Смекни!
smekni.com

Маргиналы (стр. 1 из 5)

НГУ

Кафедра социологии

Реферат

Тема: Маргиналы

Выполнил:

Группа:

Принял:

1999

СОДЕРЖАНИЕ

1. Вступление - 3

2. Причины дезорганизованности и их

преодоление - 4

3. Классовая маргинализация - 12

4. Стереотипы господства и подчинения

человека - 19

5. Маргинальность и право - 22

Литература

1.ВСТУПЛЕНИЕ

Понятие маргинальности служит для обозначения пограничности, периферийности или промежуточности по от­ношению к каким либо социальным общностям (национальным, классовым, куль­турным). Маргинал, просто говоря,— «промежуточный» человек. Классическая, так сказать, эталонная фигура маргинала — человек, пришедший из села в город в поисках работы: уже не крестьянин, еще не рабочий; нормы деревенской субкультуры уже подорваны, городская субкультура еще не усвоена. Главный признак маргинализации — разрыв социальных связей, причем в «классическом» случае последовательно рвутся экономические, социальные и духовные связи. При включении моргинала в новую социальную общность эти связи в той же последовательности и устанавливаются, причем установление социальных и ду­ховных связей как, правило, сильно отстает от установления связей экономиче­ских. Тот же самый мигрант, став рабочим и приспособившись к новым ус­ловиям, еще длительное время не может слиться с новой средой.

В отличии от «классической» возможна и обратная последовательность маргинализации. Объективно все еще оставаясь в рамках данного класса, человек теряет его субъективные признаки, психологически деклассирует­ся. Ведь деклассирование — понятие прежде всего социально-психологическое, хотя и имеющее под собой экономические причины. Воздействие этих причин не является прямым и немедленным: объективно выброшенный за пределы проле­тариата безработный на Западе не станет люмпеном, пока сохраняет психологию класса и прежде всего его трудовую мораль. У нас в стране нет безработицы, но есть деклассированные представители рабочих, колхозников интеллигенции, управленческого аппарата. В чем их выделяющий признак? Прежде всего— в отсутствии своего рода профессионального кодекса чести. Профессионал не унизится до плохого выполнения своего дела. Даже при отсутствии материальных стимулов настоящий рабочий не сможет работать плохо — скорее он отка­жется работать вообще! Физическая невозможность халтурить отличает кадрово­го рабочего-профессионала (так же как и крестьянина, и интеллигента) от дек­лассированного бракодела и летуна.

2. ПРИЧИНЫ ДЕЗОРГАНИЗОВАННОСТИ И ИХ

ПРЕОДОЛЕНИЕ

Привычку к расхлябанности, дезорганизованности порождает множество причин. Кратко проанализируем основные из них.

Первая мировая война усилила в социальной структуре российского обще­ства маргинализационные процессы. Едва ли не в наибольшей степени затрону­ли они рабочий класс. Что он представлял из себя до войны? Общая числен­ность (без членов семей) — 15 миллионов человек, в том числе промышленных рабочих — только 3,5 миллиона, из них кадровых — 600 тысяч. Именно эта группа в силу своих особых качеств составляла главную социальную базу большевистской партии. И период войны значительная часть кадровых рабочих были призвана в действующую армию (в Петрограде, например, тридцать процентов), а на смену им пришли далеко не лучшие. Ленин неоднократно отмечал, что в период войны фабрично-заводское производство привлекает «всех, спрятавших­ся от войны, босяцкие и полубосяцкие элементы, проникнутые одним желанием «хапнуть» и уйти». [1, с275]

Последовавшая за революцией гражданская война привела к взаимному истреблению наиболее активных элементов российского общества, составлявших культурное меньшинство народа. Это в полной мере относится и к рабочему классу: из гражданской войны и сопутствовавшей ей разрухи вышел «пролета­риат, ослабленный и до известной степени деклассированный разрушением его жизненной основы—крупной машинной промышленности...». [2,с10] «...Неслыханные кризисы, закрытие фабрик привели к тому, что от голода люди бежали, рабо­чие просто бросали фабрики, должны были устраиваться в деревне и перестава­ли быть рабочими». [3, с 42]

В августе 1920 года переписью было учтено 1,7 миллиона промышленных рабочих (менее 50 процентов от их довоенной численности), из них кадровых — около 700 тысяч (по другим, скорее всего, более точным данным — всего 350 тысяч человек). Некоторые авторы вполне справедливо увязывают падение авто­ритета и влияния ленинской гвардии в партии с истончением слоя кадровых ра­бочих, являвшихся ее социальной базой и источником пополнения. В годы граж­данской войны и военного коммунизма развал хозяйства и деклассирование про­летариата сочетались с ростом аппарата хозяйственного управления и распреде­ления: в 1921 году он уже в два с половиной раза превосходил численность пролетариата — 4 миллиона чиновников, «полученных от царя и от буржуазно­го общества, работающих отчасти сознательно, отчасти бессознательно против нас». [4, с290]

