Зендиков уничтожали без каких бы то ни было юридических церемоний и не только при подавлении массовых восстаний, но и по любому случаю, когда халифам или их подчиненным военачальникам и чиновникам это представлялось необходимым. Но, помимо того, во многих случаях требовалась и расправа с наиболее выдающимися из них в целях назидания. Для этого нужно было соответствующее учреждение. Его не замедлили учредить. В 783/84 г. халиф Махди объявил, что каждый еретик-зендик является государственным преступником, и установил своего рода инквизицию, глава которой должен носить титулы «великого судьи веры» и «палача зендиков». Верховному судье следовало дать к тому же и более или менее определенные ориентиры для установления признаков правоверия и ереси. Это было для халифов Аббасидов нелегким делом.
Халифы понимали, что должны занимать какую-то позицию в вероисповедных вопросах. Больше того, с момента своего воцарения они считали необходимым демонстрировать свою набожность, противопоставляя ее той небрежности к делам веры, в которой обвиняли Омейядов: в отличие от них они исправно совершали паломничество в Мекку и в присутствии людей разыгрывали настоящие спектакли совершенного благочестия. Рассказывая об этом, А. Мюллер сопоставляет внешнюю набожность Аббасидов с их изуверски жестокой практикой и коварством в политической деятельности. Но такого рода сопоставления могут делаться по каждой религии и по каждому периоду ее истории, поэтому отмеченное Мюллером явление представляет собой в истории подавляющего большинства религий не исключение, а правило.
В условиях «войны всех против всех» многочисленных религиозных направлений и влияний — маздакизм и христианство, манихейство и зороастризм, суннизм и шиизм в их канонической форме, различные их секты — Аббаси-дам было трудно найти линию, по которой можно было бы избрать какой-нибудь культ в качестве государственного. Прежде всего им приходилось лавировать между суннизмом и шиизмом. Восстание Абу Муслима, приведшее их к власти, опиралось преимущественно на шиитские массы восточных провинций халифата. Аббасиды охотно воспользовались содействием и услугами деятелей шиитства, но порвать с суннизмом не сочли возможным, ибо это восстановило бы против них основные массы арабского населения. Шиитам была сделана уступка: создали легенду о том, будто в некотором поколении потомки Али передали свои права на халифат династии Аббасидов. Этого было шиитам недостаточно, так что религиозное обоснование для разочарования масс поставленными ими на престол новыми халифами оказалось налицо. Но сойти со своего суннитского пути Аббасиды уже не могли.
В суннитском богословии еще во времена Омейядов происходили сложные процессы, связанные с необходимостью приведения мусульманской догматики в систему, могущую выдерживать сравнение с развивавшимся христианским богословием и с начавшим распространяться идейным наследием древней греческой философии. И в Кордовском эмирате, и в Дамасском халифате появились переводы произведений Аристотеля, Платона и неоплатоников сначала с сирийского, а потом и с греческого языков. Бессвязные и примитивные изречения Корана вместе с притчами и легендами Сунны выглядели в сравнении с сочинениями древних мудрецов по меньшей мере неприлично. Мусульманские богословы активно принялись за комментирование и «теоретическую» разработку основных догматов ислама, что не могло не вести к появлению различных точек зрения и к борьбе между их авторами и выразителями.
Поводом к острым столкновениям стал вопрос о предопределении. Как известно, и в христианстве он неоднократно вызывал борьбу между богословами разных группировок и по сути дела так и не нашел своего решения, причем не в силу недостаточной теологической изощренности участников споров, а вследствие бессмысленности исходного тезиса о разумной силе, управляющей преисполненным зла миром. Мусульманские богословы не сумели в решении данного вопроса сделать больше, чем это сделали христианские.
В ортодоксальном исламе господствовала идея абсолютного предопределения, согласно которой Аллах заранее предуказал поведение, мышление и судьбу каждого живого существа не только до его рождения, но и до сотворения мира. Богословы, отстаивавшие и излагавшие этот догмат, именовались джабаритами (от арабского джабр — божественная воля). Во времена Омейядов они пользовались полной поддержкой властей, ибо учение об абсолютном предопределении давало основания к проповеди того, что и владычество халифов детерминировано божьей волей, хотя по своему происхождению Омейяды не имели прав на престол. Джабаритам противостояли кадариты, которые признавали некоторое значение кадара (от арабского кадар — применение во времени вечного божьего решения—када), но ограничивали это значение, считая, что человек сам решает, как ему поступать в тех или иных жизненных ситуациях, руководствуясь свободой, предоставленной ему Аллахом. На стороне кадаритов были некоторые элементарные, но сильные соображения, по которым признание абсолютности божественного предопределения ведет к представлению о несправедливости бога, как и всего созданного им мира: за действия, которые продиктованы человеку Аллахом, вынужден отвечать не бог, а человек,—- между тем, казалось бы, за совершенное последним, например, преступление должен отвечать не человек, а бог. Большая логическая последовательность мышления кадаритов не мешала тому, что Омейяды подвергали их преследованиям как еретиков-зендиков.
