Следующие в этом перечислении – артикль и местоимение, причем служебная часть речи стоит перед главной, знаменательной. Почему? Да потому что артикль в предложении может относиться ко всем первым трем частям речи, а местоимение не все предыдущие части речи может заменять (например, не может встать вместо глагола - по определению). Сначала кажется странным, что артикль может относиться в предложении не только к имени, но и к глаголу, и к причастию. Но это вовсе не странно, на самом деле во многих живых индоевропейских языках ситуация осталась прежней: и в немецком, и в французском языках можно употребить артикль перед инфинитивом, тем самым переведя слово в разряд существительных. Например, из инфинитива lesen ‘читать’ можно получить существительное ‘чтение’, лишь добавив к форме инфинитива артикль среднего рода das. Или, добавив к французскому инфинитиву diner ‘обедать’ артикль мужского рода le, мы получаем существительное ‘обед’. В древнегреческом можно было поступить подобным же образом. Также можно было, поставив артикль перед причастием, субстантивировать (т.е.перевести в разряд имен существительных) и его.
Шестое и седьмое место в вышеприведенном списке занимают (опять «не в том порядке») предлог и наречие. Почему предлог опередил знаменательное слово? Причина следующая: он мог, по словам античных грамматистов, относиться и к имени, и к глаголу, а наречие обычно относится только к глаголу. То, что предлог стоит перед именем, не вызывает никаких сомнений (где ж ему еще быть, как не перед существительным?), но вот предлог перед глаголом… И это нормально, если знать, что в древних индоевропейских языках на определенном историческом этапе предлоги и приставки еще не разделились, а представляли собой единый класс, который потом дал нам как служебные слова, так и аффиксальные морфемы (не случайно ведь в русском языке практически все предлоги дублируются соответствующими приставками: есть и предлоги, и приставки в, с, из, под, на и др.).
Заканчивает же список союз, как та часть речи, которая может соединить в предложении между собой практически любые другие, перед ним (в данном списке) стоящие части речи (они же – члены предложения).
Помимо того, что эта аргументация сама по себе довольно любопытна, в ней есть неявным образом представленные критерии, по которым античные авторы разделяли слова по частям речи. Видно, кстати, что в ряде случаев на первый план выходили то одни критерии, то другие. Когда-то александрийцы учитывали синтаксическое окружение слова и его синтаксические функции в предложении, когда-то – набор грамматических категорий, присущих данной части речи (как это было с причастием), иногда опирались на общность словоизменения и на семантику той или иной части речи (последние два момента мы сейчас не затрагивали, но это не означает, что эти характеристики слов не принимались во внимание Дионисием Фракийским).
Как выделяются части речи в современном русском языке?
Итак, уже в самых первых грамматиках можно было обнаружить как классификацию слов по частям речи, так и формулировки некоторых признаков и оснований, по которым проводилась эта классификация. И уже тогда грамматисты опирались на разные критерии, учитывая в своих построениях какие-то из них в большей степени, какие-то – в меньшей, а про некоторые из них иногда и вовсе как бы забывали. Здесь не зря стоят слова «как бы». Дело в том, что следует отдавать себе отчет в том, что как таковые части речи действительно объективно существуют в языке и в нашем языковом сознании (см. примеры, приведенные в начале данной статьи). Но нельзя забывать о том, что именно от лингвиста, описывающего данный язык в данное время его существования, зависит количество выделенных им частей речи и их состав. Какие критерии будут учтены, каким критериям будет оказано предпочтение – это определит автор классификации, поскольку важно будет, с какой целью он её производит и какие перед ним стоят приоритеты. Но при этом и сам язык, его состояние позволяет по-разному очертить границы между разными разрядами слов.
Покажем на конкретных примерах, какими принципами может руководствоваться лингвист, описывая и выделяя части речи и за счет чего можно увеличить или уменьшить число частей речи в современном русском языке. Русский язык является достаточно ярким представителем языка флективного, с преобладанием синтетических способов выражения грамматических значений. Напомним, что синтетическими являются такие способы, которые позволяют выразить внутри слова и его лексическое значение, и грамматическое. К таким относятся прежде всего:
аффиксация разного типа (то есть, присоединение к основе как словообразовательных, так и словоизменительных служебных морфем, или аффиксов - суффиксов, префиксов, постфиксов, флексий и т.п.);
грамматические чередования (типа лёг – ляг, избегать – избежать, где противопоставление по категории наклонения или вида выражено только за счет мены одного звука на другой в составе корневой морфемы);
супплетивизм, т.е. объединение в пределах одной парадигмы разных основ (хороший – лучше, иду – шел, ребенок – дети, брать – взять, я- меня и др.);
редупликация, или повторы разного рода (синий-синий);
изменение места ударения, при котором происходит изменение грамматического значения слова (рУки – рукИ, хОдите – ходИте, приезжАя – приЕзжая и др.);
разного типа сложение (словосложение – как, например, в словах генерал-лейтенант, ковер-самолет; сложение корней – пылесос, самокат; сложение слова с усеченной основой – зарплата, стенгазета и др.).
