ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава XIX
МАРГАРИТА
“За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной любви! Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!”
Напрасно думал мастер, что она его забыла. Она его не забыла. Мастер не открыл тайну Иванушке. Так вот, возлюбленную его звали Маргаритой Николаевной. Она была красива и умна. Ее жизни могли бы позавидовать сотни женщин — муж ее был очень крупный специалист, молод, красив, добр и обожал ее. Они занимали целый верх прекрасного особняка в одном из переулков близ Арбата. Маргарита Николаевна никогда не нуждалась в деньгах, у нее было все. Но счастлива не была, ни одной минуты! Что ей нужно было? Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не особняк, не сад и не деньги. Она любила его. Трудно себе даже представить, что испытала Маргарита, когда, придя на другой день в домик мастера (с мужем, к счастью, она поговорить не успела), узнала, что мастера уже нет. Она попыталась хоть что-то узнать об этом и ничего не узнала. Тогда она вернулась в свой особняк. Она корила себя за то, что опоздала, хотя и пришла честно, как обещала. Слишком поздно!
В таких мучениях Маргарита прожила всю зиму и дожила до весны. В тот день, когда в Москве бушевала кутерьма, вызванная приездом черного мага, когда арестовали бухгалтера и произошло еще множество других глупостей, Маргарита проснулась с предчувствием, что сегодня наконец-то что-то произойдет. И она стала укреплять это предчувствие. Обязательно что-то произойдет! Мой сон был вещий, я ручаюсь.
Ей действительно приснился необычный сон. Она оказалась в карой-то унылой местности под пасмурным небом ранней весны. Кружилась беззвучно стая грачей. Под корявым мостиком весенняя речонка, полуголые деревья, одинокая осина и далее, за каким-то огородом, деревянное строение — не то баня, не то кухня. Вокруг все так уныло, что хочется повеситься. И вот, распахивается дверь этой бани и появляется он. Далеко, но он отчетливо виден. Оборван, волосы всклокочены, небрит. В больных глазах тревога. Манит ее рукой, зовет. Маргарита по кочкам побежала к нему — и проснулась.
“Этот сон, — думала Маргарита, — может означать только одно из двух, — если он мертв и поманил меня, то это значит, что приходил за мною, и я скоро умру. Наконец-то моим мучениям придет конец. Или он жив, тогда сон может означать только одно, что он напоминает мне о себе! Он хочет сказать, что мы еще увидимся! Да, мы увидимся очень скоро”.
Маргарита Николаевна надевала пальто, чтобы идти гулять, когда Наташа, ее домработница, принялась ей рассказывать, как вчера голые женщины бегали по улице и что она сама сегодня видела в гастрономе одну даму, у которой вдруг исчезли с ног туфли. Послушав в троллейбусе странный разговор про какого-то покойника, у которого украли голову, Маргарита вышла и села под Кремлевской стеной на одну из скамеек, поместившись так, чтобы ей был виден манеж. Ровно год назад она сидела здесь рядом с ним. Ей стало грустно. Но вдруг утренняя волна ожидания чего-то всколыхнулась снова. “Да, случится!”
Мимо прошествовала какая-то странная похоронная процессия. Лица провожавших выражали скорее не скорбь, а нечто иное... Интересно знать, кого это хоронят с такими удивительными лицами?
— Берлиоза Михаила Александровича, — послышался рядом носовой мужской голос, — председателя МАССОЛИТа. Везут покойника, а думают только о том, куда девалась его голова!
— Какая голова? — спросила Маргарита, глядя на соседа. Он оказался маленького роста, пламенно-рыжий... в общем, Азазелло, чего Маргарита, конечно, не знала.
- Так, стало быть, литераторы за гробом идут? Среди них нету критика Латунского?
Азазелло показал ей его. Оказалось, что он знает, как ее зовут, и послан к ней по делу. Ее приглашают сегодня в гости. Маргарита разгневалась. Он что, уличный сводник? Они немножко поругались, и вдруг Азазелло стал цитировать строки из романа мастера... Пропал Ершалаим, великий город, как будто не существовал на свете... Так пропадите же вы пропадом с вашей обгоревшей тетрадкой и сушеной розой! Сидите здесь на скамейке одна и умоляйте его... чтобы ушел из памяти!
— Молю, скажите только одно, он жив? Не мучьте!
— Ну, жив, жив...
Азазелло говорит Маргарите, что там, куда ее приглашают, она сможет узнать о мастере. Маргарита тут же соглашается. Азазелло вручает ей круглую золотую коробочку с магической мазью. Ровно в половине десятого вечера пусть она разденется донага и натрет мазью лицо и все тело. В десять он ей позвонит. Ее доставят куда нужно.
Глава XX
КРЕМ АЗАЗЕЛЛО
Окно в спальне Маргариты, задернутое шторой, полыхало светом. Были зажжены все огни, освещая полный беспорядок — кругом все валялось, лежало и стояло. Пахло духами. Маргарита Николаевна сидела перед трюмо в купальном халате, не отводя глаз от часов. Но вот время пришло. Сердце у Маргариты стучало. Она открыла коробочку и увидела в ней жирный желтоватый крем. Он как будто пахнул болотной тиной, болотными травами и лесом. Маргарита подцепила пальцами немного крема и стала размазывать по лбу и щекам. Потом взглянула в зеркало и расхохоталась. Ощипанные пинцетом в ниточку брови сгустились и черными ровными дугами легли над зазеленевшими глазами. Тонкая морщинка на переносице, появившаяся в октябре, когда пропал мастер, исчезла без следа. Кожа на висках, у глаз, на щеках разгладилась, налилась ровным цветом, а парикмахерская завивка волос развилась. На Маргариту смотрела из зеркала от природы кудрявая черноволосая женщина, безудержно хохочущая. Нахохотавшись, она сбросила халат и начала втирать крем в кожу тела. Оно порозовело и загорелось, исчезла боль в виске, мускулы рук и ног окрепли, а затем тело Маргариты потеряло вес. Она подпрыгнула и повисла в воздухе, потом опустилась. Маргарита изменилась и внутренне, чувствуя себя свободной от всего. Но о своем последнем долге она не забыла — написала записку мужу о том, что никогда не вернется и искать ее бесполезно. Громадный ворох своих вещей Маргарита подарила Наташе. Та не могла оторвать глаз от Маргариты.
