Шлейермахер полагал, что внутреннее благоговение перед природой, чувство своего единства с природой, своей укорененности в ней может быть “очагом религиозных чувств”. Но в природе такое единство — “целое” — найти нелегко. Непосредственна мы воспринимаем это единство в глубине души и лишь позднее истолковывая его, переносим его на телесную природу. Душа есть для нас как местонахождение, так и ближайший мир религии; во внутренней жизни отображается Вселенная и лишь через духовную, внутреннюю природу нам становится понятной телесная. Но и душа, чтобы дознавать и питать религию, должна действовать на нас как мир и в мир.
Следует обратить внимание на следующую мысль Шлейермахера: самое полное слияние внутреннего самосозерцания и внешнего миросозерцания осуществляется в “историческом сознании” которое есть самый совершенный путь к благочестию. Появление религии он связывает с сознанием рода. Ни сознание Бога, ни образование общих понятий не могло развиться в человеке, пока он не приобрел сознание рода и не стал сознавать себя непосредственно в подчиненности роду и в отличии от него. Чтобы воспринять в себя жизнь “мирового духа” и иметь религию, человек должен сперва найти человечество, и он находит его лишь в любви и через любовь. То и другое соединено тесно и неразрывно между собой: жажда любви, всегда удовлетворяемая и вновь пробуждающаяся, вместе с тем становится религией. Нравственное умонастроение состоит в том, чтобы, воздействуя на людей, подниматься в своем размышлении на крыльях религии выше, к бесконечному нераздельному человечеству, искать его в бытии отдельного человека, рассматривая его как откровение человечества для каждого из нас. Само человечество есть Вселенная, все ocтальное мы причисляем к последней лишь поскольку оно находится в связи с человечеством. Вечное человечество неустанно стремится выступить к свету из своего внутреннего таинственного бытия и на разнообразнейшие лады воплотиться в преходящем явлении конечной жизни. История непосредственно и прежде всего есть богатейший источник для религии, поскольку последняя может наблюдать в истории самое общее и великое откровение глубочайшего и святейшего начала. В этом смысле, подчеркивал Шлейермахер, религия начинается с истории и кончается ею, и можно сказать, что всякая истинная история всюду имели первоначально религиозную цель и исходила из религиозных идей. Все тончайшее и нежнейшее в религии не передается научно, а лишь воспринимается через чувство религиозной душой. Такая душа узнает в блуждании умов и душ чудесный прием Вселенной, имеющий целью сравнивать по верному масштабу различные периоды человечества.
Таким образом, замечал Шлейермахер, он наметил движения религиозного сознания в области природы и истории. Конец и вершину религии может постичь лишь тот, для кого тождественны человечество и Вселенная. Но далее необходимо узреть “подлинную бесконечность”. Если человечество есть нечто подвижное и формирующееся, если оно иногда действительно становится иным, то оно не может быть единственным и высшим выражением единства духа и материи. Оно может являться лишь, отдельной формой этого единства, наряду с которой должны существовать другие, сходные формы. Человечество как форма единства духа и материи внутренне ограничено другими формами и, следовательно, противостоит им. Нашей жизни прирождена зависимость от других миров. Она запечатлена и в мире и в высшем единстве, которое его создало. Отсюда — присущее нам чаяние чего-то иного, тоже являющего и конечного, но стоящего вне и над человечеством, какого-то высшего и более тесного сочетания духа с материей. Религиозные переживания — опосредованные и природой и общественной жизнью — могут принимать двоякую форму. Они будут носить телеологический или этический характер, когда влияние наблюдения природы или исторической жизни мы будем относить к душевной деятельности и ее законам, и эстетический характер — в обратном случае.
Шлейермахер утверждал единство науки, религии и искусства на основе религиозного чувства. Он стремился установить “вечный договор” между живой христианской верой и научным исследованием, чтобы вера не мешала исследованию, а исследование не исключало веры. Вера говорит об отношении к Богу и миру, для чего Бог создал человека, и в каком смысле мир властен или не властен над ним. Вера столь же обоснованна и прочна, стоит на той же ступени достоверности, что и научное знание. Человек может создавать в жизни и искусстве то ценное, что родилось в нем через пробуждение религиозного чувства. Он может научно охватить мир через определенный талант познания, который осуществляет также на основе этого чувства. Всякий истинно знающий вместе с тем благочестив и религиозен; наука без религии “внутренне больна”, но можно иметь религию не имея науки. Религия — влечение к первичному и благоговение перед ним.
В единстве различных областей духа Шлейермахер видел основу существования и постоянного возрождения христианства. Ему суждена еще долгая история, несмотря на все речи о его скорой или уже наступившей гибели. Правда, живой дух христианства часто и подолгу дремлет и в состоянии оцепенения укрывается в мертвую оболочку буквы, но всегда просыпается, как только погода в духовном мире благоприятствует его оживлению и приводит в движение его соки. Основная идея всякой положительной религии сама по себе вечна и всеобща, ибо она есть составная часть бесконечного целого; но все ее развитие и бытие во времени не может быть в том же смысле всеобщим и вечным. Христианство не забывает, что лучшее доказательство своей вечности оно имеет в собственной подверженности кризисам, гибели, в своей собственной, часто грустной истории. Будут возникать новые формы религии; они могут быть подчинены христианству или стоять рядом с ним. Но христианство будет вновь и вновь возрождаться. Шлейермахер утверждал: “Время упадка предстоит всему земному, будь оно даже божественного происхождения; новые посланцы Божий будут нужны, чтобы с большей силой привлечь к себе отступившее назад и небесным огнем очистить испорченное; и каждая такая эпоха будет палингенезией христианства, будет пробуждать его дух в новой и более прекрасной форме”