Основанием социальной структуры общества оставались огромный слой пат­риархального или полупатриархального крестьянства, в большинстве бедного, а кроме того, не поддающиеся учету массы люмпенов, выбитых из жизненной - колеи войной. И во главе этого общества — партия, пролетарская политика ко­торой «определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией».[4, с20] Но и с этим «тончайшим слоем» далеко не все в порядке. 12 ноября 1921 года один из руководителей ЦКК РКП(б) А. А. Сольц писал в «Правде»: «Долгое пребывание у власти в эпоху диктатуры пролетариата возымело свое разлагаю­щее влияние на значительную часть старых партийных работников. Отсюда бюрократизация, отсюда крайне высокомерное отношение к рядовым членам пар­тии и к беспартийным рабочим массам, отсюда чрезвычайное злоупотребление своим привилегированным положением в деле самоснабжения. Выработалась и создалась коммунистическая иерархическая каста...». В одном из писем извест­ный деятель того времени X. Г. Раковский упоминал «автомобильно-гаремный фактор», «играющий немаловажную роль в оформлении идеологии нашей совет­ской партийной бюрократии».[ 5 ] У партийной, элиты складывался своеобразный групповой навык, выражавшийся в отрицании общечеловеческих моральных цен­ностей, возведении в абсолют волевых, жестко авторитарных методов, примени­мых только в условиях гражданской войны, и распространении их на все слу­чаи жизни, полный отказ от собственного «я» в пользу «партийной линии». Эта мораль в дальнейшем способствовала успеху сталинщины и последовательному уничтожению представителей «старой гвардии» руками товарищей по партии, а конечном счете безжалостному обращению с массами трудящихся.

Довольно запутанные отношения сложились у партийной верхушки с управленческим аппаратом, заимствованным от царского режима. Вот что говорил об этом Ленин на XI съезде РКП(б): «...Не хватает культурности тому слою коммунистов, который управляет. Но если взять Москву — 4700 ответственных коммунистов — и взять эту бюрократическую махину, груду,— кто кого ведет? Я очень сомневаюсь, чтобы можно было сказать, что коммунисты ведут эту груду. Если правду говорить, то не они ведут, а их ведут».[4, с95]

Итак, в начале 20-х годов социальная структура советского общества пред­ставляла из себя пеструю мозаику разных классов и групп, «взрыхленную» ми­ровой и гражданской войнами, белым и красным террором, разрухой; массу лю­дей, выбитых из колеи, с оборванными социальными связями, с потрясенными до основания моральными устоями. При этом, пожалуй, больше других постра­дал рабочий класс, который подвергся за эти три с половиной года политиче­ского господства таким бедствиям, лишениям, голоду, ухудшению своего эконо­мического положения, как никогда ни один класс в истории. И понятно, что в результате такого сверхчеловеческого напряжения мы имеем теперь особую усталость и изнеможение и особую издерганность этого класса», «...Никогда не было так велико и остро бедствие этого класса, как в эпоху его диктатуры».[3, с132]

Много раз в последнее время ставился вопрос об альтернативах сталинской модели казарменного социализма, или конкретнее, о том, можно ли было со­хранить нэп. Попробуем взглянуть на этот вопрос, учитывая прежде всего дина­мику общественных процессов, движения классов, слоев, групп населения в стра­не. Кому и что сулила новая экономическая политика?

Нэп, введенный партийным руководством вопреки собственному желанию под угрозой полного развала экономики и поголовного крестьянского восстания, был ненавистен и партийному, и государственному аппарату. Первому — потому что товарно-денежные отношения не подчинялись методу «простых решений» и, выступал регулятором экономической жизни, отнимали у партийного аппарата возможность командовать, порождая у наименее культурной его части ощущение собственной ненужности. «Совслужащие» же, в большинстве взятые внаем у про­шлого, просто оказались не у дел: из имевшегося в 1924 году 1 миллиона без­работных 750 тысяч — бывшие служащие. В 1928 году эта категория составила 50 процентов всех безработных. Таким образом, нэп способствовал неопределен­ности в положении и прямой люмпенизации работников управленческого ап­парата.

Что же касается рабочего класса, то к началу первой пятилетки общая его численность по сравнению с 1920 годом увеличилась в 5 раз, а если вести отсчет от численности его кадрового ядра, то — минимум в 12, а скорее всего — в 24 раза. Вполне вероятно, что основную массу пополнения рабочих составила пауперизированная крестьянская молодежь. Многие из крестьян-мигрантов, по­ступавших на заводы и фабрики, сохраняли земельные участки и хозяйство в деревне. «...Каждый седьмой рабочий не умел читать и писать, многие справ­ляли церковные праздники, ради чего могли и не выйти на работу, уход в де­ревню, например, на сенокос или уборку урожая кое-где был массовым».[6] Как считал Христиан Раковский, «ни физически, ни морально он рабо­чий класс, ни партия не представляют из себя того, чем они были лет десять тому назад. Я думаю, что не очень преувеличиваю, если скажу, что партиец 1917 года вряд ли узнал бы себя в лице партийца 1928». Думается в условиях пореволюционной России кадровый пролетариат и крестьянство пред­ставляли собой не просто два разных класса, а были носителями двух принци­пиально различных линий развития — европейской и азиатской. В свое время Г. В. Плеханов писал, что «в лице рабочего класса в России создается теперь народ в европейском смысле этого слова».[7, с78] То есть цивилизованное, культур­ное, осознающее свои классовые интересы и способное их защищать, с развитым чувством собственного достоинства население. Что же касается русского кресть­янства, то не слишком ли сильно преувеличивался его мелкобуржуазный харак­тер? Есть много оснований согласиться с мнением И. М. Клямкина о том, что русское крестьянство, говоря экономическим языком, представляло мелкотовар­ного производителя добуржуазного типа[8], а на языке современной социологии — «традиционный сектор», связанный не столько с товарно-денежным, сколько с натуральным хозяйством. И хотя нэп резко уменьшил долю пауперизированного населения в деревне, слой «бедняков» по-прежнему оставался очень зна­чительным и оказал влияние не только на процессы «раскулачивания» и коллективизации. Остатки старого кадрового пролетариата европейского типа бы­ли захлестнуты морем сельских переселенцев, несущих в город не только традиционное крестьянское трудолюбие, но и — в лице именно этого пауперизированного слоя — мораль азиатского патернализма. Бывшие крестьяне были преисполнены радужных надежд, «революция растущих ожиданий» превращала их в послушную и доверчивую всякому волеизъявлению свыше массу.