В это время со стороны переулка послышалось пыхтение подъехавшей машины. Это приехал Николай Иванович, сосед с нижнего этажа. Обнаженная Маргарита, усевшись на подоконник, мгновенно прервала топоток соседа, который опустился на скамейку, не отрывая от нее глаз. За спиною Маргариты грянул телефон. Он сказал, что пора вылетать и пусть, когда будет пролетать над воротами, крикнет: “Невидима!” В дверь что-то постучало. В комнату влетела половая щетка, щетиной вверх. Маргарита взвизгнула от восторга и вскочила на щетку верхом. Только тут она вспомнила, что забыла одеться, и схватила с кровати что-то голубое. Скользнув вниз с окна, Маргарита увидела ошеломленного Николая Ивановича и, зловеще захохотав, накрыла голубой сорочкой его голову. Потом обернулась, чтобы посмотреть последний раз на дом, где она так долго мучилась, и увидела искаженное изумлением лицо Наташи. “Прощай!” — крикнула она ей, а затем, над воротами: “Невидима!” Глава XXI
ПОЛЕТ
Маргарита летела над переулками беззвучно, очень медленно и невысоко, примерно на уровне второго этажа. Но все равно ударилась обо что-то. Надо быть поосторожнее. Она принялась нырять между арбатскими проводами. Ее внимание привлек громадный роскошный, совершенно новый дом. Маргарита спустилась вниз и прочла вывеску: “Дом Драмлита”. Со щеткой под мышкой она вошла в подъезд и прочла список жильцов. А вот и Латунский! Это он погубил мастера! Квартира 84, но дома никого не было. Под счастливой звездой родился критик Латунский, иначе это был бы его последний час. Маргарита высчитала окна квартиры с улицы и сквозь открытое окно проникла внутрь. Она зажгла повсюду свет, удостоверилась, что находится в нужной квартире, — и начала погром. Из кухни в коридор уже бежала вода. Полную чернильницу чернил она вылила в двуспальную кровать. Разбила вдребезги ни в чем не виноватый рояль. Она била и крушила все, что попадалось ей на глаза и под руку. Потолки нижних квартир набухли, начались звонки в дверь. Пора! Напоследок Маргарита поднялась на метр вверх и ударила по люстре. Выплыв наружу, Маргарита разбила вдребезги все окна квартиры Латунского и других квартир. Но вдруг остановилась: за крайним окном третьего этажа сидел испуганный мальчик лет четырех. Он был один. Наверное, все побежали смотреть. “Мама, я боюсь”, — сказал мальчик. “Не бойся, маленький, — сказала Маргарита, пытаясь говорить как можно мягче, — это мальчишки стекла били”. — “А ты где, тетя?” — “А меня нету, — ответила Маргарита. — Я тебе снюсь”. — “Ну, снись, снись...” — согласился мальчик. Маргарита полетела на юг. Внизу вспыхивали и гасли, оставаясь позади, города. Маргарита замедлила ход и пошла низко над землей. Ее уже обдавало запахом зеленеющих лесов. Хором пели лягушки, и где-то очень далеко шумел поезд. Кто-то нагонял ее. Маргарита оглянулась и увидела, что ее догоняет какой-то сложный темный предмет. Это была Наташа верхом на толстом борове, зажимающем в передних копытцах портфель. Это был Николай Иванович! Наташа мало того, что сама намазалась кремом, так мазанула еще и лысину соседа! Как он за ней увивался — вот и получил! “Требую возвращения моего нормального облика! — захрюкал боров. — Я не намерен лететь на незаконное сборище! Маргарита Николаевна, вы обязаны унять свою домработницу!” — “Ах, так я тебе теперь домработница? А была богиня? Тыменя так называл?” — вскрикивала Натапга, нащипывая ухо борову. “Венера!” — плаксиво отвечал боров. Наташа умоляет Маргариту упросить кого надо, чтобы ее оставили ведьмой. Маргарита обещает. Наконец они подлетели к реке. На противоположном ее берегу горел костер и двигались фигурки.
Маргарита прыгнула с обрыва, спустилась к воде и вдоволь наплавалась в полном одиночестве. Потом выбежала на берег и, оседлав щетку, перелетела на другой берег. Под ветвями верб, усеянными нежными, пушистыми сережками, видными в луне, сидели в два ряда толстомордые лягушки и играли, раздуваясь, как резиновые, на деревянных дудочках бравурный марш в честь Маргариты. Ей был оказан самый торжественный прием. Прозрачные русалки замахали ей водорослями, нагие ведьмы выстроились в ряд и стали приседать и кланяться придворными поклонами. Кто-то козлоногий раскинул на траве шелк и предложил ей прилечь и отдохнуть, что Маргарита и сделала. Козлоногий поднес ей бокал шампанского, и она выпила, и ей стало радостно. Она спросила о Наташе. Ей сказали, что Наташа уже выкупалась и полетела в Москву, чтобы предупредить о скором прибытии Маргариты и помочь приготовить для нее наряд.
Затем все стали собираться. Для Маргариты возникла буланая открытая машина, на шоферском месте которой сидел длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с раструбами. Машина взвыла, прыгнула и поднялась почти к самой луне. Остров пропал, пропала река, Маргарита понеслась в Москву.
Глава XXII
ПРИ СВЕЧАХ
Машина, с ровным гудением летя высоко над землей, несла Маргариту в Москву. В полудреме ей вспомнился темный берег реки, который она, наверное, никогда больше не увидит. После всех волшебств и чудес сегодняшнего вечера она уже догадывалась, к кому ее везут, но это ее не пугало. Надежда на то, что там ей удастся увидеть снова своего мастера, делала ее бесстрашной. Но летели они недолго. Грач посадил машину где-то в районе Дорогомилова, где и высадил Маргариту вместе со щеткой. Из-за одного из надгробий вышел Азазелло. Жестом пригласив Маргариту сесть на щетку, он сам вскочил на длинную рапиру, и через несколько секунд оба были у дома № 302-бис на Садовой улице.
Неся под мышкой щетку и рапиру, они вошли в подворотню. Там томился человек в кепке и высоких сапогах, очевидно, кого-то поджидавший. Шаги Маргариты и Азазелло были бесшумны, и все же человек дернулся и хмуро оглянулся. Второй, удивительно похожий на первого, стоял у шестого подъезда. И снова та же история. Когда же дверь открылась и захлопнулась, он бросился следом за невидимыми вошедшими, заглянул в подъезд, но безрезультатно. Третий, точная копия первого и второго, дежурил на площадке третьего этажа. От его крепкой папиросы Маргарита закашляла, проходя мимо. Курящий подскочил со скамейки, на которой сидел, стал беспокойно оглядываться, посмотрел вниз через перила. Азазелло бесшумно открыл дверь квартиры.
Они оказались в кромешной тьме. Но вот вдали замигал и стал приближаться слабый огонек. Они стали подниматься по широким ступеням, все выше и выше. Было удивительно, как в передней обыкновенной московской квартиры поместилась эта бесконечная лестница. Но вот они уже стоят на площадке. При свете огонька Маргарита увидела Коровьева. Внешность его несколько изменилась. Пенсне заменил монокль, правда, тоже треснувший. Усы на наглом лице были подвиты и напомажены, и он был во фраке. Коровьев, он же Фагот, пригласил Маргариту следовать за ним. Азазелло пропал.
“Удивительно странный вечер, — думала Маргарита, — я всего ожидала, но только не этого! Электричество, что ли, у них потухло? Но самое поразительное — размеры этого помещения. Каким образом все это может втиснуться в московскую квартиру? Просто-напросто никак не может”. Даже в темноте Маргарита поняла, что находится в совершенно необъятной зале с колоннадой. Коровьев пояснил, что мессир просто не любит электрического света, и он будет дан в последний момент. И вот тогда уж недостатка в нем не будет. А тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных размеров.
Ежегодно мессир дает один бал. Он называется весенним балом полнолуния, или балом ста королей. Мессир холост, но нужна хозяйка... Коровьев продолжал объяснения... По традиции, хозяйка бала, во-первых, должна непременно носить имя Маргарита, а во-вторых, она должна быть местной уроженкой. В Москве обнаружилась сто двадцать одна Маргарита, но ни одна не подошла. “Короче! — вскричал Коровьев, — совсем коротко, вы не откажетесь принять на себя эту обязанность?” — “Не откажусь”, — твердо ответила Маргарита.
Они пошли между колоннами и оказались в другом зале, где слышались какие-то шорохи и сильно пахло лимоном. Что-то задело Маргариту по голове. Коровьев успокоил ее — это просто бальные ухищрения Бегемота. Коровьев советует Маргарите никогда и ничего не бояться. Бал будет пышный. Будут лица, объем власти которых в свое время был чрезвычайно велик. “Но как подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению с возможностями того, в чьей свите я имею честь состоять, становится смешно и, даже я бы сказал, грустно. Да и притом вы сами — королевской крови”. Это было полной неожиданностью для Маргариты. Но Коровьев объяснил, что она приходится дальней правнучкой одной французской королевы, жившей в шестнадцатом веке.
Под темной дверью виднелась полоска света. Коровьев тихо стукнул. У Маргариты застучали зубы, по спине прошел озноб. В комнате она увидела широкую дубовую кровать с грязными простынями и подушками. На столике у кровати горело семь толстых восковых свечей в канделябре. И еще там помещалась большая шахматная доска. На вытертом коврике стояла низенькая скамеечка. Был еще один стол с канделябром и какой-то золотой чашей. Пахло серой и смолой.
