столетию завершается христианизация Руси. Термины церковного обихода перестали быть экзотизмами для русского уха, вошли в число слов, общих для русского и церковнославянского языков. Примерно на этот же период приходится явление, традиционно называемое в отечественной палеославистике "вторым южнославянским влиянием". Думается, между этими явлениями существует определённая связь. Усвоение русским языком терминов церковного обихода, слов, обозначающих основные понятия христианской религии, привело к исчезновению первой группы церковнославянизмов (слов, чуждых русскому как в плане выражения, так и в плане содержания). Это, в свою очередь, ослабляло оппозицию "русский-церковнославянский", которая была ничем иным, как отражением в языковой сфере важнейшей для Средневековья культурной оппозиции: "мирское-сакральное". Оппозиция требовала своего восстановления. Восстановлена она могла быть только одним способом - путём увеличения в церковнославянском тексте церковнославянизмов других групп; в первую очередь - второй группы. Поскольку церковнославянизмы второй группы имеют по преимуществу южнославянское происхождение, обращение к авторитету болгарской и сербской письменности было более чем естественным.
Несколько сложнее дело обстояло с грецизацией, сопровождавшей второе южнославянское влияние. Первоначально греческие элементы проникали в церковнославянский язык в связи с реформой митрополита Киприана. Нам представляется, что это связано с решением задачи в равной мере актуальной как для русских, так и для балканских книжников задачи - сделать язык церковных книг как можно более удалённым от языка повседневности. Однако, если русские книжники при решении этой задачи находили опору в южнославянской языковой традиции, то южнославянским реформаторам ничего не оставалось, как обратиться в своей деятельности к культурно-языковой традиции Византии. Когда же древнерусские книжники в поисках решения стоявших перед ними языковых задач обратили свой взор на южнославянские источники, они там нашли уже вошедшие в южнославянскую письменность многочисленные грецизмы. Таким образом, грецизация русской письменности представляется нам явлением сопутствующим второму южнославянскому влиянию и ни в коей мере не независимым от него.
Список литературы
1. Итэсь Е.Г. О коннотативном содержании церковнославянизмов и отражении их стилистической окраски в словаре // Историческая лексика русского языка. - Новосибирск, 1983.
2. Львов А.С. Лексика "Повести временных лет". - М., 1975.
3. Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М., 1975.
4. Соболевский А.И. История русского литературного языка. - Л., 1980.
5. Филкова П.Д. Об усвоении церковнославянизмов лексической системой русского литературного языка // Вопросы исторической лексикологии восточнославянских языков. - М., 1974.
6. Ягич И.В. Рассуждения южнославянской и русской старины о церковнославянском языке // Исследования по русскому языку. - Т. 1. - СПб., 1885-1895. - С. 287-1070.
7. Янкоускi Ф.М. Гiстарычная граматыка беларускай мовы. - Мiнск, 1989.
8. А.Ю. Мусорин. ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК И ЦЕРКОВНОСЛАВЯНИЗМЫ.