Для языков такого типа, как русский, наиболее важным оказывается словоизменительный критерий, поскольку во многих случаях мы именно по форме слова, а еще точнее – по наличию в нем той или иной флексии можем определить, какая перед нами часть речи. Так, в русском языке обычно именно по формальным признакам различаются существительные и прилагательные: у каждой из этих частей речи есть свой набор флексий, а зачастую и свой набор опознавательных словообразовательных аффиксов (чаще – суффиксов). В отличие от английского слова silk русские шелк и шелковый уже в своей словарной форме содержат информацию о том, какую часть речи они представляют: это и разные флексии, и суффикс - ов- прилагательного. Конечно, далеко не всегда можно только по внешним признакам изолированно взятого слова понять, представителем какой части речи оно является, хотя бы по той причине, что существует возможность перехода слова из одной части речи в другую. Так, некоторые русские прилагательные могут субстантивироваться, сохраняя при этом формальные признаки прилагательного: столовая, слепой, рабочий и т.п. В таких случаях необходимо обращаться к синтаксическому критерию и, поместив слово в определенный контекст, смотреть, в какие отношения с другими словами оно вступает и каким членом предложения становится. Иногда бывает достаточно обратиться к простому словосочетанию (например, наша столовая и столовая ложка) , в более сложных случаях нужно помещать слово внутрь целого предложения.
Существуют, помимо явления конверсии (т.е. перехода слова из одной части речи в другую без какого-либо материального, внешне выраженного изменения), и другие трудности, связанные с определением части речи даже при наличии в слове формальных признаков. Одна из таких трудностей обусловлена явлением формальной омонимии, которая когда-то проявляется только в совпадении флексий у слов из разных частей речи, а в каких-то случаях – и в совпадении целых грамматических форм разных слов (такие слова принято называть омоформами). И то, и другое явление делают невозможным определение части речи отдельно взятого слова исключительно по формальным его признакам.
В таких ситуациях мы, зачастую не отдавая в том себе отчета, т.к. русский язык для нас родной, обращаемся в первую очередь к семантике данного слова и учитываем даже не его обобщенное значение (предметности, признаковости и т.п.), а опираемся на знание его конкретного индивидуального значения. Особенно это касается случаев совпадения одних лишь флексий. Так, носители языка даже не обращают внимания на флексии-омонимы типа –у в словах нес-у и вод-у, - ой в словах больш-ой и голов-ой, - и в словах крич-и и земл-и и т.п. Зная индивидуальные значения этих слов, мы сразу же опознаем в них нужные части речи. А как быть иностранцу, не очень свободно владеющему нормами русского языка и не знающему значений отдельно взятых слов? Если он будет опираться только (или главным образом) на формальный критерий, то он может обнаружить в неизвестных ему словах несуществуюшие там аффиксы (по аналогии с частотными и ему хорошо знакомыми) и отождествить эти аффиксы не с той частью речи, которая ему встретилась. Так, он может выделить в слове какаду (или кенгуру) флексию –у и по аналогии со словами иду (или беру) увидеть в этих существительных форму 1 лица единственного числа и начать спрягать их следующим образом: я какаду, ты какадешь, он какадет, мы какадем и т.д. С подобным же успехом можно увидеть в слове кефали глагол в форме прошедшего времени множественного числа, если не знать, что кефаль – это рыба.
Именно с такого рода трудностями сталкиваются представители прикладной лингвистики, работающие, например, в области лингвистического обеспечения разного рода поисковых систем или же занимающиеся машинным переводом текстов с одного языка на другой. В русском предложении Он видел их семью своими глазами человек-носитель языка, опираясь на синтаксический контекст и знание семантики увидит лишь один смысл и интерпретирует словоформу семью как винительный падеж существительного, который в этом предложении продиктован наличием переходного глагола видел. Машина же может распознать семью как числительное, которое здесь согласовано с формой глазами, т.к. она опирается главным образом на знание морфологии и синтаксиса.
Иногда, конечно, омоформы сознательно обыгрываются создателями разных текстов и являются причиной языковой игры. Есть немало анекдотов, построенных именно на этом, – на совпадении форм разных частей речи (в нижеприведенных примерах совпадают формы существительного и глагола):