Маргарита сразу заметила Азазелло, стоящего теперь уже во фраке у спинки кровати. Нагая ведьма, та самая Гелла, что так смущала буфетчика Варьете, сидела на коврике на полу у кровати, помешивая в кастрюле что-то, от чего валил серный пар. Маргарита не отрывала глаз от постели, где сидел тот, кого еще совсем недавно бедный Иван на Патриарших убеждал в том, что дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати.
“Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотой искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый — пустой и черный, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было скошено насторону, правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны параллельные острым бровям морщины. Кожу на лице Волан-да как будто бы навеки сжег загар”.
Воланд, в длинной ночной рубашке, грязной и заплатанной на левом плече, раскинулся на постели, вытянув одну ногу на скамеечку. Колено этой темной ноги Гелла натирала какой-то дымящейся мазью. Несколько секунд длилось молчание. Наконец Воланд, улыбнувшись, поздоровался с ней. Его голос был так низок, что на некоторых словах давал оттяжку в хрип. Он взял с постели длинную шпагу и, наклонившись, пошуровал ею под кроватью. “Вылезай! Партия отменяется. Прибыла гостья”. “Ни в каком случае”, — тревожно свистнул по-суфлерски над ухом Маргариты Коровьем. “Ни в каком случае...” — начала Маргарита. “Мессир...” — дохнул Коровьев в ухо. “Ни в каком случае, мессир... я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если б имели возможность ее напечатать”. Азазелло одобрительно крякнул, а Воланд, внимательно поглядев на Маргариту, заметил как бы про себя: “Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода! Кровь!” Он поманил к себе Маргариту, положил горячую руку на ее плечо и посадил на кровать рядом с собой. И снова наклонился к краю кровати: “Вылезай, окаянный ганс!” Кот ответил, что никак не найдет коня. Наконец он появился. “Стоящий на задних лапах и выпачканный пылью кот тем временем раскланивался перед Маргаритой. Теперь на шее у кота оказался белый фрачный галстук бантиком, а на груди перламутровый дамский бинокль на ремешке. Кроме того, усы кота были вызолочены”. Воланд представил свою свиту, умолк и стал поворачивать стоящий рядом глобус, сделанный столь искусно, что синие океаны на нем шевелились, а шапка на полюсе лежала как настоящая, ледяная и снежная. Продолжается шахматная партия, Бегемот всячески старается смухлевать, но в конце концов сдается. Воланд жалуется на боль в ноге. Говорят, что это ревматизм. А ему надо идти на бал. Маргарита предлагает свои услуги — начинает втирать горячую, как лава, жижу в колено Воланда. Как бы между прочим Воланд спрашивает у Маргариты, может, есть у нее какая-нибудь печаль, отравляющая душу, тоска? “Нет, мессир, ничего этого нет, — ответила умница Маргарита, — а теперь, когда я у вас, я чувствую себя совсем хорошо”. Заметив, что Маргарита поглядывает на странный глобус, Воланд показал ей, как на одном кусочке земли вспыхивает огонь. Там началась война. Маргарита наклонилась к глобусу и увидела, как рушится здание, заметила лежавшую на земле маленькую женскую фигурку и рядом с ней, в луже крови, маленького ребенка. “Работа Абадонны безукоризненна”, — с улыбкой сказал Воланд. “На чьей он стороне?” — спросила Маргарита. Воланд ответил, что Абадонна беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам, вследствие чего и результаты для обеих сторон всегда бывают одинаковы.
Азазелло сообщил, что появились двое посторонних, красавица, которая хнычет и умоляет, чтобы ее оставили при госпоже, и ее боров.
“Это Наташа!” — воскликнула Маргарита. Наташу решено было впустить, а борова отправить к поварам — пусть посидит с ними.
Полночь приближалась. Воланд посоветовал Маргарите не теряться и ничего не бояться. Ничего не пить, кроме воды. Глава XXIII
ВЕЛИКИЙ БАЛ У САТАНЫ
Три бесконечных часа нагая Маргарита, с алмазом в волосах и висевшим на шее тяжелым в овальной раме изображением черного пуделя на тяжелой цепи, которое очень мешало, омытая в крови, а потом в розовом масле, простояла на площадке во главе широкой лестницы, поставив правую, согнутую в колене ногу на бархатную подушку и опираясь, когда сил уже больше не было, одною рукою на низкую аметистовую колонку. Рядом с ней стояли в парадных позах Коровьев и Азазелло. У левой ноги был Бегемот. Из громадного камина падали и сыпались гробы, виселицы, скелеты, мгновенно превращаясь в развеселых дам и кавалеров. И все они устремлялись вверх по ступеням приветствовать королеву. Она же не имела права оставить без улыбки, приветствия или комплимента ни единого. Лестница была полна. И вдруг среди веселых лиц Маргарита заметила одно с неизбывной тоской в глазах. Коровьев, заговаривая порой с Маргаритой, пользуясь окружающим шумом, рассказал ей, что эта женщина, Фрида, была когда-то обманута хозяином кафе, где служила, родила от него ребенка и задушила его платком, зная, что его нечем будет кормить, — так она сказала на суде. И вот с тех пор каждое утро, проснувшись, она видит перед собой этот платок.
Бал гремел. Били фонтаны шампанского, в которых плескались веселые дамы, играли оркестры. Время шло, острая боль пронзила правую руку Маргариты. Наихудшие страдания ей причиняло правое колено, которое целовал каждый из подходящих гостей. Оно распухло и посинело, хотя Наташа несколько раз натирала его чем-то душистым. В конце третьего часа Маргарита глянула вниз совершенно безнадежными глазами и радостно вздрогнула: поток гостей редел. Наконец лестница опустела. Маргарите надо было теперь облететь все залы, чтобы гости чувствовали ее внимание. Она уже почти ничего не соображала. “Последний выход, — прошептал ей озабоченно Коровьев, — и мы свободны”.
Она в сопровождении Коровьева снова оказалась в бальном зале, но гости уже не танцевали, а несметной толпой теснились между колоннами, оставив свободной середину зала. Маргарита с чьей-то помощью поднялась на возвышение, появившееся посередине этого пустого пространства. Она услышала вдруг, что бьет полночь, хотя была уже глубокая ночь. С последним ударом таинственных часов все замолкли. Маргарита увидела Воланда. Он шел в окружении Абадонны, Азазелло и еще нескольких похожих на Аба-донну. Маргариту поразило, что Воланд вышел в том самом виде, в каком был в спальне. На шпагу он опирался как на трость. Воланд остановился, и тут же перед ним оказался Азазелло с блюдом в руках, и на блюде Маргарита увидела отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами.
— Михаил Александрович, — негромко обратился Воланд к голове, и веки убитого приподнялись. — Все сбылось, не правда ли? Голова отрезана женщиной, заседание не состоялось, и я живу в вашей квартире. Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие.
И вскоре Маргарита увидела на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и жемчужными зубами, череп. Крышка черепа откинулась на шарнире.
— Сию секунду, мессир, — сказал Коровьев, заметив вопросительный взгляд Воланда. — Да вот и он. — А, милейший барон Майгель, — приветливо улыбаясь, обратился Во-ланд к гостю, — я счастлив рекомендовать вам, — Воланд обвел глазами гостей, — почтеннейшего барона Майгеля, служащего Зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы.
