…
Моё оружье! Я твоим огнём
Не только защищаюсь, я его
В фашистов направляю, как ответ,
Как приговор народа моего.
Я знаю: грозный голос громовой
Народа в каждом выстреле звучит,
Я знаю, что опорою за мной
Страна непобедимая стоит….
Пусть слёзы на глазах…
Но их могло
Лишь чувство жизни гордое родить.
Что выше, чем в боях за край родной
В окопе узком мужественно жить?!
3 июня 1942 года Джалиль писал с Волховского фронта своему другу: «Я продолжаю писать стихи и песни. Но редко. Некогда и обстановка другая. У нас сейчас кругом идут ожесточённые бои. Крепко дерёмся, дерёмся не на жизнь, а на смерть»…. Очевидцы рассказывают, что Муса всё время носит в своей походной сумке толстую потрёпанную тетрадь, в которой он записывает свои стихи. Однако он успевает переслать в Казань только стихотворение «Сон».
…
Я в смертный бой иду с винтовкой новой
За жизнь, что вечно сердцу дорога.
Нас ненависть зовёт, и мы готовы
Взойти к победе на костях врага.
…
За эту вот любовь, за наше счастье
Иду навстречу ярости войны.
Поверь, мой друг:
Мне бури и ненастья
И никакие бури не страшны.
Это было его последнее письмо с фронта.
Некоторое время от Мусы ещё приходили письма. А в июле 1942 года все связи с ним прервались. И, наконец, пришло уведомление, что Муса Джалиль
пропал без вести…
4. Вести о подвиге поэта.
Об ужасах фашистской неволи написано немало.
Но никто не расскажет об этом так, как сами узники концентрационных лагерей и тюрем, свидетели и жертвы кровавой трагедии. В них большая человеческая, правда, за которую заплачено самой дорогой ценой - ценой собственной жизни.
23 апреля 1945 года 79 - й стрелковый корпус Советской Армии, наступавшей в направлении рейхстага, вышел на рубеж берлинских улиц
Ратеноверштрассе и Турмштрассе. Впереди сквозь дым разрывов показалось мрачное серое здание за высокой кирпичной стеной - тюрьма Моабит. Когда бойцы ворвались во двор тюрьмы, там уже никого не было. Лишь ветер носил по двору мусор, обрывки бумаги, ворошил страницы каких-то книг, видимо выброшенных взрывом из тюремной библиотеки. На чистой страничке одной из этих книг кто-то из солдат заметил запись на русском языке:
«Я - татарский поэт Муса Джалиль, заключён в Моабитскую тюрьму как пленный, которому предъявлены политические обвинения и, наверное, скоро буду расстрелян. Если кому-нибудь из русских попадёт эта запись, пусть передадут от меня привет товарищам - писателям в Москве, сообщат семье».
Сама по себе эта записка уже служила свидетельством того, что поэт и в плену не сложил оружия, остался верен своему воинскому долгу.
Бойцы переслали этот листок в Москву в Союз писателей. Так на Родину пришла первая весть о подвиге Джалиля.
В 1946 году бывший военнопленный Н.Терегулов принёс в Союз писателей Татарии маленький блокнотик, в котором убористым почерком было записано шестьдесят стихотворений Мусы Джалиля.
В следующем году бельгийский патриот Андре Тиммермане, сидевший в одной камере с поэтом, переслал в Казань ещё одну тетрадь со стихами
Джалиля. Стихи из этих блокнотов получили широкую известность под названием «Моабитские тетради».
На одном из блокнотов со стихами Джалиля была обнаружена надпись, сделанная его рукой:
«Другу, который умеет читать по-татарски и прочтёт эту тетрадку. Это написал известный татарскому народу поэт Муса Джалиль. Испытав все ужасы фашистского концлагеря, не покорившись страху сорока смертей, был привезён в Берлин. Здесь он был обвинён в участии в подпольной организации, в распространении советской пропаганды… и заключён в тюрьму. Его присудили к смертной казни. Он умрёт. Но у него останется 115 стихов, написанных в заточении. Он беспокоится за них.… Если эта книжка попадёт в твои руки, аккуратно, внимательно перепиши их набело, сбереги их и после войны сообщи в Казань, выпусти в свет, как стихи погибшего поэта татарского народа. Это моё завещание. Муса Джалиль. 1943. Декабрь».
Но потребовалось немало лет, чтобы шаг за шагом проследить путь поэта в лагерях смерти, выяснить все обстоятельства его подвига. Одним из таких неповторимых, обжигающих своей подлинностью документов о жизни Мусы
в плену, являются «Моабитские тетради». В них немало бытовых деталей, почти нет описаний тюремных камер, мытарств, унижений, которым подвергали узников. Но по многим стихам моабитского цикла видно, каких усилий это ему стоило, как нелегко ему приходилось.
Теперь нам известно, что в августе рассчитывал Муса поднять восстание в тюрьме. Осуществить это, к сожалению, не удалось.
5. «Сейчас один только долг у нас:
Ускорить разгрома фашистов орды!».
В конце июня 1942 года при попытке прорвать кольцо окружения, тяжело раненный, оглушённый взрывной волной, Муса попал в плен. После многомесячных скитаний по лагерям для военнопленных Джалиля привезли в польскую крепость Демблин. Сюда гитлеровцы сгоняли татар, башкир, военнопленных других национальностей Поволжья. Муса встретил своих земляков, нашёл тех, кому можно было доверять. Они составили ядро созданной им подпольной организации.
