Подобным же образом часто иссякает влияние союза if, требующего сослагательного наклонения, когда вдали от союза стоит второй глагол. Ср . у Шекспира : If Hamlet from himseife be tane away, And when he’s not himselfe, do’s wrong Laertes, Then Hamlet does it not („ Гамлет “, V. 2. 245); If he be a whoremonger, and comes before him, he were as good go a mile on his errand („ Мера за меру “, III. 2. 37). Также у Раскина : But if the mass of good things be inexhaustible, and there are horses for everybody, — why is not every beggar on horseback? У миссис Уорд : A woman may chat with whomsoever she likes, provided it be a time of holiday, and she is not betraying her art [7] .
Каждый, кто будет внимательно вслушиваться в обычный разговор, найдет многочисленные подтверждения тому, что говорящий строит предложение постепенно. По мере построения предложения он может изменить первоначальный план сообщения своих мыслей; он может запнуться, прервать изложение и, наконец, построить предложение совершенно иначе, чем оно было задумано ранее. В письменной речи (в частности, в печати) это явление, называемое анаколуфом, встречается, конечно, значительно реже; но ученым известно, что оно встречается и здесь. В качестве иллюстрации я позволю себе привести отрывок из шекспировского „Короля Лира“ (IV. 3. 19 и сл.), который не требует никаких комментариев. В самом раннем издании кварто этот отрывок изложен так (в издании фолио вся сцена опущена):
Patience and sorrow strove,
Who should expresse her goodliest [ . ] You have seene,
Sun shine and raine at once, her smiles and teares,
Were like a better way those happie smilets,
That playd on her ripe lip seeme[d] not to know,
What guests were in her eyes which parted thence,
As pearles from diamonds dropt [. ] In briefe,
Sorow would be a raritie most beloued,
If all could so become it [8] .
Некоторые издатели отказываются от попытки найти какой - либо смысл в строках 20—21, в то время как другие считают , что слова like a better way искажены , и стараются исправить их самыми различными путями (Were link’d a better way, Were like a better day, Were like a better May, Were like a wetter May, Were like an April day, Were like a bridal day, Were like a better-ing day и т . п .; подробнее см . в кембриджском издании ). Но никакого исправления не потребуется, если обратить внимание на то, что это говорит придворный, привыкший к жеманно-утонченному стилю выражения своих мыслей. В этих двух маленьких сценах (действие III, сцена 1 и сцена, приведенная здесь) он не может говорить просто и естественно; он постоянно ищет новых сравнений и получает большое удовольствие от неожиданных слов и выражений. Поэтому я прочел бы этот отрывок следующим образом, изменив лишь пунктуацию:
You have seen
Sunshine and rain at once; her smiles and teares
Were like —
„Вы видели сиянье солнца и дождь одновременно; ее улыбки и слезы были подобны... “
(Произнося эти слова с повышением тона и с небольшой паузой после like, он старается найти красивое сравнение, но не удовлетворен тем, что ему приходит на ум, и говорит себе: „Нет, я выражусь иначе“):
— a better way .
(„Теперь я нашел лучший способ выразить то, что я видел на лице Корделии“):
those happy smilets
That play’d on her ripe lip seem’d not to know
What guests were in her eyes [9] .
Основная задача этой главы — показать читателю, что язык не таков, каким он нам представляется при одностороннем изучении его по словарям и обычным грамматикам. Язык — это совокупность навыков, привычных действий, а каждое слово и каждое произнесенное предложение есть сложное действие со стороны говорящего. Большая часть этих действий определяется тем, что говорящий сам делал в подобных ситуациях, а последнее, в свою очередь, тем, что ему приходилось неоднократно слышать от других. Но в каждом конкретном случае (если не считать воспроизведения обычных формул) говорящему приходится применять языковые навыки к данной ситуации, чтобы выразить то, что во всех подробностях никогда до этого не выражалось. И поэтому он не может быть рабом этих навыков; он должен приспосабливать их к изменяющимся потребностям. В результате могут возникнуть новые навыки и привычки или, иначе говоря, новые грамматические формы и новые правила их употребления. Грамматика, таким образом, становится частью лингвистической психологии или психологической лингвистики. Это, однако, не единственный путь, по которому можно перестроить и пополнить грамматику, если мы хотим освободить ее от педантизма и догматизма — обычных грехов многих грамматистов. Это и составит содержание последующих глав.