Маргарита замерла. Она узнала этого Майгеля, несколько раз сталкивалась с ним в театрах Москвы и в ресторанах. “Он, стало быть, что ли, тоже умер?” — подумала Маргарита. Но дело вскоре разъяснилось. По словам Воланда, Майгель позвонил ему сразу же по прибытии и предложил свои услуги. Вот он и пригласил его сюда. Воланд продолжал говорить. Широко ходят слухи о чрезвычайной любознательности барона, его называют даже наушником и шпионом. И еще говорят, что его поведение приведет его так или иначе к печальному концу не далее чем через месяц. И поскольку Майгель сам напросился в гости к Воланду, он решил избавить барона от месячного томительного ожидания. Майгель стал бледнее, чем даже Аба-донна, а затем произошло что-то странное. Абадонна оказался перед бароном и на мгновение снял свои очки. Что-то сверкнуло в руках Азазелло, а Майгель стал падать навзничь. Кровь хлынула в подставленную Коровье-вым чашу, и тот передал ее Воланду. А барон лежал на полу мертвый. “Я пью ваше здоровье, господа, — негромко сказал Воланд и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами”. В один миг все изменилось. Вместо заплатанной рубахи и стоптанных туфель на Воланде оказалась черная хламида со стальной шпагой на бедре. Он поднес чашу Маргарите и приказал: “Пей!” Маргариту зашатало, чаша была уже у ее губ, но чьи-то голоса шепнули ей в оба уха, что не надо бояться, кровь давно уже ушла в землю, а на месте, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья. Маргарита с закрытыми глазами сделала глоток, и сладкий ток побежал по ее жилам. Ей послышались крики петухов. Бесчисленные гости стали рассыпаться в прах. Угасли огни, исчезли фонтаны. Осталось то, что было прежде, — скромная гостиная юве-лирши, и в нее вошла Маргарита.
Глава XXIV
ИЗВЛЕЧЕНИЕ МАСТЕРА
В спальне Воланда все было как до бала. Воланд сидел на постели, на столе накрывали ужин. Маргарита еле стояла на ногах, Воланд поманил ее к себе и показал, чтобы она села рядом.
— Ну что, вас очень измучили? — спросил Воланд.
— О нет, мессир, — ответила Маргарита, но чуть слышно. Маргариту заставили выпить какой-то напиток, и ей стало легче. Она
почувствовала волчий голод. Но ужин был уже готов. Маргарита видела, идя сюда, сторожащих квартиру людей. “А вот интересно, если нас придут арестовывать?” — Коровьев ответил, что придут непременно, только ничего интересного не будет.
Ужин шел весело. Маргарите никуда не хотелось уходить отсюда, но, по ее расчетам, было уже часов шесть утра. “Пожалуй, мне пора... Поздно”, — сказала она Воланду. Нагота вдруг стала стеснять ее, и ей накинули на плечи халат Воланда. Маргарита вопросительно посмотрела на него. Ее душила тоска. Она чувствовала себя обманутой. Судя по всему, никто и не собирался предлагать ей никакой награды за то, что она сделала. А ведь идти ей просто некуда. В особняк она не вернется. Может, попросить самой? Нет, ни за что! “Всего хорошего, мессир”, —сказала она, решив, что как только дойдет до реки, утопится. И вдруг Воланд повелительным тоном приказал ей сесть. “Может быть, что-нибудь хотите сказать на прощанье?” — спросил он. “Нет, ничего, мессир, — с гордостью ответила Маргарита. — Я ничуть не устала и очень веселилась на балу. Так что, если б он и продолжался еще, я охотно бы предоставила мое колено, чтобы к нему прикладывались тысячи висельников и убийц”. В глазах Маргариты стояли слезы. “Верно! Вы совершенно правы! — гулко и страшно прокричал Воланд, — так и надо! Мы вас испытывали. Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут! Садитесь, гордая женщина!” Чего же она желает за то, что была у него хозяйкой? За то, что провела бал нагой? Во что она ценит свое колено? Пусть скажет без стеснения, потому что это предлагает он сам, Воланд. У Маргариты перехватило дух. Она уже готова была сказать заветные слова, но тут в ушах прозвучало: “Фрида! Меня зовут Фрида!” И Маргарита, заикаясь, спросила, действительно ли она может попросить только об одной вещи. Воланд подтвердил. Маргарита вздохнула и сказала о Фриде — чтобы ей больше не подавали платок, которым он удушила своего ребенка. Ведь она обещала ей. Фрида ждет, верит в мощь Маргариты. Воланд заявил, что это не по его ведомству — Маргарита обещала, пусть сама и сделает. “Фрида!” — пронзительно крикнула Маргарита. Растрепанная, нагая, с исступленными глазами женщина вбежала в комнату и простерла руки к Маргарите, а она сказала величественно, что ее прощают и платка подавать больше не будут. “Будем считать, что это не в счет, — сказал Воланд, — я ведь ничего не сделал. Что вы хотите для себя?” Маргарита потребовала, чтобы ей сейчас же, сию секунду вернули ее любовника, мастера. И он появился — в халате, туфлях и черной шапочке. Небритое лицо его дергалось гримасой, он сумасшедше-пугливо косился на огни свечей. Маргарита бросилась к нему и долго сдерживаемые слезы теперь бежали ручьями по ее лицу. “Не плачь, не терзай меня. Я тяжко болен... Мне страшно, Марго! У меня опять начались галлюцинации”. Мастера посадили на стул, а Маргарита бросилась на колени, прижалась к боку больного и так затихла. Больной уставился глазами в землю. *Да, — сказал Воланд, — его хорошо отделали”. Мастера заставили выпить какое-то снадобье. После второго стакана его глаза стали живыми и осмысленными. Он сообщил, что прибыл сюда из психиатрической лечебницы. И он знает, у кого находится, потому что его соседом в сумасшедшем доме был Иван Бездомный. Воланд поинтересовался, почему Маргарита называет его мастером. “Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал”. — “О чем роман?” — “Роман о Понтии Пилате”. Воланд рассмеялся — ну и тема! Он попросил посмотреть роман. Но мастер сжег его в печке. “Простите, не поверю, — сказал Воланд, — этого быть не может. Рукописи не горят. — Он повернулся к Бегемоту: — Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман”. Взволнованному мастеру дали выпить еще один стакан. “Ну, Маргарита, — опять вступил в разговор Воланд, — говорите же все, что вам нужно?” Маргарита начала шептаться о чем-то с мастером. Но тот ничего больше в жизни не хотел. Только видеть ее. И все равно советует ей бросить его, она пропадет с ним. Нет, она его ни за что не бросит. “Прошу опять вернуть нас в подвал в переулке на Арбате, — обратилась она к Воланду, — и чтобы лампа загорелась, и чтобы все стало, как было”. Тут мастер засмеялся: в этом подвале уже давно живетдругой человек, и вообще не бывает так, чтобы все стало, как было. Но оказалось, что бывает и так. С потолка обрушился на пол растерянный и полубезумный гражданин в нижнем белье, но почему-то с чемоданом в руках и в кепке. Это был Алоизий Могарыч, бывший “друг” мастера. Это он написал на него донос. Его метнули, словно ядро, из окна. Домовую книгу, естественно, поменяли, а у мастера и Маргариты появились документы. Внезапно вбежавшая в дверь Наташа стала умолять Маргариту, чтобы ее оставили ведьмой, она уже и поклонника присмотрела. Воланд был не против. И тут же место Наташи занял Николай Иванович. Он потребовал справку о том, где провел ночь. И тут же голая Гелла уже сидела за машинкой, а кот диктовал ей: “Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен в качестве перевозочного средства... поставь, Гелла, скобку! В скобке пиши “Боров”. Подпись — Бегемот”. Он тиснул на бумаге печать “уплочено”, и Николай Иванович бесследно исчез, а на его месте появился новый посетитель. “Это еще кто?” — брезгливо спросил Воланд. Варенуха — а это был он — просил освободить его от обязанностей вампира. Его поругали и простили.
Воланд попросил оставить его с Маргаритой и мастером. Он говорит с мастером о его будущем, о его планах. Но у того нет больше никаких мечтаний, ничто его не интересует, кроме Маргариты. Его сломали, и он хочет в подвал. А его роман? Он ненавистен автору, этот роман, слишком много он испытал из-за него. Маргарита заступается за мастера. Но ведь им грозит нищета. “А вам скажу, — улыбнулся Воланд мастеру, — что ваш роман вам принесет еще сюрпризы. Ну, желаю вам счастья”.
