Далее во второй главе определяется бинарная оппозиция вселенского и национального, однако не показано, как национальное связано со вселенским. Каково соотношение приоритетов в случае нередкой коллизии национального интереса и общечеловеческого принципа? Явно недостаточно предлагаемое простое конъюнктивное сопоставление двух ценностей. Мол, надо совмещать национальное со вселенским. При таком подходе требующее значительных усилий для понимания вселенское (по причине его отвлеченности) всегда будет вытесняться легко воспринимаемым конкретным национальным.
Не поэтому ли в ОСК ни разу не встречаются выражения "общечеловеческие ценности" или "христианский универсализм?" Зато употребляется странный неологизм "христианский патриотизм". Ни Патриарх Гермоген, ни прот. Иоанн Кронштадтский, высказывания которых приводятся в документе, не употребляли такого словосочетания. Чего нет в Евангелии, так это патриотизма. Самому Христу предъявляют обвинение в подрыве обороноспособности Израиля: "если оставим Его так, то все уверуют в Него, — и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом" (Ин. 11. 48). П.Я. Чаадаеву дорого обошлась фраза: "Прекрасная вещь - любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное - это любовь к истине" fl ]. Об этом много писал B . C . Соловьев, за что его усердно шельмовали в патриотической прессе. Или сегодня это не проблема, и правильная иерархия ценностей восстановлена? Не верится в такую легкую ясность. В конце раздела, правда, содержатся предостережения против идолатрии государства, ксенофобии и агрессивного национализма. Так что некоторое равновесие между крайними понятиями соблюдено.
В третьей главе ("Церковь и государство"} содержится информация о развитии взаимоотношений церкви и государства, предпринимаются попытки осмысления государства с религиозной точки зрения. Не удивительно, что глава написана в духе балансирования и взвешенности оценок. Кроме внутренних методологических трудностей совмещения абсолютного и относительного в социально-политической сфере, это обусловлено тем, что Православие существует не только в России, но и во многих других странах. Где-то оно является государственной религией, а где-то отделено от государства. Поэтому, несмотря на то, что высшие православные иерархи в России неоднократно ранее положительно отзывались о принципе отделения церкви от государства как гаранте церковной свободы и невмешательства церкви и государства в дела друг друга, в ОСК не прозвучало подобного мнения. Это можно понять. С точки зрения Церкви, отделение ее от государства - не самоцель. Главное - чтобы была церковная свобода. Как мы отмечали, при неправовых этатистских режимах отделение церкви от государства означает усиление ее дискриминации. Существует и другая причина такого умолчания: психологически РПЦ, несмотря на все исторические потрясения, продолжает ощущать себя государственной церковью (хотя бы потенциально), не хочет "сжигать мосты", соединявшие ее с государством на протяжении столетий. Кроме того, коллективистский российский комплекс (секулярный аналог соборности) РПЦ намного ближе, чем западный либеральный индивидуализм. Государство и общество в России в большой степени отождествлялись. Строго говоря, как не было общества в коммунистической России, так почти нет его до сих пор. Не случайно в ОСК отсутствует раздел "Церковь и общество". Авторы ОСК умудрились ничего не сказать о христианском понимании гражданского общества.
Это тем более странно, что в итоговом документе официальной научно-богословской конференции "Миссия Церкви. Свобода совести. Гражданское общество" (14-17 июля, Белгород), проходившей не только по благословению Патриарха, но и по определению Священного Синода, утверждалось, что "задача Церкви и ее миссии состоит в том, чтобы, заняв исторически присущее ей место, способствовать формированию и развитию гражданского общества". Причем документ свидетельствует, что "гражданское общество" понимается в общепринятом смысле, а не в каком-либо особенном. Интересно отметить, что в Конституции РФ также не говорится о гражданском обществе. Можно предположить, что авторы ОСК решили не опережать ее. Но вероятнее всего, богословски осмысленной концепции гражданского общества у РПЦ просто нет. Как нет, кстати говоря, ее и у государства. Но в Конституции все-таки встречается понятие "правовое государство". Современное понимание общества и государства невозможно вне взаимосвязанных концепций "правового государства" и "гражданского общества". В ОСК первое словосочетание не встречается ни разу, а второе один раз в порядке перечисления в конце документа. Отсутствует и богословская концепция принципа "прав человека". Видимо, все еще сказывается неверное, на наш взгляд, представление, что "права человека" - это не "духовный вопрос", а светский. Вопрос просто и привычно переводится в моралистическую плоскость, т.е. право элементарно смешивается с моралью.
