Так как критериумом истины является опыт, то философия должна начинать с внутреннего опыта, или познавания. Это сознавали еще Декарт и Бэкон. По мнению последнего, философия опирается на опыте; не на производстве того или другого опыта, как другие науки, а на опыте вообще, то есть на сущности его содержания, на его внутренних или внешних элементах, наконец, на форме и материале его. Из этого становится ясным, что прежде всего следует наблюдать среду опыта, форму и природу его. Эта-то среда и есть шопенгауэровское представление, или то, что другие называют «познаванием». Поэтому всякая философия должна начинать с изучения законов и форм познавания, его ценности и тех пределов, которыми оно ограничено. Это исследование составляет первую ступень философии (phiosophia prima), распадающуюся на две части: одна касается первичных представлений, создаваемых путем созерцания, ее можно было бы назвать теорией разумения; другая имеет дело с представлениями вторичными, отвлеченными, и с управляющими ими законами, это есть логика, или теория разума. Метафизика, по мнению Шопенгауэра, должна объяснять всю область опыта, но только с точки зрения более возвышенной, чем опытная наука, не выходя, однако, из пределов опыта. Наконец, она должна объяснять то, чего другие науки не в состоянии объяснить. Для достижения этой цели она комбинирует внутренний опыт с опытом внешним, с концепцией явления, взятого в совокупности в различных его смыслах, в его внутренней связи и в сложности его. По мнению Шопенгауэра, Кант был неправ, объявляя метафизику невозможною: он был неправ в том отношении, что, сделав исходной точкой опыт, утверждал, будто метафизика не имеет ничего общего с опытом, чем он открыл широкий доступ скептицизму.
Но восстанавливая в опровержение Канта возможность метафизики, Шопенгауэр, резко расходясь в этом отношении с Гегелем, желает строго разграничить ее пределы. Он отнюдь не претендует на то, чтобы все объяснить с ее помощью, найти для всего соответствующие «почему» и «как». Человека окружает глубокий мрак; разумение его весьма несовершенно, рассудок наш часто обманывает нас и вводит нас в заблуждение; но строго придерживаясь опыта, беря исходной точкой живое созерцание, а не мертвую отвлеченность, мы можем надеяться несколько разобраться в этой темноте. Мы в состоянии будем понять, конечно, не саму природу, но то, что есть в природе, а это уже что-нибудь да значит. Поступая медленно и осторожно, мы переходим от явления к действительности, от того, что является, к тому, что должно являться, словом, к метафизике — к метафизике не туманной, отвлеченной и притязательной, а к единственной реальной и истинной метафизике, которая представляет собою совокупность опыта.
Шопенгауэр смотрит на жизнь души не с материалистической точки зрения, он не видит в ней лишь продукт действующих механически и химически атомов материи; с другой стороны, он не смотрит на нее с точки зрения чисто спиритуалистической. Он видит в ней проявление сил природы, в котором самое существенное каждой из сил природы, воля, проявляется на более высокой ступени, чем то замечается в других проявлениях сил природы, исключительно механических и химических. Эти высшие силы природы находятся, правда, в связи с низшими, нуждаются в последних, но в то же время возвышаются над ними и употребляют их на свои цели. По мнению Шопенгауэра, в материализме следует считать истинным и непреходящим объяснение всякого рода деятельности, как высшей, так и низшей, при помощи свойственных природе сил, как одно из проявлений деятельности природы; неверно же и несостоятельно желание уничтожить всякое различие между силами природы, сведение крайне разнообразного мира явлений к серенькому однообразию материи, действующей лишь механическим образом. Жизнь, по словам Шопенгауэра, есть одна из функций организма, образованного жизненной силой, или, что одно и то же, желанием жить; внутри органической жизни роль души как одной из функций мозга вступает в свои права лишь тогда, когда организм, вследствие более усложненных потребностей, начинает чувствовать потребность в аппарате, который регулировал бы его отношения к внешнему миру и направлял бы его шаги в нем. Подобно тому, как всему существующему даны известные органы для обороны и для нападения, так и воле жить дан разум, в виде средства для сохранения особей и вида. Разум предоставлен в услужение воле. Лишь в исключительных случаях разум превосходит меру, требуемую назначением его как слуги воли, эмансипируется от этой роли и возвышается до степени гения, созерцающего мир чисто объективным образом.
Это шопенгауэровское объяснение жизни и деятельности души далеко не может считаться материалистическим, хотя его нельзя назвать и спиритуалистическим. Душа, согласно образному определению Шопенгауэра, есть светильник, который зажигает себе проявляющееся в организме желание жить, для того чтобы найти свою дорогу во внешнем мире; это — руководитель и советник воли. Таким образом, Шопенгауэр счастливо избегает спиритуалистического дуализма между телом и душою, человеком и животным. Материю как явление он выводит из представления; самое же представление он выводит из реальной стороны материи, из воли, — в том виде, в каком последняя проявляется на степени животного существования.
