Подводя настоящий обзор к завершению, нельзя не упомянуть о проекте Гражданского уложения Российской империи, подготовленном к концу XIX - началу прошлого века специальной Редакционной комиссией, учрежденной императором Александром III в 1882 году. В этом замечательном памятнике российской цивилистической мысли, которому, к сожалению, так и не суждено было стать законом, воплотились научные разработки дореволюционных российских цивилистов, в том числе и в области исследования института самозащиты гражданских прав.
Институту самозащиты в проекте Гражданского уложения образца 1910 г. были посвящены нормы статей 99-101, находящихся в главе о способах охранения прав. В целом они соответствуют статьям 227-231 Германского гражданского уложения.
Статья 99 касалась необходимой обороны и была сформулирована следующим образом: «Каждому дозволяется необходимая оборона как для собственной своей защиты, так и для защиты других лиц от противозаконного посягательства на личность и имущество». С общим правилом ст.99 согласовывалась ст.2605 проекта, постановляющая, что «вред, причиненный кем-либо в пределах необходимой обороны против незаконного посягательства на личность или имущество его самого или других лиц, не подлежит возмещению»[32].
Статья 100 проекта была посвящена крайней необходимости и гласила: «Не вменяется в вину нанесение вреда чужому животному или вообще чужой вещи, если оно было необходимо для отражения грозившей от них кому-либо опасности». Как указывалось в комментарии к проекту, разница между необходимой обороной и дозволенной защитой в состоянии крайней необходимости заключается в следующем. В первом случае причинивший вред освобождается от ответственности, поскольку действие нападавшего является противозаконным посягательством. Во втором же случае лицо, причиняя вред чужому имуществу с целью предотвратить вредные для себя последствия, несмотря на дозволенность такой самозащиты, действует для своей выгоды, поэтому обязано вознаградить ни в чем не повинного собственника имущества[33].
Статья 101 проекта устанавливала право самопомощи: «Лицу, которому грозит опасность лишиться возможности осуществить принадлежащее ему право, и которое притом не имеет возможности получить своевременно помощь от местной власти, дозволяется задержание вещей лица обязанного для понуждения его к исполнению обязательства, а равно и задержание самого обязанного лица, если это необходимо для установления его самоличности. В случае задержания вещей лица обязанного, об этом должно быть заявлено немедленно местному суду одновременно с предъявлением иска и просьбою наложить арест на это имущество; в случае задержания лица обязанного, об этом должно быть немедленно заявлено ближайшему органу полиции».
В комментарии к статье подчеркивалось, что упоминаемое здесь право задержания вещей обязанного лица не имеет ничего общего с самоуправством - насильственным вторжением в чужую имущественную сферу. «Этот момент, делающий самоуправство с точки зрения общественного порядка недопустимым даже для ограждения законных прав, а потому и наказуемым... совершенно отсутствует при самопомощи, под которой понимается не захват, а задержание чужого имущества, т.е. удержание таких вещей должника, которые уже попали каким-либо образом во власть верителя или, по крайней мере, находятся в пределах его квартиры или его недвижимого имущества. Такое именно значение и выражено в тексте ст.101, устанавливающей не право самовольного захвата, а право задержания имущества должника».
Что касается права задержания самого должника, предусмотренного ст.101 проекта, то оно, как указывают авторы комментария, «не может иметь своей целью понуждения его к исполнению обязательств, а допускается лишь тогда, когда личность должника неизвестна и можно опасаться, что он скроется до установления его самоличности надлежащей властью». «Право задержания должника, - указывается далее, - отпадает во всех случаях, когда личность нарушителя права известна и, следовательно, лицо управомоченное может прибегнуть к другим способам защиты».
В качестве условия правомерности самопомощи проект устанавливал невозможность получения своевременной помощи от властных органов. «Текст ст.101 не оставляет сомнения в том отношении, что в ряду способов охранения гражданских прав самопомощь имеет лишь второстепенное и субсидиарное значение», - отмечали комментаторы».
Проект Гражданского уложения содержал и нормы, специально регулирующие удержание. Праву удержания в проекте была посвящена отдельная глава (ст.1642-1645). Статья 1642 содержала общую норму об удержании: «Лицо, обязанное передать особливо определенное движимое имущество, вправе удержать его у себя в виде обеспечения до тех пор, пока ему не будут возмещены произведенные им издержки на имущество либо причиненные имуществом убытки или же не будет представлено соответствующее обеспечение. Означенного права не имеет лицо, получившее вещь посредством недозволенного деяния».
