Возвращение Булгакова к «роману о дьяволе» состоялось лишь в октябре 1923 г. Это был новый этап в огромной работе, продолжавшийся до конца жизни писателя.
Роман «Чёрный маг» включает в себя: четыре сохранившихся полностью главы из первой черновой редакции, две главы из второй черновой редакции в неоконченном виде и главу «Дело было в Грибоедове» – из черновика, над которым Булгаков работал в 1929 – 1931 г.г. Расположены главы в последовательности, которая наметилась в первой редакции романа, состоящего тогда из пятнадцати глав.
Одна из них, условно носящая название «Евангелие от Воланда», повествует о первой встрече Иешуа с Понтием Пилатом, о первоначальном допросе арестованного. В сравнении с Иешуа из «Мастера и Маргариты» здесь герой изображается несколько модернизировано, осовременивается. К примеру, «добрые люди» («Мастер и Маргарита») в «Чёрном маге» именуются «симпатичными».
«– Левий симпатичный? – спросил Пилат, исподлобья глядя на арестованного.
– Чрезвычайно, – ответил тот, – только с самого утра смотрит в рот: как только я слово произнесу, – он запишет.
Видимо таинственная книжка была больным местом арестованного.
– Кто? Что? – спросил Пилат – За тобой? Зачем пишет?
– А вот тоже записано, – сказал арестант и указал на протоколы.
– Вот как, – сказал Пилат секретарю, – это как находите? Постой, – добавил он и обратился к арестанту: – А скажи-ка мне: кто ещё симпатичный? Марк симпатичный?
– Очень, – убеждённо сказал арестованный. – Только он нервный.
– Марк нервный? – спросил Пилат, страдальчески озираясь.
– При Идиставизо его ударил германец, и у него повредилась голова…
Пилат вздрогнул.
– Ты где же встречал Марка раньше?
– А я его нигде не встречал.
Пилат немного изменился в лице» [ 3, 23].
Или, отвечая на вопрос о том, правда ли то, что он призывал людей к разрушению храмов, в «Чёрном маге» Иисус произносит такие слова: «Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные, и всё до ужаса перепутали, что я говорил» [ 3, 22]. В «Мастере и Маргарите» ответ звучит так: «Эти добрые люди, – заговорил арестант и, торопливо прибавив: – игемон, – продолжал: – ничему не учились и всё перепутали, что я говорил…» [ 2, 35].
Пилат тоже, в «Чёрном маге», обращаясь к легионеру, называет его «ротмистром». «Между прочим, и вам, ротмистр, следует знать, что такова вообще практика римского суда» [ 3, 25]. В «Мастере и Маргарите» Булгаков полностью отказывается от моментов модернизации образов и событий. История о Христе здесь – не древняя и не новая в своей атмосфере и литературной атрибутике, а вечная.
И если в «Чёрном маге» Иешуа ведёт себя в беседе с Пилатом как пророк, учитель, то в «Мастере и Маргарите» этот момент снят.
Для сравнения:
«Чёрный маг»:
«А ты, игемон, – продолжал арестант, – знаешь ли, слишком много сидишь во дворце, от этого у тебя мигрень. Сегодня же как раз хорошая погода, гроза будет только к вечеру, так я тебе предлагаю – пойдём со мной на луга, Я тебя буду учить истине, а ты производишь впечатление человека понятливого» [ 3, 24], или: «…Черт возьми! – неожиданно крикнул Пилат своим страшным эскадронным голосом.
– А я бы тебе, игемон, посоветовал пореже употреблять слово «черт», - заметил арестант» [ 3, 24]
В «Мастере и Маргарите» этот диалог приобретает совсем другую тональность: «…Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека» [ 2, 353].
Очевидна трансформация героя в сознании и в концепции автора. Дидактическое, пророческое в его образе сменяется чуткостью, состраданием и редкой человечностью. И поэтому даже последующие его слова не вызывают ожидаемый секретарем гнев Пилата; наоборот он приказывает развязать Иешуа руки: «Беда в том, – продолжал никем не останавливаемый связанный, – что ты слишком замкнут и потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон, – и тут говорящий позволил себе улыбнуться» [ 2, 353]. Странным хрипловатым голосом прокуратор приказывает: «Развяжите ему руки».
Иешуа касается потаенных струн души высокого чиновника. Кому такое позволено? Он даже говорит о скудности жизни Пилата. Но происходит это так, что Понтий Пилат ощущает – вот единственный человек, которому дано такое право. И подсознательно понимает, почему дано.