В этой, набросанной в общих чертах программе нет места так называемой рациональной психологии. Действительно, Шопенгауэр отказывается отвести последней место в ряду метафизических наук, предоставляя это «филистерам и гегельянцам». Исходя из того, что истинное существо человека не может быть понято иначе, как в совокупности мира, что и микрокосм и макрокосм объясняются один другим, и даже тождественны, он не признает необходимости особой науки о душе. Он скорее готов был бы заменить такую науку широкой антропологией как опытной наукой, опирающейся на анатомию и физиологию, основывающейся на наблюдении умственных и нравственных проявлений, на изучении свойств рода человеческого и на проявлении индивидуальных особенностей.
Глава VI. Характер и смысл Шопенгауэрова пессимизма. — Отношение Шопенгауэра к истории. — Его политические и социальные взгляды. — Его равнодушие к национальным интересам
Не только среди массы публики, но и среди профессиональных ученых Шопенгауэр известен преимущественно как один из главных представителей пессимистического направления в философии. Он считается как бы родоначальником этого направления в современной философии. Число последователей этого направления стало особенно сильно возрастать в последнее время, и пессимистическая философия получила особенно широкое распространение в Европе с конца шестидесятых годов, почти одновременно с появлением в свет «Философии бессознательного» Эд. Гартмана, написанной в духе Шопенгауэра. Поэтому мы считаем не лишним несколько подробнее остановиться на характере и смысле шопенгауэровского пессимизма, составляющего если не самую яркую и выдающуюся, то, во всяком случае, наиболее известную массе публики сторону его учения.
Многие задавались вопросом о причинах, происхождении и характере шопенгауэровского пессимистического мировоззрения, сказавшегося у него еще в очень молодых годах. При этом указывалось на то, что он родился, воспитался и прожил среди весьма удовлетворительных внешних условий, что он был человек вполне обеспеченный, который мог беспрепятственно следовать своим влечениям. Исходным пунктом подобных недоумений является странное предположение, что для того, чтобы быть оптимистом или пессимистом, нужно находиться в счастливых или несчастных обстоятельствах или же что пессимизм является результатом вынесенных в жизни разочарований и огорчений. Но, во-первых, отнюдь не верно то, чтобы всякий, кому плохо живется или приходится жить в печальные времена, необходимо становился пессимистом, и, наоборот, всякий, кому жизнь улыбается или кто живет в хорошее время, делался оптимистом. Правда, у многих людей так и бывает, что оптимизм и пессимизм их проистекают из чисто субъективных источников, что они свою внутреннюю окраску переносят на внешние предметы. Светло и весело человеку на душе — для него светел и весел весь мир; мрачно и грустно в его душе — грустен и мрачен весь мир. Такие люди в состоянии быть сегодня оптимистами, а завтра пессимистами, и наоборот. Но подобные оптимизм и пессимизм не имеют никакого философского значения, так как это — оптимизм и пессимизм чисто субъективные. Но существуют и другого рода оптимизм и пессимизм, так сказать, философского характера, причина которых не имеет ничего общего ни с субъективными условиями, ни с условиями времени. Вот именно такого-то рода и был пессимизм Шопенгауэра.
Шопенгауэр считает одною из величайших ошибок почти всех метафизических систем то, что они считают зло чем-то отрицательным; напротив, оно есть нечто положительное, нечто дающее себя чувствовать. Зло, по его мнению, неизбежно как следствие утверждения желания жить. Но существует не только утверждение желания жить, но и отрицание, даже полное упразднение его: в этом последнем случае являются совершенно иной мир, совершенно иное существование, о котором мы, правда, не имеем понятия и которое кажется нам ничем, но ничем не абсолютным, а лишь относительным. Собственно о пессимизме может быть речь лишь тогда, когда зло считается неисцелимым, а страдающий от него — безвозвратно потерянным. Шопенгауэровский же пессимизм не такого рода: он считает освобождение от мирового зла возможным, хотя, правда, лишь путем радикального лечения, полного возрождения и обновления. Одни находят утешение против существующей в мире массы зла в религии, другие — в искусстве; Шопенгауэр же ищет и находит его в росте познания. «Единственная хорошая сторона жизни, — писал Шопенгауэр еще в 1814 году, — заключается в том, что рядом с волей существует и познавание; это обеспечивает воле конечное освобождение». Обыкновенный пессимист, пессимист из эгоистических побуждений, пессимист, которому надоела жизнь, искал и находил бы утешение в самоубийстве. К этому утешению действительно и прибегали спокон веков безнравственные пессимисты, которым жизнь становилась в тягость. Напротив, Шопенгауэр, этот пессимист по преимуществу, самым решительным образом отвергает самоубийство, и притом на основании глубоко нравственных соображений.