В конце 1942 года фашисты развернули формирование так называемых «национальных легионов». В польском местечке Едлино они создали легион «Идель-Урал». Нацисты вели идеологическую обработку пленных, готовясь направить их действия против Советской Армии.
Подпольная группа поставила своей задачей сорвать планы врагов и повернуть оружие против самих фашистов. Подпольщики сумели проникнуть в редакцию фашистской газеты «Идель-Урал», печатали и распространяли антифашистские листовки, готовили побеги товарищей.
6. В фашистской неволе.
Первый же батальон Волго-татарского легиона, посланный на Восточный фронт, поднял восстание, перебил немецких офицеров и влился в отряд белорусских партизан. В августе 1943 года фашисты напали на след подпольной группы. Джалиля и большинство его боевых товарищей арестовали. Начались дни и ночи допросов и пыток. Гестаповцы сломали поэту руку, отбили почки. Тело исполосовали резиновыми шлангами. Раздробленные пальцы распухли и почти не гнулись.
Писателя-патриота и его верных друзей выдал предатель. Раненого поэта бросили в Холмский лагерь. Оттуда его перевели в Демблин, потом в лагерь под Вустрау, а весной 1943 года Джалиль попал в Радомский лагерь, затем был переведён в Берлинскую тюрьму Моабит, где был приговорён к смертной казни.
Но и в каменном мешке смертника поэт продолжает бороться, не думая о себе, а о Родине.
Мой друг, ведь наша жизнь - она лишь искра
Всей жизни Родины - страны побед.
Пусть мы погаснем - от бесстрашной смерти
В Отчизне нашей ярче вспыхнет свет.
Дни поэта были сочтены, но он продолжал писать, спеша выразить обуревавшие его чувства тоски по Родине, сыновней любви к ней:
Жизнь моя песней звенела в народе,
Смерть моя песней борьбы прозвучит.
Но не физические страдания, не близость смерти больше всего угнетала Муссу Джалиля, а разлука с Родиной, с близкими, смерть на чужбине. Он не был уверен в том, что Родина узнает правду о мотивах его поступков, не знал: вырвутся ли на волю его стихи. А вдруг фашистам удастся оболгать его, и на Родине о нём будут думать, как о предателе?
Когда читаешь стихи поэта, в душе не остаётся мрачного, тяжёлого чувства. Наоборот, чувствуешь гордость за человека, за величие и благородство его души. Его стихи подчеркнули меру человеческой стойкости, несокрушимую силу человеческого справедливого гнева и воли к борьбе. И в тоже время, когда читаешь его стихи, ни на минуту не забываешь о том, что их написал человек, над головой которого навис топор палача.
Читая его стихотворение «Варварство» я не могла сдержать слёз. Смерть в облике фашистов торжествует, упивается своей жестокостью, пьянея от пролитой крови. Но это торжество временное, потому, что вся природа негодует против такой бесчеловечности. Реки рыдают, кричат, «Ручьи, словно малые дети» при виде невинных жертв, и в ярости рыдает и стонет земля, и солнце выходит из туч, чтобы в последний раз поцеловать детские глаза.
Они их собрали,
Спокойно до боли,
Детишек и женщин…
И выгнали в поле.
И яму себе
Эти женщины рыли,
Фашисты стояли,
Смотрели, шутили…
Затем возле ямы
Поставили в ряд
Измученных женщин
И хилых ребят.
Поднялся наверх
Хищноносый майор,
На этих людей
Посмотрел он в упор.
А день был дождливый,
Касалися луга
Свинцовые тучи,
Толкая друг друга
Своими ушами
Я слышал тогда,
Как реки рыдали,
Как выла вода…
Кричали ручьи,
Словно малые дети…
Я этого дня
Не забуду до смерти.
И солнце сквозь тучи
(Я видел и это!),
Рыдая, ласкало детей
Своим светом.
Как ветер ревел,
Бессердечен и груб,
С корнями тот ветер
Вдруг вывернул дуб.
Дуб рухнул огромный
Со вздохом тяжёлым.
И в ужасе дети
Вцепились в подолы.
Но звук автомата
Сумел вдруг прервать
Проклятье, что бросила
Извергам мать!
И сына дрожали
Ручонки и губки.
Он плакал в подол
Её выцветшей юбки.
Всю душу её
На куски разрывая,
Сын будто кричал,
Уже всё понимая:
«Стреляют! Укрой!
Не хочу умирать!»
Нагнувшись, взяла его
На руки мать.
Прижала к груди:
«Ну, не бойся, сейчас
Не будет на свете,
Мой миленький, нас…
Нет, больно не будет…
Мгновенная смерть…
Закрой только глазки,
Не надо смотреть.
А то палачи закопают живьём.
Нет, лучше от пули
Мы вместе умрём».
Он глазки закрыл,
Пуля в шею вошла…
И ветер вдруг взвизгнул,
И гром загремел.
Пусть стонет земля,
Пусть рыдает, крича,
Как магма слеза
Будет пусть горяча!
Планета!
Живёшь миллионы ты лет,
Садам и озёрам
Числа твоим нет.
Но видела, ль ты
Хоть единственный раз