Не случайно и отсутствие в документе современного термина "солидарность". Вместо этого предлагаются "сотрудничество" и архаически звучащее "соработни-чество", причем последнее касается Церкви, государства, политиков и культуры, но не общества (общественных организаций). Расхожее указание на то, что общество состоит из очень разных людей (социологический номинализм), не снимает проблемы богословского осмысления социума. Католическая церковь выходит из этого затруднения, вводя понятия "люди доброй воли" и "общее благо". И они отсутствуют в ОСК не случайно. Как и "общечеловеческие ценности". В целом совокупность высказываний и ОСК все же позволяет сделать вывод, что допускается сотрудничество с теми силами в обществе, которые не противоречат христианству.
Можно ли обойтись без общепринятой терминологии, характерной, например, для католической социальной доктрины? В православии еще не выработана богословская интерпретация такой терминологии. Авторы ОСК предпочли использовать только то, что хороню чувствовали.
Представляется важным, что в документе содержатся рассуждения о недопустимости ситуации, когда государство превышает свои полномочия, вступает в прямое противоречие с идеалами, представленными Церковью. История знает яркие примеры этому (национал-социализм в Германии, коммунизм в России), хотя в документе, очевидно, из соображений "политкорректности" (никого не задевать и никого не обижать), не содержится соответствующих ссылок. В этом случае Церковь оставляет за собой право на протест, обращение к мировому сообществу, призыв к гражданскому неповиновению (3, 5).
Нерелигиозным людям это может показаться некоей странностью, "клерикализмом" или абсолютистскими претензиями Церкви, но важно помнить, что в таких случаях происходит попрание государством и гуманных норм обращения с людьми, что совершенно недопустимо. В предельных случаях хорошо видна относительная (служебная) ценность государства, которому не следует переступать черту гуманизма. В противном случае к гражданскому неповиновению должна призывать не только Церковь, но и все гуманистически ориентированные организации. Трудно представить, что РПЦ, бывшая много столетий государственной Церковью, решится в ближайшем будущем на такие призывы. Но все-таки данный пункт доктрины представляется важным шагом в сторону преодоления архаической византийской "симфонии" (это предельно идеальный вариант) Церкви и государства (модель которой предписывалась 6-й новеллой ими. Юстиниана ( VI в.)) и перехода к модели отношений, основанной на договорном начале. К сожалению, в ОСК содержатся рассуждения только о "христианском патриотизме", но не о "христианском гуманизме", концепция которого, кстати говоря, была выработана в русской религиозной философии.
В целом, установка на десакрализацию государства, несмотря на некоторые сожаления о "религиозно более высокой форме государственного устроения", т.е. монархии, представляется важным положением ОСК. Впрочем, возврат к монархии в доктрине не исключается.
Наиболее существенным противоречием 3-й главы и ОСК в целом, на наш взгляд, является отрицание принципа свободы совести, который рассматривается как признак "распада системы духовных ценностей, потери устремленности к спасению в большей части общества", "массовой апостасии, фактической индифферентности к делу Церкви и к победе над грехом" (3, 6). Единственную пользу принципа свободы совести авторы ОСК увидели в том, что он позволяет Церкви иметь легальный статус в неблагоприятных светских условиях безрелигиозного мира. Свобода совести утилитарным образом признается только для себя, но не для других.
Сколько, казалось бы, написано о свободе совести, об этом условии sine qua non [1]настоящей религиозной веры, не говоря уже о правовом демократическом государстве, провозглашенном, кстати говоря, в ст. 1 Конституции РФ. Но нет, опять раздаются голоса против этого, возможно, высочайшего принципа веротерпимости в духовно-социальной жизни человечества.
Предполагается, что РПЦ (Московский Патриархат) исповедует православное христианство. То самое христианство, в котором свобода совести человека как раз и утверждается, причем самим Христом: "И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными" (Ин. 8, 32). Или в Евангелии имеется в виду не свобода совести, а какая-то другая свобода? Посмотрим, как понимали свободу святые отцы древности. Св. Афанасий Великий (293-373): "Сам Господь не принуждает, а отдает на полное произволение, когда говорит всем: "если кто хочет идти за Мною" (Мф. 16, 24), а ученикам: "не хотите ли и вы отойти?" (Ин. 6, 67). Спаситель, приходя ко всякому, не вторгается с насилием, а только стучит (Откр. 3, 20), и когда отворяют, входит, а когда медлят и не желают принять, уходит. Нет, не мечами и стрелами, не посредством военных отрядов, а убеждением и советом возвещается истина. А какое убеждение там, где страх от царя? Какой совет там, где возражающего наказывают изгнанием или смертью?" [2, с. 55].