В комментарии к ст.1642 разграничиваются право удержания, «составляющее своеобразный способ обеспечения требований», и случаи так называемой наступательной самозащиты. В качестве примера последней приводится самовольное задержание и затем удержание чужого имущества с целью понудить должника к исполнению, допускаемое не иначе как «по особому на каждый случай постановлению закона, определяющему вместе с тем условия его осуществления».
Авторами комментария подчеркивается, что осуществление права удержания может иметь место не иначе как в отрицательной форме - неисполнения обязательства, состоящего в передаче имущества. По мнению авторов, ни о каком положительном действии по осуществлению права удержания не может быть речи, следовательно, при допущении его для законодательства не возникает вопроса о каком-либо отступлении от общего законного порядка[34].
При разработке проекта Гражданского уложения некоторыми членами Редакционной комиссии высказывались опасения в чрезмерном расширении пределов допустимой самозащиты. Так, при обсуждении ст.101 проекта член Комиссии Лыкошин А.И. полагал, что «насколько полезно позволить в самом законе защиту своих или чужих прав от противозаконных посягательств, в тесных притом пределах необходимой обороны, настолько было бы, напротив, опасно простирать это дозволение слишком далеко, распространив его и на такие случаи, когда речь идет не о защите собственной личности или имущества, а о задержании чужого имущества с целью понуждения должника к исполнению обязательства. Подобное правило предполагает, как необходимое условие, культурность населения, развитие в нем правосознания и известной дисциплины».
Вместе с тем большинство членов Комиссии полагали, что при надлежащей формулировке в законе права самопомощи осуществление его едва ли может быть сопряжено с теми опасностями, на которые указал А.И. Лыкошин. Как указывается в комментарии к проекту, «по убеждению большинства членов Редакционной комиссии, положительное признание в законе права совершения действий, необходимых для охраны другого, основанного на законе, права, может только содействовать укреплению в населении чувства законности и уважения к законно возникшему праву».
Таким образом, практически все российские цивилисты дореволюционного периода отмечали исключительный характер самозащиты гражданских прав, допускаемой лишь в тех случаях, «когда помощь со стороны государства может явиться слишком поздно».
Но относительно содержания понятия самозащиты в дореволюционной российской цивилистической доктрине не было единства. Не было и единой терминологии. Характеризуя это правовое явление, русские ученые помимо термина «самозащита» использовали также ряд других. Тем не менее, несмотря на отсутствие единого терминологического аппарата, можно выделить понятия, наполняемые различными авторами одинаковым содержанием.
Наиболее широкой правовой категорией, которая использовалась в трудах русских цивилистов, исследовавших самозащиту, являлось понятие внесудебных средств защиты и осуществления прав, противопоставляемое судебным (юрисдикционным) средствам.
Почти все ученые, работы которых рассмотрены выше, более или менее четко различают понятия самообороны (к которой русские цивилисты относили случаи необходимой обороны и крайней необходимости) и самоуправства. Определяли они эти понятия, а также их соотношение с категорией самозащиты, по-разному. Здесь точки зрения русских цивилистов можно классифицировать следующим образом.
Наиболее широко определил границы категории самозащиты Мейер Д.И. - по его мнению, самозащита включает в себя и самооборону («самоличное отражение посягательств на право»), и самоуправство («самоличное восстановление уже нарушенного права»). Нужно отметить, что к ненаказуемому самоуправству Мейер Д.И. относил, в числе других случаев, и право удержания.
Противоположная точка зрения получила отражение у Анненкова. К.Н. Этот ученый вкладывал в понятие самозащиты гораздо более узкое содержание, понимая под ней только самооборону. При этом данная позиция характеризуется резко негативным отношением к самоуправству. Можно отметить, что такое понимание рассматриваемого института основано на буквальном толковании положений действовавших в то время российских гражданских законов. Что касается права удержания, то Анненков К.Н., не относя его к самообороне, и строго отличал его от самоуправства, и называл «особым правом» в пользу держателя вещи.
Позиция, наиболее ярко выраженная в трудах Синайского В.И., сходна с точкой зрения Мейера Д.И., с той разницей, что Синайский В.И., судя по всему, не включал право удержания в категорию дозволенного самоуправства (которое он называл самопомощью), а рассматривал право удержания, так же как и Анненков К.Н., в отдельности. В принципе, такое понимание и получило отражение в проекте Гражданского уложения Российской империи.