В особенно критическую фазу динамический круговорот истощения почвы и экспансии попал тогда, когда переселенцы перешли Аппалачи и Миссисипи и проникли в экологически лабильный степной ландшафт Великих равнин.
Только сейчас открылись огромные просторы запада, но за ними больше не было новых просторов, которые можно было получить после истощения уже занятой земли. Сначала это были не фермеры, а владельцы ранчо, которые со своими стремительно увеличивающимися стадами заняли Средний Запад, и они пережили экологическую катастрофу уже довольно быстро, после того, как экспансия достигла своих естественных границ. В ковбойском менталитете для заботы об постоянстве не было места. Уже в 80-е годы XIX в. спустя лишь одно или два десятилетия после завоевания Великих равнин ковбоями скотоводство вследствие хищнического перетравливания пастбищ пережило резкое падение. Когда одна за другой последовало несколько холодных зим, погибший от голода и холода скот тысячами покрывал землю.
Можно было объяснить фиаско отсутствием собственнических прав, а недостаток предусмотрительности тем, что многие владельцы ранчо не имели подтвержденного документами права собственности на свои луга. Однако в «Новом курсе», связанном с президентом Рузвельтом, утвердилась точка зрения, что Великие равнины являются общественной собственностью, которая нуждается в государственном надзоре. В 1934 г. Конгресс учредил национальную пастбищную службу, чтобы предотвратить перетравливание пастбищ и разрушение почвы.
К еще большему кризису в том же году привело продвижение крестьянских поселенцев на Средний Запад: в 1934 г. началась эра опустошающих пыльных бурь. Потоки беженцев – фермеров, покидавших свою землю вошли в американскую литературу и киноискусство.
Пыльные бури стали травмой, которая наложила отпечаток на американское экологическое сознание, и дали толчок к исследованию эрозии во всем мире. Журнал "Форчун" в то время писал, что пыльные бури являются кульминацией всей трагической истории американского сельского хозяйства, которая восходит к самому раннему злоупотреблению почвой.
Когда зерновые регионы Среднего Запада позднее, в более влажные годы, снова давали богатые урожаи правда, только с растущим применением химических удобрений можно было уверенно говорить, что пыльные бури все-таки не разрушили необратимо плодородие почвы. Были ли беженцы действительно жертвами экологической, а не скорее экономической и социальной катастрофы? Джон Стейнбек, который написал о них ставшие классикой "Гроздья гнева", изобразил согнанных со своей земли мелких и средних фермеров хорошими крестьянами, заботящимися о почве, которые могли бы спасти себя и Америку благодаря солидарности, обвиняя в нужде крупных аграрных капиталистов и связанные с ними банки. Правда, многие другие полагали, что жертвы пыльных бурь сами виноваты в своих несчастьях.
Генри И. Мнекен хулил их как фермеровобманщиков, которые после того, как ограбили почву, хотели ограбить еще и налогоплательщика.
Как можно увидеть, существует не единственная история пыльных бурь, а целый ряд всевозможных историй: их можно интерпретировать как наказание за первородный грех хозяйства янки, стремление получить краткосрочную прибыль, но также и как наказание за отставание модернизации. Для части Великих равнин можно было рекомендовать большие оросительные проекты, для других регионов возврат к регулируемому государством пастбищному хозяйству; но некоторые сомневались, имеет ли вообще смысл в духе «Нового курса» превращать пыльные бури в оправдание обширных государственных инвестиций. Аграрный историк Д. Малин очень редкий случай, когда историк повлиял на возникновение экологической теории пытался доказать, что пыльные бури на равнинах являются вполне нормальным явлением, наблюдающимся с давних пор. Они только переносили почву, но не разрушали ее. Он жаловался, что познание в этом направлении блокируется тем, что общественность бомбардируют "пропагандой для оправдания гигантских программ для обращения с природными ресурсами». Он и другие приводили аргументы, что ссылка на якобы естественный экологический оптимум Великих равнин не имеет смысла, так как их исходное состояние давно было изменено индейским подсечноогневым земледелием. Поэтому нет принципиальной причины, по которой белые не должны использовать равнины для своих потребностей так же, как это делали индейцы перед ними.
Такой отпор экологическому фундаментализму еще не означал, что хозяйственные методы на американском Западе будут иметь продолжительный успех.
С сегодняшней точки зрения, технократический оптимизм «Нового курса», сторонники которого гордились плотинами на Теннеси, также вел зарождавшееся в то время экологическое сознание не по тому пути. В последнее время все больше и больше побеждает точка зрения, согласно которой самая большая проблема окружающей среды Запада состоит не в засухе и пыльных бурях, а в возникающих как будто из-под земли крупномасштабных проектах для их предотвращения: в больших водохранилищах и оросительных сооружениях, которые весьма сомнительны как с экономической, так и с экологической точки зрения и грозят истощить ресурсы грунтовых вод. Когдато, в XIX в., железнодорожные компании и их сторонники в прессе вели настоящую пропагандистскую войну против распространенного до тех пор представления, что безлесные просторы Запада являются пустыней: они является чем угодно, но только не этим, скорее житницей будущего и будущим основным ландшафтом нации. Сегодня, напротив, всерьез обсуждается, не лучше ли было бы признать этот ландшафт пустыней.
Согласно расчетам орошение в жарких пустынных областях из-за крайне высокого испарения требует более чем в десять тысяч раз больше воды, чем в областях с влажным климатом.
Противоположностью чистым эксплуататорам земли были группы немецких переселенцев, которые и в американских условиях а именно в самых разных регионах от Пенсильвании до Техаса сохранили принципы среднеевропейского крестьянства с его оседлой ментальностью и обращали внимание на хорошее удобрение и севооборот, а также на бережное обращение с лесом. У американских преподавателей агрономии также был перед глазами европейский идеал баланса между полем, лесом и пастбищем. Однако гордостью фермеров США оставалась изгородь, а не навозная куча. Типичные американские фермерские дома в отличие от старых европейских крестьянских домов построены не для будущих поколений.
В России, где земля имелась в таком же изобилии, что и в Северной Америке, и мужик, крепостной крестьянин, и без того был мало заинтересован в культуре почвы, преобладало в некоторых отношениях сравнимое частично архаичное, частично колониальное отношение к земле: в далеких, прежде всего недавно заселенных регионах, до XX века удобрением и севооборотом пренебрегали.
Если земля истощалась, ее оставляли и распахивали новую. Скотоводство, за исключением овцеводства, было слабо развито. Русский историк Ключевский говорил о редком таланте старых русских крестьян разорять землю. Может быть, десятилетнего или еще более долгого пара было достаточно, чтобы плодородие почвы восстановилось? Если общая косность с точки зрения современной экономики была ужасной, то она не обязательно должна была быть губительной экологически. Русская история окружающей среды еще почти не исследована. Однако очевиден тяжелый ущерб, который наносило экологии корчевание южнорусского степного пояса, начиная с XVII в. Обширные, когда-то плодородные области сегодня из-за эрозии потеряли свое значение для земледелия. В особенно плодородной черноземной области почва за редкими исключениями никогда не удобрялась; вместо этого удобрения, как в Индии и Центральной Азии, служили в качестве горючего. В Сибири подсечно-огневое земледелие было особенно чрезмерным и неконтролируемым. В Российской империи по-своему передавалось из поколения в поколение то же отношение к земле, что и в Северной Америке. В обеих мировых державах XX века отсутствовала традиция практического осознания земли, хотя Россия и стала ведущей в научном почвоведении.
Метафорически преувеличенную романтику природы можно, напротив, найти в американской культуре не меньше, чем в Старом Свете. Однако американская страсть к дикой местности никак не была связана с намерением постоянного хозяйствования. Восторгаясь (якобы) нетронутой дикой местностью, мало беспокоились о восстановлении вырубленных лесов и о регулировании рубки леса.
Именно Торо, отшельник и лесной человек, был проповедником безудержного индивидуализма, а не регулирования.
Романтизация леса и его вырубка с большим размахом шли в США рука об руку так же, как романтизация индейцев и геноцид по отношению к ним. А.Токвиль полагал, что романтическое воздействие американских лесов основано на знании, что они скоро исчезнут.
Через длительное время романтизация природы не осталась безрезультатной. Движение в пользу национальных парков, которое распространилось из США по всему миру, было практическим следствием прославления дикой местности. Правда, во многих случаях оно соответствует колониальному типу охраны природы, проводимой метрополией в ущерб местному населению. Не только хозяйство янки, но и американский способ охраны окружающей среды в некотором отношении соответствует колониальным традициям.
Перевод И.Н.Мирославской