Через час в подвале маленького домика в одном из арбатских переулков, в первой комнате, где было все так же, как до страшной осенней ночи прошлого года, Маргарита сидела за столом под лампой с абажуром и тихо плакала от потрясения и счастья. Обугленная тетрадь лежала перед ней, а рядом возвышалась стопка нетронутых тетрадей. В соседней комнате спал на диване мастер, укрытый больничным халатом. Наплакавшись, Маргарита взялась за нетронутые тетради и нашла то место, что перечитывала перед свиданием с Аза-зелло под Кремлевской стеной: “Тьма, пришедшая со Средиземного моря...” Глава XXV
КАК ПРОКУРАТОР ПЫТАЛСЯ СПАСТИ ИУДУ ИЗ КИРИАФА
“Тьма, пришедшая со Средиземного мора, накрыла ненавидимый прокуратором город... Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете...” Странная туча пришла со стороны моря — она лишь извергала молнии, но не давала дождя.
Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. Прокуратор лежал на ложе под колоннами у низкого небольшого.столика, уставленного яствами и вином в кувшинах. Он ждал. Наконец услышал он долгожданные шаги и шлепанье на лестнице, ведущей к верхней площадке сада. Появился человек в капюшоне, совершенно мокрый, в облепившем тело плаще. Прокуратор предложил ему переодеться. “Я слушаю приказания прокуратора”, — сказал пришедший, подходя вскоре к столу. Тот предложил ему сначала поесть и отдохнуть. Разговор будет потом. “Явившийся к Пилату человек был средних лет, с очень приятным округлым... лицом... Основное, что определяло его лицо, это было, пожалуй, выражение добродушия, которое нарушали, впрочем, глаза, или, вернее, не глаза, а манера... глядеть на собеседника. Обычно маленькие глаза свои пришелец держал под прикрытыми... как будто припухшими веками. Тогда в щелочках этих глаз светилось незлобное лукавство... Но по временам, совершенно изгоняя поблескивающий этот юмор из щелочек, теперешний гость прокуратора широко открывал веки и взглядывал на своего собеседника внезапно и в упор... Это продолжалось одно мгновение, после чего веки опять опускались...” Разговор касается положения в Ершалаиме, где беспорядков не наблюдается. Говорят о Варе, освобожденном от казни. Прокуратор спрашивает о казни. Оказывается, Га-Ноцри отказался выпить напиток перед казнью. “Он сказал, что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь”, — сообщает пришедший. “Кого?” — глухо спросил Пилат. “Этого, игемон, он не сказал... Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из главных он считает трусость”. Прокуратор приказывает немедленно убрать тела всех трех казненных и похоронить, чтобы о них не было ни слуху ни духу. Заведующий тайной службой при прокураторе Иудеи, а пришедший был именно им, поднялся, чтобы отправиться в дорогу. Пилат задерживает его. У него есть еще одно дело... дело Иуды из Кириафа. Гость послал прокуратору свой взгляд и тут же угасил его. Прокуратор слыхал, что Иуда получил деньги за то, что радушно принял у себя безумного философа. “Получит”, — поправил Пилата начальник тайной службы. Сколько получит, никто не знает, даже он. Иуду сегодня вызывают во дворец Каифы. Иуда еще совсем молодой человек, очень красивый и больше всего на свете любит деньги. Работает в меняльной лавке у одного из своих родственников. Прокуратор оглянулся, нет ли еще кого на балконе, потом сказал тихо: “Я получил сегодня сведения о том, что его зарежут этой ночью. Кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: “Возвращаю проклятые деньги!” Начальник тайной службы возражает — сделать это очень трудно, да еще за одну ночь. Прокуратор настаивает, что его непременно зарежут сегодня, у него предчувствие. Гость собирается уходить. “Ах да, я ведь совсем и забыл! — останавливает его Пилат. — Ведь я вам должен!.. При въезде моем в Ершалаим... толпа нищих... я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас”. Пилат вынул из-под лежащего на кресле сзади плаща кожаный мешок и протянул его гостю. На прощанье он напоминает снова, что ждет доклада о погребении и по делу Иуды сегодня же ночью. Пусть его будят в любое время.
Глава XXVI
ПОГРЕБЕНИЕ
На прокуратора снова напала тоска. Он все силился понять причину своих душевных мучений. На самом деле он понял ее, но старался себя обмануть. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил и старается теперь хоть как-то исправить упущенное мелкими и ничтожными и, главное, запоздалыми действиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался внушить себе, что эти, теперешние действия не менее важны, чем утренний приговор. Он позвал своего пса по кличке Банга, и тот, словно чувствуя мучения хозяина, положил передние лапы и голову на колени прокуратору. Гость прокуратора был очень занят. Сначала он пошел в казармы, где находилась тайная стража прокуратора, которой командовал начальник, тайной службы, и вскоре из их ворот выехали три повозки и направились к Лысой горе. Гость прокуратора переоделся между тем в темный поношенный хитон. Через некоторое время его можно было видеть в непосредственной близости от великого храма. Затем он появился верхом на муле в Нижнем Городе. Здесь он вошел в одну калитку, где поговорил с молодой женщиной. Далее его путь неизвестен.
Низа, как звали женщину, тут же начала переодеваться и как тень выскользнула из дома. В это время из другого переулка в Нижнем Городе вышел молодой человек в праздничной по случаю Пасхи одежде и бодро направился к дворцу Каифы. Через некоторое время он вошел в ворота, а вскоре покинул дворец. После этого он пошел еще бодрее, еще радостнее. И вдруг в толпе его обогнала как бы танцующей походкой идущая легкая женщина в черном покрывале. Обгоняя молодого красавца, она на мгновение откинула покрывало повыше, метнула взгляд в сторону молодого человека и ускорила шаг. Молодой человек узнал ее и позвал: “Низа! Куда ты идешь? Ведь мы же условились. Ты сказала, что весь вечер будешь дома...” Низа заявила, что ей стало скучно и она идет за город. Она позволила Иуде сопровождать ее, только на отдалении. Они встретятся в масличном имении, в Гексимании, за Кедроном. Она будет ждать его в гроте.
Недалеко от грота, вместо Низы, на дорогу выпрыгнула мужская коренастая фигура и что-то блеснуло у нее в руке. Второй преградил ему путь. “Сколько получил сейчас? Говори, если хочешь сохранить жизнь”. — “Тридцать тетрадрахм! Вот деньги, берите!” Человек спереди мгновенно выхватил из рук Иуды кошель. Потом они убили его. Тогда третий показался на дороге — в плаще с капюшоном. Он приказал торопиться. Убийцы быстро упаковали кошель вместе с запиской, поданной третьим, в кожу и перекрестили ее веревкой. Второй сунул сверток за пазуху, и оба бросились с дороги в стороны. Третий присел на корточки и рассмотрел убитого. После этого он вышел на берег Кедрона, где стояли в потоке две лошали и человек возле них. Всадники медленно пошли в потоке, дотом выбрались на ершалаимс-кий берег. Тут коновод ускакал, а человек в капюшоне остановил лошадь, вывернул наизнанку свой плащ, вынул из-под него плоский шлем и надел его. Теперь на лошадь вскочил человек в военной хламиде и с коротким мечом на бедре. Он беспрепятственно въехал в южные ворота Ершалаима.
Город был залит праздничными огнями. Над храмом пылало гигантское пятисвечие. Всадник, насвистывая, направлялся к Антониевой башне. Дворец Великого Ирода был тих. Прокуратор велел приготовить постель на балконе. Примерно в полночь сон сжалился наконец над игемоном. Он лег, и рядом с ним лег Банга, голова к голове. Ложе было в полутьме, но от ступеней крыльца к постели тянулась лунная дорожка. И вот, игемону снится, что он идет вверх по этой дорожке в сопровождении Банги, а рядом с ним — бродячий философ. Они о чем-то спорят, а совершенная казнь, конечно же, чистое недоразумение — ведь вот же он, живой, это философ, выдумавший такую невероятную вещь вроде того, что люди добрые. Страшно даже подумать, что такого человека могут казнить. Казни не было! Вот почему так' хорошо идти по этой лунной дорожке. Иешуа считает, что трусость — один из самых страшных пороков. Нет, философ, тебе возражаю: это самый страшный порок. Не трусил же прокуратор во время сражения. Но неужели вы допускаете, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи? “Да, да”, — всхлипывал во сне Пилат. Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти его от казни! “Мы теперь будем всегда вместе, — говорил ему во сне философ-бродяга. — Помянут меня, — сейчас же помянут и тебя”. — “Да, уж ты не забудь, помяни меня”, — просил во сне Пилат.