Если в «Черном маге» Иешуа не только исцеляет Понтия Пилата от мигрени, но и «прочитывает» судьбу ранее незнакомого с ним Марка, то есть, по сути, чародействует, то в «Мастере и Маргарите» он сам дает реальное и обыденное, а не мистическое объяснение своих способностей:
«Краска выступила на желтоватых щеках Пилата, и он спросил по-латыни:
– Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?
– Это очень просто, – ответил арестант по-латыни, – ты водил рукой по воздуху, – и арестант повторил жест Пилата, – как будто хотел погладить, и губы…
– Да, – сказал Пилат [ 2, 354].
Для автора «Мастера и Маргариты» любовь и сочувствие убедительнее любого чуда. Для Понтия Пилата безумец и бродяга, способный врачевать единой силой сострадания стал величайшим открытием в его жизни. Иешуа излечил его мигрень, но он же и «взорвал» сознание столь опытной личности. Иешуа Га-Ноцри удалось посеять недопустимые сомнения в самом прокураторе Иудеи. Но мозг и воля Понтия Пилата сопротивлялись подобному ходу событий. Воля и малодушие соединились в этом человеке и забились в гневном истерическом фонтане: «– Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое место? Я твоих мыслей не разделяю! И слушай меня: если с этой минуты ты произнесешь хотя бы слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня! Повторяю тебе: берегись!» [ 2, 360].
Власть, сила, решимость, ратное мужество, оказывается, иногда скрывают особенный тип малодушия и трусости – страх отказаться от собственных заблуждений и открыть глаза для истины. Но это внутренняя сторона булгаковского Пилата. Есть еще внешняя. В связи с этим позволим себе некоторые параллели с жизнью и казнью греческого философа Сократа.
В ответ на обвинения отделения особого суда, требования покаяться и назначить себе меру наказания Сократ произнес: «Что по заслугам надо сделать со мной… за то, что я сознательно всю свою жизнь не давал себе покоя и пренебрег всем тем, о чем заботится большинство, – корыстью, домашними делами, военными речами, речами в Народном собрании, участием в управлении, в заговорах, восстаниях, какие бывают в нашем городе, – ибо считал себя, право же, слишком порядочным, чтобы уцелеть, участвуя во всем этом; за то, что не шел туда, где я не мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шёл туда, где частным образом мог оказать всякому величайшие, как я утверждаю, благодеяние, стараясь убедить каждого из вас не заботиться о своих делах раньше и больше, чем о себе самом и о том, чтобы самому стать как можно лучше и разумнее, и не печься о городских делах раньше, чем о самом городе… Итак, чего же я заслуживаю за то, что я такой? Чего-нибудь хорошего, афиняне» [ 5, 30]. Если судьи его освободят, сказал Сократ, то он продолжит заниматься тем, чем занимался до суда и что считает истинным. Так против себя он настроил еще 80 судей. В назначенный день философ выпил чашу с ядом.
Г.Ф.В. Гегель, считавший Сократа фигурой «может быть, самой интересной в древней философии и всемирно-исторической личностью», тем не менее отмечал, что и жалоба против философа, и суд, и сам смертный приговор были абсолютно правильными с точки зрения античного полиса, чьи основы подрывались субъективным моральным выбором философа, его автономным внутренним решением и свободой мыслителя.
Вполне вероятно, что «Мастер и Маргарита» включает в себя и это внутреннее авторское цитирование. В античном космогоническом мироощущении отсутствовало восприятие человека как личности. Однако, в античности появляются всё же две мощнейшие личности: Сократ в Греции и Иисус в Риме. Оба были казнены.
Понтий Пилат являлся бесспорным продуктом коллективного сознания. В случае с Сократом олицетворением такого мировосприятия граждан был республиканский полис, с Пилатом – имперская Иудея. Боги, иерархия, император Тиберий, власть кесарей – миропорядок римлян в той же степени, как космос и воплощение его в обществе-полис составляли миропорядок греков. Таким образом, в глазах прокуратора Иудеи Иешуа покушается на самое главное – практически на мироздание. Пилат интеллектуально развлекается при беседе о сущности жизни: «– Чем ты хочешь, чтобы я поклялся? – спросил, очень оживившись, развязанный.
– Ну, хоть бы жизнью твоею, – ответил прокуратор, – ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.
– Не думаешь ли ты, что ты её подвесил, игемон? – спросил арестант. – Если это так, то ты очень ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
– Я могу перерезать этот волосок.
– И в этом ты ошибаешься, – светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, – согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?
– Так, так, – улыбнувшись сказал Пилат, – теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам» [ 2, 354].
Но все меняется тогда, когда Иешуа рассказывает о времени, «когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти», о том царстве «истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Реакция Понтия Пилата совершенно предсказуема и объяснима: