В качестве советского посла А.Ф. Добрынин прибыл в здание советского посольства на 16-й стрит в Вашингтоне 15 марта 1962 года, когда президентом был Джон Кеннеди. И хотя инструктировавший его перед отъездом А.А. Громыко, как и Н.С. Хрущев, делал упор на то, что главной проблемой, которой нужно заняться в первую очередь, был германский вопрос, в частности ситуация вокруг Западного Берлина, жизнь распорядилась так, что уже в первые месяцы посольской службы нового посла отношения между СССР и США прошли серьезное испытание на прочность совсем в другом районе - вокруг Кубы, где возник один из самых опасных кризисов послевоенного периода. Сам Анатолий Федорович об этом позднее скажет так: "За долгие 24 года моей работы в качестве посла СССР в США пришлось пережить немало драматических и напряженных событий, которыми изобиловали советско-американские отношения в период холодной войны. Пожалуй, наиболее запомнившимся был опаснейший Карибский кризис 1962 года, впервые поставивший мир на грань ядерной катастрофы".
Как известно, после провала интервенции на Кубе в апреле 1961 года, предпринятой кубинскими контрреволюционерами, США продолжали оказывать всесторонний нажим на Кубу. В январе 1962 года они добились исключения Кубы из Организации американских государств и прибегли к экономической блокаде.
Летом и осенью 1962 года обстановка в Карибском бассейне еще более обострилась. К берегам Кубы направлялись американские боевые корабли, в воздухе в этом районе круглосуточно находились самолеты стратегической авиации США. ЦРУ и Пентагон разработали долгосрочный план под кодовым наименованием "Мангуст". Он был направлен на подрыв и свержение режима Кастро. План был одобрен и президентом Кеннеди.
Усиливался психологический прессинг на Кубу, а также пропагандистская кампания против СССР в связи с оказываемой Москвой военной и экономической помощью Кубе.
В заявлении ТАСС от 11 сентября 1962 года советское правительство осудило ведущуюся в США враждебную кампанию против СССР и Кубы и подчеркнуло, что "сейчас нельзя напасть на Кубу и рассчитывать, что это нападение будет безнаказанным для агрессора".
Как позже стало видно, подобное заявление подкреплялось конкретными шагами. Еще в мае 1962 года между советским и кубинским руководством были достигнуты в строжайшей тайне договоренности о размещении на территории Кубы советского ядерного оружия.
В октябре американские самолеты-разведчики У-2 неожиданно засекли на Кубе стартовые площадки, предназначенные для ракет средней дальности.
Президенту Кеннеди пришлось срочно переоценивать кубинскую ситуацию. В Белом доме начались непрерывные заседания созданной при президенте "кризисной группы". Многие ее члены высказывались за немедленное проведение силовых акций, вплоть до бомбардировки советских стартовых площадок и высадки на Кубе американских войск. Однако Кеннеди после долгих колебаний пришел к выводу, что при решении возникшей проблемы предпочтение должно быть отдано прежде всего дипломатии, переговорам и компромиссам при одновременном использовании силового нажима.
Именно в момент лихорадочной закулисной активности американской администрации вокруг кубинских дел 18 октября состоялась встреча президента Кеннеди с министром иностранных дел СССР Громыко.
Посол Добрынин присутствовал на этой далеко не ординарной встрече. Беседа с Кеннеди, как признавал позже в своих мемуарах Громыко, была, пожалуй, самой сложной из тех бесед, которые ему пришлось вести за 48 лет с каждым из всех девяти Президентов США.
Беседа изобиловала резкими поворотами, недоговоренностями. И Кеннеди, и Громыко нервничали, хотя внешне старались этого не показывать. Разговор в значительной степени шел вокруг Кубы и политики США и СССР в этой связи. Президент вел дело к тому, что обострение обстановки произошло из-за действий СССР, осуществляющего поставки оружия Кубе. Впрочем, он не проявлял особой воинственности. Даже повторил свое признание, сделанное им еще в Вене при встрече с Хрущевым в 1961 году, что вторжение на Кубу в прошлом году было ошибкой.
Диалог шел в рамках напряженной, но в целом привычной дискуссии об "оборонительном" и "наступательном" оружии на Кубе, т. е. без прямых ссылок с обеих сторон на ракеты. Следует отметить, что президент на протяжении всей беседы ни разу не поднял вопрос о наличии на Кубе советского ракетного оружия с возможными ядерными боеприпасами (хотя, как позже выяснилось, снимки стартовых площадок советских ракет среднего радиуса действия у него лежали в столе). Следовательно, и мне, писал, оправдываясь, в своих мемуарах Громыко, не надо было давать ответ, есть на Кубе такое оружие или нет.
Почему промолчал президент Кеннеди? Точного ответа на это нет, но думается, что он не имел еще ясного отработанного плана действий, а без этого он вряд ли хотел вступать в бесцельную дискуссию с Громыко.