Пробуждение игемона было ужасно. Первое, что он вспомнил, это что казнь бьтла. Явился начальник тайной стражи. Он тихо сказал: “Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Я не сумел уберечь Иуду из Кириафа, его зарезали”. Афраний вынул из-под хламиды заскорузлый от крови кошель, запечатанный двумя печатями. “Вот этот мешок с деньгами подбросили убийцы в дом первосвященника. Кровь на этом мешке — кровь Иуды из Кириафа”. “Сколько там, интересно?” —спросил Пилат. “Тридцать тетрадрахм”. Прокуратор усмехнулся: “Мало”. Афраний собирается искать труп в Гефсиманском саду, он наверняка убит где-то под Ершалаимом. Иуда, судя по всему, собирался спрятать свои деньги в укромном месте. Прокуратор не станет отдавать Афрания под суд — он сделал все, что мог. Сыщиков, которые за Иудой следили и потеряли, наказать, но не очень строго.
Кстати, на вопрос Афранпя, не выплачивались ли кому деньги во дворце Каифы, ему сказали категорически, что этого не было. Что же до казненных, то они погребены. Одно тело отсутствовало.
Левин Матвей прятался в пещере, дожидаясь тьмы. Голое тело Га-Ноцри было с ним. Он сопротивлялся, угрожал и проклинал... Его успокоили, объяснив, что тело будет погребено. Левий пожелал участвовать в погребении. На пальцы погребаемых были надеты кольца. У Иешуа оно с одной нарезкой. Яма закрыта, завалена камнями. Прокуратор пожалел о том, что не повидался с Левием Матвеем. “Он здесь, прокуратор!” — сказал Афраний.
На балкон вступил маленький и тощий человек лет под сорок, оборванный, покрытый засохшей грязью. Он смотрел на прокуратора по-волчьи, исподлобья. Пилат попросил у него показать хартию, которую Левий Матвей носит с собой и где записаны слова Иешуа. Только показать. Но Пилату мало что удалось разобрать на этом пергаменте. Лишь кое-что: “Смерти нет... Мы увидим чистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл...” Пилат вздрогнул. Он разобрал слова: “...большего порока... трусость”. Левий Матвей отказывается от всего, что предлагает ему прокуратор, и берет лишь кусочек чистого пергамента.
Глава XXVII
КОНЕЦ КВАРТИРЫ № 50
Маргарита дочитала роман под утро. Она встала, потянулась и только сейчас почувствовала, как устало ее тело. Мысли же ее были в полном порядке, и ее не волновали воспоминания о бале у сатаны. Каким-то чудом мастер был возвращен к ней, из пепла возник роман, все опять оказалось на своем месте в подвале в переулке, откуда был изгнан ябедник Алоизий.
Она убедилась, что мастер спокойно спит в соседней комнате, погасила настольную лампу, вытянулась на диване и через минуту уже спала без снов.
Но не спал в это время, то есть на рассвете субботы, целый этаж одного московского заведения, и окна его бросали свет на расстилавшуюся перед ним площадь. Шло следствие по делу Воланда. Многочисленные данные, начавшие поступать еще в пятницу, надо было соединить и проанализировать.
Первым вызвали Аркадия Аполлоновича Семплеярова, председателя Акустической комиссии. Тот выложил все не только о паскудном сеансе и драке в ложе, но и о Милице Андреевне Покобатько, и про саратовскую племянницу, и еще про многое. Показания этого интеллигентного и культурного человека, описавшего и самого мага в маске, и двух его негодяев-помощников, и то, что он запомнил имя мага — Воланд, — значительно двинули следствие вперед. Сопоставление же его показаний с показаниями других, включая курьера, которого посылали в квартиру № 50 на Садовую улицу, сразу установило место, где надо искать виновников всех приключений.
Однако в этой квартире, побывав неоднократно, ничего не обнаружили, хотя чувствовалось, что там кто-то есть. Что касается иностранного гастролера Воланда, то такой нигде не числился, не регистрировался, никаких договоров не заключал! Заведующий программным отделением зрелищной комиссии Китайцев клялся и божился, что пропавший Степа Лиходеев о Воланде не сообщал и никаких документов на подпись не присылал. Что касается Прохора Петровича, временно покидавшего свой костюм, то председатель главной Зрелищной комиссии вернул себе свой облик сразу же, как только появилась милиция. О Воланде он ничего не знал. Получались две версии: мага видели тысячи людей, равно как и его ассистентов, но найти его не было возможности. Что он, сквозь землю, что ли, провалился? Но если так, то прихватил с собой и всю администрацию Варьете. Если же принять вторую версию, то верхушка администрации театра, учинив какую-то пакость, сама бесследно скрылась из Москвы.
Римского нашли очень быстро в гостинице в Ленинграде в платяном шкафу. Он был в состоянии невменяемости и просил, чтобы его спрятали в бронированную камеру и приставили к нему вооруженную охрану. Из Ялты был получен ответ, что Лиходеев летит в Москву. Варенухи пока не было. Профессору Стравинскому понадобилось некоторое время и инъекции, чтобы остановить певунов. Самым неприятным и неразрешимым из всех этих случаев была пропажа головы покойного литератора Берлиоза прямо из гроба в грибоедовском зале, среди бела дня. Один из следователей прибыл в клинику профессора Стравинского и попросил список поступивших за последние три дня. Таким образом были обнаружены Никанор Иванович Босой и несчастный конферансье, от которых толку было мало.
Дверь Иванушкиной комнаты отворилась под вечер пятницы, и вошел молодой, спокойный, не похожий на следователя человек. Он сказал, что пришел потолковать о позавчерашних происшествиях на Патриарших прудах. О, если б он явился, скажем, в ночь на четверг, когда Иван так страстно добивался, чтобы выслушали его рассказ. Но за время, прошедшее после гибели Берлиоза, Иванушка совершенно изменился. Перед приходом следователя ему были видения, какой-то странный город с колоннадами, со сверкающими на солнце крышами, с мрачной башней Антония. Перед Иваном являлся сидевший неподвижно в кресле человек с издерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой, с ненавистью глядящий на город. Иван видел и безлесый холм с опустевшими столбами и перекладинами.
На вопросы следователя Иван отвечал кратко: от турникета сидел он далеко, клетчатый сидел на скамеечке неподалеку, к турникету не подходил. Стихов писать больше не будет, потому что понял, они плохие.
Так дело тянулось до полуночи с пятницы на субботу, когда барон Май-гель, одетый в вечернее платье и лакированные туфли, торжественно проследовал в квартиру № 50 в качестве гостя. Слышно было, как его впустили. Ровно через десять минут квартиру посетили, но никого там не обнаружили.
Прилетел Лиходеев. По собственной его просьбе, он был помещен в надежную камеру. Был арестован на своей квартире Варенуха, который пропадал неизвестно где двое суток. Он тоже попросил, чтобы его заперли в бронированную камеру. Он рассказал, что его били двое, один клыкастый и рыжий, а другой похожий на кота. Привели Римского, который тоже попросился в бронированную камеру. Показание Николая Ивановича дало возможность установить, что Маргарита Николаевна и ее домработница Наташа исчезли без следа. Были приняты меры, чтобы их разыскать.
В середине дня сообщили по телефону, что проклятая квартира опять подала признаки жизни. В ней открывали окна изнутри, из нее доносились звуки пианино и пения, в окне видели сидящего на подоконнике и греющегося на солнце кота. Около четырех часов жаркого дня большая компания мужчин в штатском высадилась из трех машин недалеко от дома № 302-бис. Одна часть пошла прямо в парадное, другая стала подниматься по черной лестнице.