Богословствование на более свободных основаниях, чем допускавшееся халифатом, не ограничивалось, однако, проблемой предопределения. При Омейядах возникло направление, которому предстояла в дальнейшем весьма превратная судьба, имеется в виду богословие мутазилитов. Это слово происходит от корня, означающего отдаление. Вероятно, смысл такого названия заключается в том, что мутазилиты противопоставляли свое учение некоторым догмам ортодоксального ислама и тем самым «отдалялись» от него.
В вопросе о предопределении мутазилиты стояли на кадаритских позициях, но отрицание абсолютного предопределения вытекало у них из более общих философских установок, касавшихся вопроса об отношении разума и веры. С удивительной для того времени смелостью они утверждали приоритет разума, право человека на сомнение и на проверку любого положения веры средствами разума. Бога и его действия человек должен познавать и расценивать, руководствуясь не поучениями откровения, а данными размышления. «Разум,— заявлял мутазилитский богослов Маздар,— обязывает человека знать бога со всеми его постановлениями и свойствами независимо от откровения». Но знание Аллаха оказывалось у мутазилитов чем-то эфемерным. Они отказывались трактовать бога в свете коранических антропоморфных характеристик и по существу приходили к выводу о невозможности его позитивного познания и описания. Вероятно, не так уж были не правы ортодоксальные богословы дамаскского халифата, когда обвиняли мутазилитов в безбожии или в склонности к нему. Само собой разумеется, что приверженцы этого учения подвергались при Омейядах жестоким преследованиям.
При Аббасидах мутазилитству было суждено пережить второе рождение и превратиться из преследуемого течения религиозной мысли в господствующее. Если при первых нескольких халифах мутазилиты оставались в положении гонимых и истребляемых еретиков, то Мамун (813—833) объявил мутазилизм и его основные идеи истинными и по-кровительствуемыми государственной властью; отныне стали подвергаться преследованиям все те, кто не соглашался со взглядами мутазилитов.
Халиф Мамун был поборником науки и просвещения, он поощрял изучение античной философии, в частности Аристотеля, создал в Багдаде специальное учреждение — «дом наук», или «дом мудрости». Но вероятно, одними его интеллектуальными интересами было бы трудно объяснить занятую им позицию в борьбе между мутазилитами и ортодоксальными течениями в мусульманском богословии. Сказались, конечно, и соображения выгоды для династии Аббасидов и занимавшегося ими халифатского трона.
Учение о свободе воли делало подданных ответственными за совершаемые ими поступки, и прежде всего за то сопротивление, которое они могли оказывать власти. Здесь была, правда, и обратная сторона: учение об абсолютном предопределении могло оправдать любое деяние властей, как продиктованное богом и, следовательно, не подлежащее ни сомнению, ни оспариванию. Очевидно, в различные моменты их истории халифам было выгодно пользоваться тем или иным из противоположных решений вопроса.
У мутазилитов учение о свободе воли покоилось на общем положении о подходе к теологическим проблемам с точки зрения разума. Но этот же подход диктовал одновременно решение и ряда других важных теологических проблем. Отрицание антропоморфности Аллаха порождало необходимость аллегорического толкования Корана, в чем мутазилиты проявляли большую экзегетическую изворотливость. И. Гольдциер приводит ряд характерных примеров такого казуистического толкования Корана и хадисов. Он рассматривает, например, удивительные потуги, на которые вынуждены были пойти богословы для истолкования изречения: «Ад не наполнится, пока всемогущий не поставит на него своей ноги...». Нога бога породила целую литературу, целью которой было доказать, что нога не есть нога, а если она — нога, то не богова. Современные христианские богословы занимаются такими же операциями в отношении Библии.
Чтобы толковать Коран столь вольным образом, мутазилиты должны были по возможности уменьшать силу его авторитета. Они отвергли догмат о не сотворенности Корана и о том, что священная книга существовала от века наряду с Аллахом. Вполне понятно, что если допускать в богословских конструкциях хоть малейший элемент логического смысла, то надо признать, что учение об извечности Корана сообщает последнему независимость от бога и его самого фактически превращает в бога. Учение о сотворенности Корана решительно отстаивалось мутазилитами и было полностью принято халифом Мамуном. Больше того, это учение стало своего рода пробным камнем мутазилитского правоверия. Государственные чиновники обязаны были публично изъявлять свою приверженность учению о сотворенности Корана. Воины, возвращавшиеся из византийского плена, должны были на границе подвергаться опросу по существу данной теологической проблемы и в случае неудовлетворительного ответа не допускались в страну.