Обсуждались, как обычно, и германские дела с Западным Берлином. По ходу беседы Громыко исполнил "поручение Москвы": передать президенту Кеннеди предложение советского руководства о проведении советско-американской встречи на высшем уровне для урегулирования спорных международных проблем и рассмотрения вопросов, вызывающих расхождения между СССР и США.
Хотя непосредственно во время беседы Кеннеди положительно реагировал на это предложение, позже, в тот же день, Громыко было сообщено, что, по мнению американской стороны, указанная встреча, если бы она состоялась в ноябре 1962 года, носила бы неподготовленный характер и вряд ли привела бы к положительным итогам. Таким образом, Вашингтон, не отрицая возможности встречи на высшем уровне, отложил ее на неопределенное время.
Громыко, будучи введенным в заблуждение довольно спокойным внешним поведением Кеннеди, в целом остался доволен беседой с президентом. Весьма показательно его "оптимистическое" сообщение об этой важной встрече с Президентом США, которое он сразу отправил в Москву.
Все то, что нам известно о позиции правительства США по кубинскому вопросу, докладывал Громыко, позволяет сделать вывод, что обстановка в общем вполне удовлетворительная. Это подтверждается как официальными заявлениями деятелей США, включая президента Кеннеди, в том числе заявлением последнего в беседе с нами 18 октября, так и всей информацией, которая доходит до нас по неофициальным каналам. Есть основания считать, что США сейчас не готовят вторжение на Кубу и сделали ставку на то, чтобы путем помех экономическим связям Кубы с СССР расстроить ее экономику и вызвать голод в стране, а тем самым и восстание против режима...
В последние дни, писал он далее, острота антикубинской кампании в США уменьшилась и, соответственно, стала больше выпячиваться острота вопроса о Западном Берлине. Газеты шумят о надвигающемся кризисе в связи с Западным Берлином... Можно сказать, что в этих условиях военная авантюра США против Кубы почти невероятна.
Таков был в целом успокоительный вывод Громыко буквально накануне кубинского кризиса. Посол попытался убедить его дать более настораживающую оценку ситуации, однако министр не согласился, видимо, ему хотелось сделать приятное Хрущеву.
Тем временем события приняли стремительный оборот. В тот же момент, когда посол проводил Громыко в Москву из Нью-Йорка, он был срочно вызван из аэропорта к 6 часам вечера к госсекретарю Раску в Вашингтон для ответственного разговора.
Добрынину, едва успевшему на беседу, было сказано, что президент Кеннеди через час намерен выступить с обращением к нации по радио и телевидению в связи с событиями вокруг Кубы и, в частности, объявить строгий карантин на все виды советского наступательного оружия, перевозимого на Кубу. Одновременно послу было вручено личное послание Кеннеди для Хрущева, в котором озабоченно отмечалось быстрое развертывание баз для ракет средней дальности на Кубе и появление там другого наступательного оружия. Президент США указывал, что если события вокруг Кубы будут сохранять эту направленность, то Соединенные Штаты полны решимости сделать все необходимое для защиты своей безопасности и своих союзников.
Кеннеди выражал надежду, что советское правительство воздержится от любых акций, могущих лишь углубить этот опасный кризис.
Самое поразительное состояло в том, что до этого ни президент Кеннеди, ни госсекретарь Раск ни словом не намекнули находившемуся здесь еще накануне Громыко о том, что события примут такой опасный оборот. Посол оказался перед непростой дилеммой выбора: между лояльностью к министру, который только что успокоил своей телеграммой Москву, и реальностью, которая складывалась вопреки ошибочно составленному им прогнозу.
Вернувшись в посольство, - вспоминал он впоследствии, - я минут пятнадцать-двадцать провел в одиночестве в своем кабинете, чтобы немного "остыть" и по возможности взвешенно оценить обстановку. Разговор с Раском вызвал у меня понятную тревогу. Я впервые так остро почувствовал всю серьезность ситуации. Дело явно шло к крупному и опасному кризису в отношениях с Соединенными Штатами.
Добрынин проявил здесь свойственную ему черту - быть максимально объективным в своих оценках и прогнозах. Рискуя вызвать недовольство своего министра, он направил в Москву жесткий, откровенный доклад, высказавшись о возникшей угрозе прямого военного столкновения с США.
Мне, - писал он в своих мемуарах, - навсегда запомнилась лихорадка октябрьского ракетного кризиса, когда всеобщий мир буквально висел на волоске и когда руководители СССР, США и Кубы вынуждены были, что называется, "на лету" вчитываться в тексты адресованных друг другу посланий. В решающий момент кризиса Кеннеди и Хрущев оказались на высоте, проявив политическое мужество и выдержку. Что если бы на месте Кеннеди оказался Рейган, вместо Макнамары - Уайнбергер, а госсекретарем был бы не Раск, а генерал Хейг?