В это время Коровьев и Азазелло завтракали. Воланд, как обычно, находился в спальне, а Бегемот делал что-то в кухне. Коровьев услыхал шум шагов на лестнице. “А это нас арестовывать идут”, — сказал Азазелло. Пришедшие были снабжены всем необходимым: маузерами, отмычками, тонкими шелковыми сетями, марлевыми масками и ампулами с хлороформом. В одну секунду дверь была открыта, и все пришедшие оказались в передней; вторая же группа ворвалась в кухню. Наконец-то, хоть и частично, повезло. В столовой остывали остатки завтрака, а в гостиной на каминной полке, рядом с хрустальным кувшином, сидел громадный черный кот. Он держал в лапах примус. На него бросили шелковую сеть, но она почему-то захватила кувшин, который упал и со звоном разбился. Кот выхватил из-за спины браунинг и принялся палить. Но в него, наверное, попали раньше, потому что он шлепнулся на пол в луже крови. Он заводил глаза, жаловался, потом вдруг сказал: “Единственно, что может спасти смертельно раненного кота, — это глоток бензина...” — и приложился к примусу. И началась охота. Кот прыгнул обратно на камин, оттуда на металлический карниз, потом на люстру. Шла жуткая пальба, но ни убитых, ни раненых не было, как ни странно. Бросили аркан, люстра рухнула вниз. Кот оказался на верхней части золоченой рамы каминного зеркала. И тут послышался тяжелый низкий голос: “Что происходит в квартире? Мне мешают заниматься”. Другой, неприятный и гнусавый, голос отозвался: “Ну, конечно, Бегемот, черт его возьми!” Третий, дребезжащий, сказал: “Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора”.
Кот швырнул свой браунинг и выбил оба стекла в окне. Затем плеснул вниз бензином, и он сам собою вспыхнул. Пламя взметнулось до потолка. Кот перемахнул на подоконник и исчез за ним. Снаружи стреляли, но безрезультатно. В квартире тем временем вспыхнул паркет, и все увидели труп бывшего барона Майгеля. Спасаясь от огня, люди бросились в переднюю. Кто-то на ходу успел вызвать пожарных. Под колокольные удары несущихся со всех частей города красных длинных машин мечущиеся во дворе люди видели, как вместе с дымом из окна пятого этажа вылетели три темных мужских силуэта и один женский. Глава XXVIII
ПОСЛЕДНИЕ ПОХОЖДЕНИЯ КОРОВЬЕВА И БЕГЕМОТА
В главе описывается, как провели последний день в Москве Коровьев и Бегемот, склонные к всяческим проказам. Для сюжета она особого значения не имеет, читать ее лучше в полном тексте книги, а потому мы расскажем лишь, чем заканчиваются описываемые в главе происшествия: пожаром в гастрономе и в доме Грибоедова.
Глава XXIX
СУДЬБА МАСТЕРА И МАРГАРИТЫ ОПРЕДЕЛЕНА
На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий Москвы находились двое: Воланд и Азазелло. Снизу их никто не мог видеть, но им самим город был виден почти весь. Они молчали, перекидываясь изредка короткими фразами. Что-то заставило Воланда повернуться к круглой башне на крыше, что была у него за спиной. Из стены ее вышел оборванный, выпачканный в глине, мрачный человек в хитоне. “Ба! — воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, — менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал?..” — “Он прислал меня... Он прочитал сочинение мастера и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем”. — “А что же вы не берете его к себе, в свет?” — “Он не заслужил света, он заслужил покой, — печально проговорил Левий Матвей. — Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже”, — в первый раз моляще обратился Левий к Воланду. “Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи”. Левий Матвей исчезает, а Воланд посылает Азазелло устроить все, что необходимо. Одиночество Воланда не было продолжительным. Явились Коровьев и Бегемот, от которых несло гарью. “...Мы явились, мессир, и ждем ваших распоряжений”, — доложил Коровьев. “Распоряжений никаких не будет — вы исполнили все, что могли, и более в ваших услугах я пока не нуждаюсь. Можете отдыхать. Сейчас придет гроза, она довершит все, что нужно довершить, и мы тронемся в путь”.
Гроза уже скоплялась на горизонте. Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком. Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете.
Глава XXX
ПОРА! ПОРА!
Маргарита и мастер беседуют в своем подвале. На Маргарите прямо на голое тело накинут черный плащ, а мастер в своем больничном белье. Все вещи Маргариты остались в особняке, а туда пойти она просто не могла. Что же до мастера, то все его костюмы нашлись в шкафу, но он никак не желал переодеваться, развивая перед Маргаритой ту мысль, что вот-вот начнется какая-то совершеннейшая чепуха. Правда, он впервые был выбрит. Мастер никак не мог поверить, что Маргарита была в гостях у сатаны. “Теперь, стало быть, налицо вместо одного сумасшедшего двое! И муж и жена. — Он воздел руки к небу и закричал: "Нет, это черт знает что такое!"” Мастера беспокоит, на что они будут жить. В этот момент в оконце показались тупоносые ботинки и нижняя часть брюк в жилочку. “Алоизий, ты дома?” — спросил голос где-то сверху, над брюками. “Алоизий? — спросила Маргарита, подходя ближе к окну, — его арестовали вчера. А кто его спрашивает? Как ваша фамилия?” В то же мгновение колени и зад пропали, и слышно было, как стукнула калитка.
Маргарита уверяет своего возлюбленного, что теперь все будет хорошо, она будет думать и за него. А мастеру жалко Маргариту. Зачем ей ломать жизнь с больным и нищим? Пусть она вернется домой. Кончилось тем, что мастер заплакал, уткнувшись в волосы Маргариты, а она, плача, шептала ему, и пальцы ее прыгали на висках мастера. “Да, нити, нити, на моих глазах покрывается снегом твоя голова, ах, моя, моя много страдавшая голова. Смотри, какие у тебя глаза! В них пустыня... Искалечили, искалечили”, — Маргарита содрогалась от плача. Тут мастер вытер глаза, поднял с колен Маргариту, встал и сам и твердо сказал: “Довольно! Ты меня пристыдила. Я никогда больше не допущу малодушия... будь покойна”. Мастер согласен, как и Маргарита, искать спасения у потусторонней силы, как он ее называет. Они садятся завтракать, и в этот момент появляется Азазелло. Маргарита налила ему коньяку, и он охотно выпил его. Мастер, не спуская с него глаз, изредка под столом тихонько щипал себе руку, но щипки не помогали. Азазелло не растворялся в воздухе. Да и вообще ничего страшного в этом человеке не было, разве что глаз с бельмом, но ведь это бывает и без всякого колдовства. Да и не он ли сам доказывал позавчера Ивану, что тот встретил на Патриарших именно сатану. А теперь сам почему-то испугался этой мысли! После третьей стопки коньяка, который не производил на Азазелло никакого действия, он проговорил, что подвальчик уютный, да только что в нем делать? Кстати, мессир передает им привет и приглашает сделать с ним небольшую прогулку, если они не против. Оба были согласны. “И опять-таки забыл, — прокричал Азазелло, хлопнув себя по лбу, — совсем замотался. Ведь мессир прислал вам подарок, — тут он отнесся именно к мастеру, — бутылку вина. Прошу заметить, это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи. Фалернское вино”. Все трое приложились к стаканам и сделали по большому глотку. И мастер почувствовал, что настает конец. Он еще успел увидеть, как Маргарита роняет голову на стол и сползает на пол. “Отравитель”, — успел еще крикнуть мастер, упал навзничь и рассек себе кожу на виске об угол доски бюро.
Когда отравленные затихли, Азазелло начал действовать. Первым делом он бросился в окно и через несколько мгновений был в особняке, где жила Маргарита. Ему надо было проверить, все ли исполнено, как нужно. И все оказалось в полном порядке. Азазелло видел, как мрачная женщина, выйдя из спальни, внезапно побледнела, схватилась за сердце и упала.
Через мгновение Азазелло был снова возле поверженных любовников. Он повернул Маргариту лицом к себе и вгляделся в нее. Лицо отравленной менялось на его глазах. Оно посветлело и, наконец, смягчилось, и оскал ее стал не хищным, как был у ведьмы, а просто женственным страдальческим оскалом. Тогда Азазелло разжал ее белые зубы и влил в рот несколько капель того же самого вина. Маргарита вздохнула, стала подниматься без помощи Азазелло, села. Она увидела лежащего мастера, содрогнулась и прошептала: “Этого я не ожидала... убийца!” Азазелло уверил ее, что он сейчас встанет, что и случилось. Открыв глаза, он глянул мрачно и с ненавистью повторил свое последнее слово: “Отравитель...” Но тут же поднялся, огля-делся взором живым и светлым и спросил, что означает это новое? “Оно означает, — ответил Азазелло, — что вам пора. Кони роют землю. Прощайтесь с подвалом навсегда”. — “А, понимаю, — сказал мастер, озираясь, — вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя! Теперь я понял все”. — “Ах, помилуйте, — ответил Азазелло, — вас ли я слышу? Ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале? Это смешно!” — “Я понял все, что вы говорили, — вскричал мастер. — Вы тысячу раз правы”. — “Великий Воланд! Он выдумал гораздо лучше, чем я, — сказала Маргарита. — Но только роман возьми с собою, куда бы ты ни летел” — крикнула она мастеру. Тот ответил, что помнит его наизусть. “Тогда огонь! — вскричал Азазелло, — огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем”. Он вынул головню из печи и поджег скатерть на столе, потом пачку старых газет на диване, рукопись и занавеску на окне. “Гори, страдание!” — кричала Маргарита. Они выбежали через двери. Трое черных коней храпели у сарая, взрывая фонтанами землю. Маргарита вскочила первая, за нею Азазелло, последним мастер. Наблюдавшая за всем кухарка хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла: “Отрежу руку!” И кони понеслись над крышами Москвы. Потом крыши сменились зеленью. Мастер узнал в пелене дождя здание клиники Стравинского. Они снизились в роще на поляне, недалеко от клиники. Азазелло сказал, что будет ждать их здесь. Мастер и Маргарита соскочили с седел и побежали через сад. Еще через мгновение мастер привычной рукой отодвигал балконную решетку в комнате № 117, Маргарита следовала за ним. Они вошли к Иванушке, невидимые и неслышимые, во время грохота и воя грозы. Мастер остановился у кровати. Иванушка лежал неподвижно. Всмотревшись в темный силуэт, ворвавшийся к нему с балкона, он приподнялся, протянул руки и сказал радостно: “А, это вы! А я все жду, жду вас. Вот и вы, мой сосед”. На что мастер ответил, что соседом он больше не будет — он улетает навсегда и пришел попрощаться, потому что Иванушка был единственным человеком, с которым он говорил последнее время. “Меня зовут”, — сказал мастер. “Постойте, еще одно слово, — попросил Иван, — а вы ее нашли? Она вам осталась верна?” К постели подошла Маргарита. Она смотрела на лежащего юношу, и в глазах ее читалась скорбь. Юноша обхватил ее за шею, и она поцеловала его.
“Прощай, ученик”, — чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе. Он исчез, с ним вместе исчезла и Маргарита. Балконная решетка закрылась. Иванушка впал в беспокойство. В комнату вошла Прасковья Федоровна, тревожно глядя на него. Иван вынудил ее признаться, что сосед его скончался. Но с Иванушкой ничего не произошло страшного. Он только сказал: “Я так и знал! Я уверяю вас, Прасковья Федоровна, что сейчас в городе еще скончался один человек. Я даже знаю кто, — тут Иванушка таинственно улыбнулся, — это женщина”.
Глава XXXI
НА ВОРОБЬЕВЫХ ГОРАХ
Грозу унесло без следа, и над Москвой сияла радуга. На холме между двумя рощами виднелись три фигуры. Это были Воланд, Коровьев и Бегемот в седлах на черных конях. В воздухе зашумело, и рядом опустились Азазелло и позади него мастер и Маргарита. “Ну, что же, — обратился Воланд к мастеру, — попрощайтесь с городом. Нам пора”. Мастер спрыгнул с седла и побежал к обрыву холма. Черный плащ тащился за ним по земле. Он смотрел на город и чувствовал в сердце щемящую грусть, которая быстро сменилась, впрочем, предвкушением будущего. “Навсегда. Это надо осмыслить”, — прошептал мастер.
Фагот пронзительно свистнул, и мастер побежал обратно к группе дожидавшихся его спутников. “Ну что же, — обратился к нему Воланд с высоты своего коня, — все счета оплачены? Прощание совершилось?” — “Да, совершилось”, — ответил мастер и, успокоившись, поглядел в лицо Воланду прямо и смело. “Пора!!” — и резкий свист и хохот Бегемота.
Кони рванулись, и всадники поскакали вверх. Город исчез в тумане.
Глава XXXII
ПРОЩЕНИЕ И ВЕЧНЫЙ ПРИЮТ
“Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед.смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его.
Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, сорвав их с плеч, разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая ветром, открывала глаза, она видела, как меняется облик всех летящих к своей цели. Вряд ли она узнала теперь Коровьева-Фагота, самозваного переводчика при таинственном консультанте, в том, кто теперь летел непосредственно рядом с Воландом по правую руку подруги мастера. На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом. Он уперся подбородком в грудь, думал о чем-то своем. “Почему он так изменился?” — спросила тихо Марго под свист ветра у Воланда. Тот рассказал, что этот рыцарь когда-то неудачно пошутил о свете и тьме, и после этого ему пришлось прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!
Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть и расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире. Теперь он притих и летел беззвучно.
Воланд летел в своем настоящем обличье. “Так летели они долго, пока и сама местность внизу не стала меняться. Воланд осадил коня на каменистой безрадостной плоской вершине, и дальше всадники двинулись шагом. Луна заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро разглядела в пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего человека. Возможно, что этот сидящий был глух или слишком погружен в размышление”, так что всадники, не тревожа его, приблизились к нему. Маргарита увидела при свете луны, что сидящий потирает свои руки и вперяет свои словно незрячие глаза в диск луны. Рядом с тяжелым каменным креслом лежала темная, громадная остроухая собака и так же, как и хозяин, беспокойно глядела на луну. Всадники остановили своих коней. “Ваш роман прочитали, — заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, — и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось показать вам вашего героя. Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, его терзает бессонница. Она мучает не только его, но и его верного сторожа, собаку. Если верно, что трусость — самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделить участь того, кого он любит”. — “Что он говорит?” — спросила Маргарита с состраданием. “Он говорит одно и то же — что у него плохая должность. А когда спит, то видит одно и то же — лунную дорожку, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не удается, и к нему никто не приходит. Тогда ему приходится разговаривать самому с собой. Он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу. Он охотно поменялся бы с бродягой Левием Матвеем”. — “Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много?” — “Повторяется история с Фридой?” — спросил Воланд. “Отпустите его!” — вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то кричала, когда была ведьмой. Воланд засмеялся. Тут он опять повернулся к мастеру и сказал: “Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одною фразой!” Мастер как будто бы этого ждал, пока стоял неподвижно, глядя на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам: “Свободен! Свободен! Он ждет тебя!” Горы рухнули от этого крика, осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с пышно разросшимся за много тысяч лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорожка, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется и что он кричит. Видно было только, что вслед за псом по лунной дороге стремительно побежал и он.
“Мне туда, за ним?” — спросил беспокойно мастер. На что Воланд ответил, что не стоит гнаться по следам того, что уже окончено. Тут он повернулся к Маргарите: “Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, — еще лучше”. Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас. “И там тоже, — Воланд указал мастеру назад, — что делать вам в подвальчике? Зачем? Неужто вы не хотите гулять со своею подругой под вишнями, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора”. — “Прощайте!” —одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита. Вокруг не стало ничего — ни скал, ни площадки, ни Ершалайма, ни черных коней. Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Мастер шел со своей подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя.
Ввиду того что главные герои романа не фигурируют в Эпилоге, мы решили его опустить, оставив удовольствие для тех, кто решит прочесть полный текст этого великолепного произведения.